Обеспокоенная ситуацией, сложившейся на стекловарне, в страхе перед фотосессиями и интервью, которые, как она знала, непременно последуют, Леонора находила для себя две отдушины: в работе — стекло стало отзываться на ее руки и дыхание — и в квартирке на Кампо Манин. Коллеги более никуда ее не приглашали, и она не засиживалась до темноты. Когда она возвращалась домой, сердце радостно замирало, стоило ей взглянуть на старинный дом, дремлющий под закатным солнцем. Кирпичи здания цветом напоминали львиную шкуру. Леонора автоматически поднимала глаза к двум верхним окнам — своим окнам.


Впервые дом принадлежал только ей. Здесь она ни от кого не зависела: ни от матери с ее академическими книгами и гравюрами, ни от соседок-студенток с их хипповскими представлениями о шике, ни от Стивена с его солидным неоригинальным антиквариатом и стенами цвета магнолии. Она сделает дом по своему вкусу — окружит себя красками, тканями и вещами, которые хотела бы видеть каждый день. Все это станет отражением ее новой сущности.


В выходные Леонора ходила по городским рынкам, одна, но не одинокая, и подбирала ткани и предметы, говорившие ей о Венеции. В поисках сокровищ она заглядывала в маленькие темные магазины Академии. Радостно возвращалась домой с добычей, как некогда Марко Поло. Блюдо из темного дерева она обнаружила на Кампо Сан-Вио. Поставила его на кухонный стол и выложила на нем пирамиду ароматных лимонов, купленных с пришедших в город кораблей. Огромный каменный палец, отпиленный от какой-то статуи (где? когда?), был таким тяжелым, что она попросила доставить его на дом. Теперь он удерживал в открытом положении кухонную дверь. Она накупила красок и долго красила стены. Гостиную-спальню покрасила в бирюзовый цвет, в тот же оттенок, что сохранился на лестнице. Леонора надеялась, что в этом цвете дом помнил Коррадино. Карнизы она выкрасила золотой краской и повесила позолоченные бра. Отыскала огромную старинную кровать из красного дерева, втащить которую можно было только через окно. В этом ей помогли дружелюбные энергичные соседи. Она накупила пышных подушек и побросала их на покрывало из кремового кружева, купленное у старух, вязавших в дверях разноцветных домов в Бурано:[52] старухи грелись на солнышке и быстро-быстро перебирали пальцами. Стены кухни она покрасила блестящей кроваво-красной краской, а фартук над мойкой выложила стеклянной мозаикой. На распродаже она приметила старинную деревянную плашку, большую и темную, с глубокой резьбой. Предположительно она была отпилена от дворцовой двери. Леоноре она пригодилась в качестве разделочной доски.


Леонора подмела террасу на крыше и облицевала ее флорентийской керамической плиткой. Подключила террасу к охранной сигнализации, накупила горшков и посадила растения. Днем они украшали террасу яркими цветами, а вечером наполняли дом ароматами. Горшки напоминали маленьких толстеньких мужчин. Леонора посадила и множество огородных растений — для еды. Горшки с базиликом поставила на подоконник в кухне, потому что использовала базилик чаще всего.

Леонора и горшок с базиликом. Со школы помню дурацкую поэму об Изабелле[53] — девушка спрятала голову возлюбленного в горшке с базиликом. Возможно, у сумасшедшей подруги Китса был ключ к тайне любви? Опять же, здесь жил Байрон, здесь он любил. Говорят, когда любовницы надоедали ему, он бросал их в Большой канал. Меня тоже бросили? Увижу ли я его еще раз?

Томящимися в надежной упаковке стеклянными поделками, привезенными с Корк-стрит, Леонора забила сервант в кухне. Сейчас они казались ей слишком вычурными и безликими. Леоноре больше нравились земные, по виду любительские изделия, которые она выдула на Мурано: пузатые разноцветные фонари. Она снабдила их светодиодами, расставила на террасе и зажигала с наступлением сумерек. Леонора не стала приобретать балконную мебель: гостей она не ждала. Вместо этого она купила большие подушки, обтянутые ярким шелком. На них она сидела светлыми вечерами с бокалом просекко.[54] Иногда она засиживалась допоздна, когда спускалась прохлада, а на небе вспыхивали звезды. Здесь они казались крупнее. В Лондоне, даже на Хэмпстед-Хит, звезды выглядели далекими: их закрывали туман и пыль. Здесь Леоноре чудилось, что она может дотянуться до них рукой и сорвать, словно плод. У неба был цвет синего плаща Мадонны.

Марта, ее квартирная хозяйка, захаживала к ней по мелким делам. Вскоре она стала задерживаться и выпивать с Леонорой бокал вина. Постепенно они сдружились. Однажды она принесла ароматное горячее венецианское блюдо в горшочке — рыбу с бобами. Они разделили трапезу, запивая еду вином. Марта выдала Леоноре секрет венецианской кухни.

— Простота, — сказала она лаконично. — У нас и поговорка такая есть: «Non piu di cinque». Не больше пяти. Венецианцы говорят, что не следует использовать более пяти ингредиентов, пусть их будет столько, сколько пальцев на руке.

Леонора кивнула, но мысли ее были далеко. Она старалась изо всех сил не спрашивать об Алессандро.

Алессандро.

Когда квартира обрела нужный вид, а на работе все стало складываться удачно, Леонора сказала себе, что теперь она счастлива. Она стеклодув. Живет в восхитительной квартире, в восхитительном городе. В субботу она внесла последний штрих в убранство дома и столкнулась с правдой лицом к лицу.


Она пошла в знакомый магазин за церковью Сан-Джорджо, что возле моста Академии, — хотела украсить чем-нибудь стенку над кроватью. И там, в глубине магазина, за оружием, бюстами и абажурами она увидела икону Богородицы. Святая Дева держала в руках пылающее сердце. Ее лицо было спокойно, а на фоне лазурного плаща бился алый сгусток. Леонора тотчас купила икону, отнесла домой и повесила на стену. Прекрасно. Тогда она поняла.

Мое сердце тоже горит.

Всего один поцелуй, и с тех пор он ни разу не позвонил ей, месяц не давал о себе знать. В полицейском управлении она, как и раньше, каждый раз говорила с новым офицером, но ей хотелось увидеть Алессандро, взглянуть на него хоть разок. Леонора никогда не читала Данте, но помнила пару его строк: «Амур, веселием сиявший небывалым, вкусить пылавшее мое ей сердце дал».[55] Другая Беатриче, тезка возлюбленной Данте, сказала: «Я бы съела его сердце на рыночной площади!»[56] Чувства Леоноры находились где-то посредине — между Данте и Шекспиром. Великие поэты писали именно о ней: она съела пылающее сердце, и теперь оно горело в ее груди. Безмятежность Святой Девы ее не устраивала — ей нужен был Алессандро. После Стивена ей казалось, что сердце ее остыло и стало холодным, как стеклянное сердечко Коррадино.

Но нет, даже четырехсотлетнее сердце, которое я ношу, расплавится, стоит положить его в огонь.

И он пришел в ее законченный дом. В ту же субботу, вечером, из задумчивости ее вывел незнакомый звук. Она догадалась, что это дверной звонок, открыла дверь и увидела Алессандро. Он с улыбкой подал ей разрешение на работу, разрешение на проживание и бутылку вальполичеллы. Он ни словом не обмолвился о причине своего долгого отсутствия, а сразу перешел к делу:

— Не поужинать ли нам? Я знаю, где тебе понравится.

От потрясения Леонора еле дышала. Она порадовалась, что, по крайней мере, одета прилично, в белое вязаное платье, и решила так сразу не сдаваться.

— У очередного кузена или кузины? — поинтересовалась она, вскинув бровь.

— Ты угадала, — рассмеялся он.

Леонора осторожно взглянула на него. Он помахал бланками разрешений, словно белым флагом.

Они шли по узкому проулку к траттории. Их руки соприкасались, и, прежде чем Леонора привыкла и расслабилась, он вдруг крепко обхватил ее ладонь теплыми пальцами. С детства, когда ее брали за руку — сначала мать, а потом Стивен, — Леонора чувствовала себя неловко и старалась осторожно высвободить руку. Сейчас впервые она позволила этому почти незнакомому человеку держать себя за руку и не испытывала стеснения. Она отняла ее, только когда они вошли в тратторию и стали протискиваться между посетителями.

Владелец поприветствовал Алессандро как давно потерянного любимого брата.

— Николо, мой кузен, — тихонько представил его Алессандро.

Леонора ощутила на щеках поцелуи — не воздушные, как принято у англичан, безобидные и неинтересные, а самые настоящие. Николо был примерно одного возраста с Алессандро, но вдвое шире. Он подвел их к лучшему столику с видом на тускло освещенную пьяццу Сан-Барнаба. В этот момент показалась полная луна.