Меня вырвет на новые штаны.
Париж казался ему адом. Каналы и узкие переулки Венеции и Мурано внушали спокойствие и уверенность, а широкие, просторные улицы Парижа, как ни странно, угнетали. Здесь он чувствовал себя в опасности.
И это зловоние.
Запах грязных человеческих тел был повсюду. Неудивительно, что Дюпаркмье постоянно прижимал к носу надушенный платочек. В Венеции, по крайней мере, можно было быстро и без опасности для здоровья избавиться от нечистот. Возле каждой двери плескался канал, люди спокойно выкидывали отходы в воду, туда же и испражнялись. В Париже коричневая, вяло текущая, наполненная человеческими отходами Сена распространяла на весь город вонь и болезни.
А этот шум! В Венеции слышен был лишь плеск воды под веслами гондольеров, тишина нарушалась только карнавальными шествиями и уличными спектаклями. В Париже у Коррадино раскалывалась голова от стука лошадиных копыт и грохота колес. До сегодняшнего дня Коррадино не встречал больше четырех лошадей зараз, и то это были бронзовые кони на базилике Сан-Марко. Здесь они наводняли улицы тысячами — огромные, безобразные, непредсказуемые. Повсюду стоял отвратительный сладковатый запах свежего навоза. Хорошо одетые горожане осторожно обходили дымившиеся кучи.
Здания, высокие и величественные, уступали в изяществе венецианским дворцам на Большом канале, но все же внушали уважение. На горизонте виднелась большая белая церковь с двумя башнями-близнецами и шпилями, похожими на обломанные зубы.
— Посмотрите, — сказал Дюпаркмье, — какие великолепные горгульи глядят на нас.
Смешное слово. Что оно означает?
Коррадино высунулся из кареты и увидел злобных демонов, скорчившихся на стене дома и, казалось, готовых напасть на него. Коррадино испугался и отпрянул. Экипаж остановился возле внушительного здания, и Коррадино невольно пожалел о городе, который оставил.
— Приехали, — пояснил Дюпаркмье.
Напудренный лакей в ливрее бросился к карете и отворил дверцу.
Раззолоченной приемной зале короля, на взгляд Коррадино, было далеко до Дворца дожей, где они с отцом однажды удостоились аудиенции.
Да и самого короля Коррадино представлял по-другому.
Он сидел на возвышении в красивом резном кресле. Лица монарха не было видно: его закрывали кудри парика. Король, низко наклонившись, играл с собачкой. Та пускала слюну, следя за угощением, спрятанным в пухлой, унизанной кольцами руке. Будучи человеком наблюдательным, Коррадино обратил внимание, насколько дороги эти кольца.
— Подарок английского короля, — пробормотал король себе под нос, несмотря на то что было объявлено о прибытии посетителей. — Epagneul de Roi Charles. Король Карл — спаниель.
С королем, казалось, случился странный припадок: он вдруг зафыркал, точно поросенок, нашедший трюфель.
Коррадино ждал, что слуги подадут монарху флакон с лекарством или поднесут к королевскому носу зажженное перо, дабы излечить его от болезни, но вдруг догадался, что король смеется.
— Английский король — собака! Английский король — собака. Собачонка! — Людовик несколько минут наслаждался собственным остроумием, а потом вернулся к игре. — Я назову тебя Мину. Хорошее французское имя. Да, так и назову.
Спаниель в нетерпении кружил возле руки и наконец был вознагражден за свою настойчивость. Собака проглотила конфету, после чего расставила лапы, затряслась, поднатужилась и испражнилась прямо на ковер. Наступило молчание. Придворные смотрели на блестящую кучку, лежащую на бесценном персидском ковре. Коррадино взглянул на короля, ожидая, что тот разгневается, но у того вновь начался припадок. Король запрокинул голову, и Коррадино наконец увидел его лицо. Людовик согнулся, словно горгулья, закрыл глаза, из носа в рот потекла струйка. Коррадино почувствовал презрение к человеку, которого называли величайшим монархом христианского мира. Он глянул на Дюпаркмье. Тот низко поклонился и сделал движение в сторону двери, полагая, что аудиенция не состоится. Коррадино последовал за ним, но только они приблизились к двери, как их остановил голос.
— Дюпаркмье.
Они оглянулись и увидели на троне совершенно другого человека. Спокойное лицо, опрятный парик, зоркие глаза.
— Стало быть, ты привез венецианца для воплощения моей идеи?
От такой потрясающей метаморфозы с Дюпаркмье на мгновение слетела маска светской любезности, но он молниеносно вернул ее на место.
— Да, ваше величество. Позвольте представить вам синьора Коррадо Манина из прекрасной Венеции. Надеюсь, вы не будете разочарованы его мастерством.
— Гм. — Король постучал ногтем по зубам.
По сравнению с напудренными белыми щеками и ногти, и зубы казались желтыми.
— Ты видел Сент-Шапель? — спросил он внезапно.
Коррадино сообразил, что обращаются к нему, и низко поклонился.
— Нет, ваше величество.
— Значит, увидишь. Она воистину прекрасна. Считают, что нет лучших витражей, чем в Сент-Шапель. — Лицо короля осветила гордость за жемчужину своей столицы. — Но конечно, для меня она не прекраснее маленького подарка Мину. — Он указал на собачьи экскременты, до сих пор лежавшие на ковре. — Кусочки цветного стекла собраны вместе, точно конфетки в вазе. Это достойно ребенка. Достойно Бога. — Он поднялся с кресла. — Но я король. Я хочу, чтобы стекло было чистым, торжественным, хочу огромные зеркала в золотых рамах, чтобы они отражали мое величие. Сумеешь сделать их для меня, Signore?
Коррадино было страшно, но он не сомневался в себе.
— Да, — произнес он звенящим голосом. — Сумею.
— Хорошо, — обаятельно улыбнулся король.
Он подошел ближе. Дюпаркмье склонил голову, но Коррадино встретился взглядом с королем.
— Если угодишь, мы достойно вознаградим тебя. Если оплошаешь, узнаешь, что я не милосерднее твоих венецианских господ, столь искусно умеющих судить по справедливости.
Король развернулся и пошел к трону, специально наступив на собачье дерьмо. За Дюпаркмье и стеклодувом уже затворились огромные двери, а Коррадино все еще видел атласную туфлю короля, испачканную дерьмом.
В экипаже Дюпаркмье был на удивление весел.
— Отлично! Похоже, король остался вами доволен. Значит, все прошло замечательно.
Коррадино потрясенно молчал.
— Неужели вы не уверились, что он и в самом деле величайший правитель?
— Мой опыт по части правителей ограничен единственной аудиенцией, Дюпаркмье. Но должен признать, у него… интересные манеры.
Твой король — испорченный ребенок, но если я скажу правду, это будет невежливо, а может, и опасно.
— Вы не находите его очаровательным? Я от него в восторге. Сегодня у него, похоже, отличное настроение.
Надеюсь, мне не придется увидеть его в плохом.
Дюпаркмье подался вперед.
— Мы поедем в ваш дом в Трианоне, — заговорил он деловым тоном. — Думаю, вам понравится там. Мы приготовили для вас одежду. Когда соберетесь, отвезу вас в Версаль. Вас наверняка поразит размах строительства, хотя сегодня вы повидали уже немало чудес.
Коррадино угрюмо согласился. Он видел короля, который не был королем. Размышляя о двойной натуре монарха, он смог наконец сформулировать то, что тревожило его последние несколько часов.
— Дюпаркмье, могу ли я доверять вам и вашему королю? Могу ли надеяться, что вы привезете мне Леонору, как обещали, и не убьете после того, как я раскрою свои секреты?
Дюпаркмье искренне посмотрел на встревоженного стеклодува. Трудно сказать, были это глаза честного человека или прожженного лжеца.
— Мой дорогой, вы можете положиться на мое слово. Не знаю, как там у вас в Венеции, но во Франции слово человека — закон.
— В Венеции тоже. Даже Десятка держит данное слово, в чем бы оно ни заключалось.
— Тогда вы понимаете. В течение месяца вы будете учить нашего лучшего стекольщика тайнам изготовления зеркал. Так вы докажете, что вам можно верить, и мы привезем Леонору. Потом одиннадцать месяцев вы будете руководить работами во дворце. По истечении года освободитесь, станете жить вместе с дочерью, а будете заниматься стеклом или нет — ваше дело.
Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Ваш лучший стекольщик, что он за человек?
— Его зовут Гийом Сев. Он опытный, зрелый человек, хороший мастер.