Лебрен постоянно присутствовал в зале. Он расспрашивал Коррадино о направлении света, об угле отражения и о том, какое воздействие окажет свет на его фрески. Удивительные фрески Лебрена постепенно оживали. Наверху запорхали голуби, из кучерявых облаков высунулись гологрудые красотки. Они наблюдали за триумфальным проездом золотой кареты короля. Коррадино оценил талант художника, но понял, какая ответственность легла на его плечи. Его зеркала должны отразить великолепие фресок.

Галерею посетил и ландшафтный архитектор Андре Ленотр: он хотел знать, как отразится в зеркальных стенах его искусство.

Несмотря на опасения, Коррадино признал, что получил всю помощь, какая потребовалась. Он консультировался со столярами и каменщиками, парижские математики выдали ему точные замеры помещения. Стекловарня, построенная рядом с дворцом, была отлично оборудована. Жак Шовире усердно трудился и делал заметные успехи. Коррадино научил Жака своим секретам, и мальчик расцвел. Вместе мастер и подмастерье создавали все более крупные стеклянные полотна. Коррадино отправлял на переплавку все меньше работ Жака, и к концу первого месяца мальчик сделал свое первое сносное зеркало.

Вечером Коррадино возвращался в хорошо обставленный дом в соседней деревне Трианон. В доме было шесть комнат и маленький огород. Коррадино дали служанку. Такой роскоши он не знал с тех пор, как ребенком покинул палаццо Манин. Коррадино начал расслабляться, впервые за многие годы почувствовал, что за ним не следят. Иногда на закате он стоял в саду с бокалом хорошего французского вина и смотрел, как растет огромный дворец. Он думал о Леоноре и был почти счастлив.


Но ощущению свободы не суждено было продлиться долго.


Настал знаменательный день, когда в галерее установили первые зеркала. Коррадино стоял, скрестив руки, и наблюдал, как встает на место очередное зеркало. За этим процессом следило порядочно людей, но только избранных, включая Жюля Ардуэна-Мансара и Ленотра. Когда монтаж завершился, все были вознаграждены. Толпа отступила и застыла, уставившись на стену. Перед ними возвышались высокие чистые зеркала, они казались самим светом, пойманным в золотые рамы. Зрители видели не только собственное отражение, но и наполовину законченный сад, и наполовину заполненные водой озера, и все пространство, насколько хватало глаз. Перед ними было истинное чудо. Все представляли, какое же чудо их ожидает, когда зал будет полностью закончен. Никто не двигался, не в силах оторвать взгляд. Разговоры смолкли. Причиной тому стало не только восхищение мастерством стеклодува, но и монаршее присутствие: в зал вошел король.

Людовик приблизился к зеркалу, и все собравшиеся низко поклонились. Коррадино тоже поклонился. У него сильно билось сердце.

Одобрит ли мою работу капризный король?

Взгляд опущенных глаз Коррадино перескочил с королевских туфель на башмаки его спутника. Это были баута с красными шнурками, их продавали только на Риальто.

Венецианские туфли.

У Коррадино волосы встали дыбом. Он не осмеливался поднять глаза, но люди вокруг выпрямились, и он нырнул в толпу. Ардуэн-Мансар и Ленотр выдвинулись вперед. Король заговорил. Кровь в ушах шумела так громко, что Коррадино не сразу расслышал слова Людовика.

— Ну как, посол, pas mal, hein?[82] Возможно, даже вам придется признать, что когда мой маленький château будет закончен, он поспорит с вашими дряхлыми palazzi?[83]

Посол вежливо поклонился, но Коррадино заметил, что выражение его глаз холодно и настороженно. Он немного знал этого человека, отпрыска венецианской семьи Джулини. Много лет назад тот служил атташе при Арсенале, когда отец Коррадино торговал на Балтике. В то время Джулини был неразговорчивым, но очень умным юношей. Вероятно, он сделал карьеру благодаря влиятельной семье, впрочем, его интеллект соответствовал занимаемой должности. В лучшем венецианском бархате и шелках, с аккуратно подстриженными волосами и бородой, посол выглядел не щеголем, а уверенным, знающим и очень опасным человеком.

Король заметил Ардуэна-Мансара и Ленотра и поманил их пухлой, унизанной кольцами рукой. Те низко поклонились.

— Это Ардуэн-Мансар, — начал король, — мой дворцовый архитектор, а это Ленотр, архитектор сада. Как дела? — Он отмахнулся от их ответов. — Да-да, но это зеркало лучше, чем все, что вы сделали. Уверен, вы завидуете. Может, подговоришь кого-нибудь из каменщиков, Жюль, чтобы бросил в зеркало кирпич? — Король рассмеялся собственной шутке, и свита подхватила смех.

Коррадино начал успокаиваться, но Людовик задал вопрос, от которого у него чуть не остановилось сердце.

— А где мой MaÎtre des Glaces?[84] Почему все почести достаются только вам двоим?

Он обшарил глазами толпу и увидел Коррадино. Тот подумал, что умрет на месте. По лицу короля скользнула улыбка.

— Вот он.

Я погиб, моя жизнь кончена.

Но пухлая рука поманила Жака Шовире. Гийом Сев тихонько подтолкнул юношу, и тот, спотыкаясь, неуклюже вышел вперед, сжимая в руке кожаную шапку.

Балдасар Джулини посмотрел на Жака из-под поднятых бровей. Посол обошел его, гулко постукивая каблуками венецианских туфель, и оглядел Жака с ног до головы. Вернулся к зеркалу, медленно, палец за пальцем, стянул замшевую перчатку. Указательным пальцем притронулся к прохладному гладкому стеклу, оставив на нем след. Коррадино невольно дернулся: казалось, соблазнитель коснулся его дочери.

Балдасар повернулся к Жаку.

— Что-то не так, посол? — спросил Людовик.

Похоже, он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Посол взял себя в руки.

— Прошу прощения, ваше величество. Я подумал, что этот человек — Шовире, кажется, — слишком молод, чтобы создать такой шедевр.

Жак переступал с ноги на ногу.

— Полагаю, — ответил Людовик, — вам трудно смириться с тем, что Франция достигла в производстве стекла высот, не уступающих венецианским.

Балдасар перевел взгляд с зеркала на Жака.

— Сколько полотен в зеркале, мэтр? — Он произнес этот титул с легкой иронией.

Жак глянул на короля. Тот кивнул, разрешая ответить.

— Двадцать одно, ваша милость.

— А сколько лет вы живете на земле?

— Двадцать один, ваша милость.

— Как интересно! Милое совпадение, вы не находите? Потрясающая работа для человека столь юного возраста. Стекло отличается такой чистотой, что его можно принять за работу венецианца.

Его глаза скользнули по толпе, но Коррадино опустил голову и спрятался за спину огромного каменщика.

— Поздравляю, ваше величество! — Посол поклонился, но не смог скрыть озабоченность за светскими манерами.

— Да ладно-ладно. — Король скромно отмахнулся от комплимента, словно сам сделал зеркало.

Он пошел по залу, а за ним посол и свита. Король быстро повернул голову, его глаза стремительно, точно молния, выхватили из толпы Коррадино. Один глаз Людовика закрылся. Король отвернулся и двинулся дальше. Этот невероятный инцидент длился всего мгновение, и придворные даже не обратили внимания. Коррадино позволил себе выдохнуть и попытался осмыслить то, чему стал свидетелем.


Король ему подмигнул.

Для него это игра. Развлечение. В то время как моя жизнь висела на волоске, он разыграл представление с Жаком. Королевские забавы, милое времяпрепровождение!

Коррадино, обливаясь потом, прижал руку к ухающему сердцу. Он боялся, что оно выскочит из груди. Джулини не видел его, он его даже не знал, ведь Коррадино было восемь лет, когда он встретил молодого Джулини в Арсенале. Тот беседовал с его отцом. Но что, если Людовику взбредет в голову открыть правду и сообщить послу за бренди, кто на самом деле MaÎtre des Glaces? Нет, рассудил Коррадино, национальная гордость не позволит королю признаться, что Зеркальная галерея обязана своим великолепием не французским мастерам. Он никогда этого не скажет. А сколько времени будет гостить посол? Не более пары недель? Лучше уйти в тень и дождаться, пока Джулини уедет. Коррадино вернулся в стекловарню, отмахиваясь от извинений Жака, смущенного, что почести воздавали ему, а не Коррадино. Я должен поговорить с Дюпаркмье, думал Коррадино. Я должен привезти Леонору.


Но кое-что Коррадино упустил в своих рассуждениях. Его выдало зеркало. В тот момент, когда Людовик оглянулся, Балдасар Джулини, быстрый, как кот, заметил, что король подмигнул кому-то. Коррадино был прав: Джулини его не узнал, зато сразу понял, что он итальянец, и нетрудно догадаться, что и венецианец к тому же.