Екатерина Вересова - Жаркие объятия разлуки

Одно было непонятно Веронике: при чем же тут Максим? Ведь сам он не работает в КГБ и даже не собирается? Однако обсуждать это с родителями она не решалась. Гораздо проще и интереснее было скрываться и прятаться.

Итак, Максим придет минут через двадцать. Вероника блаженно потянулась в уже начинающей остывать воде. Затем она допила кофе, взяла с полки пушистую капроновую мочалку и начала намыливаться. На губах ее блуждала задумчивая и счастливая улыбка. Сейчас она вымоется, чтобы быть чистой-чистой и уверенной в каждом потайном уголке своего тела. А когда придет Максим, ему она тоже нагреет воды… Они улягутся на диван в большой комнате и будут обниматься прямо без одежды. Наверное, это такое блаженство… Она обязательно посмотрит на Максима — как он выглядит полностью обнаженным. А когда им надоест, они будут смотреть телевизор… И снова обниматься и ласкаться… А потом, может быть…

В этом месте Вероника всякий раз обрывала себя — ей почему-то было стыдно представлять себя и Максима в роли голых существ, которые странно и смешно двигаются. Эротические сцены из фильмов вызывали у нее непонятные чувства — с одной стороны, дикое животное любопытство, а с другой — какое-то неудобство за то, что творится на экране. Ей было стыдно за этих людей, за их нелепое поведение. Зачем же они бессовестно обманывают всех днем, строя из себя скромниц и почтенных дяденек? Наверное, здесь есть какой-нибудь секрет… И она обязательно разгадает его.

Вероника слегка подсушила длинные светлые волосы феном, запудрила мелкие веснушки на носу. Что ей лучше надеть? Обычно она ходила по дому в старых застиранных добела джинсах и футболке. Но теперь случай был другой — Максиму предстоит все это с нее снимать. Незачем создавать ему лишние трудности. Она же не какая-нибудь дешевая кокетка в кофточке с миллионом пуговиц. Вероника решительно достала из шкафа мамин японский шелковый пеньюар с золотыми птицами, вышитыми на синем фоне. Скромненько и со вкусом. А снимается — ну просто в одно мгновение. А под него — черные кружевные трусики, которые подарила ей Анька.

Последнее время Анька совсем пропала — даже с выпускного вечера незаметненько ушла раньше всех. Похоже, этот ее Артем совершенно закрутил бедняжке мозги. Всю четвертую четверть Анька ходила по школе с таким выражением лица, как будто ей известно что-то, чего не знают другие, и она страшно этим гордится. Впрочем, Вероника знала, что это было, и с удовольствием хранила тайну. Анькин ухажер — молодой учитель физкультуры из соседней школы — соблазнил ее в подсобке, где хранится спортивный инвентарь, прямо на матах. Теперь они каждый день встречались там в тайне от всех и по нескольку часов занимались любовью. Вероника не решалась расспрашивать подругу о подробностях этих встреч, но по нежно-розовому, заигравшему вдруг всеми красками лицу подруги видела, что любовные свидания явно идут ей на пользу.

— Счастливая ты, Анька! — говорила она. — А я вот не могу. Боюсь — и все. Как будто все это какое-то далекое, из чужой или из взрослой жизни.

— А ты-то кто есть — не взрослая, что ли?

— Ну какая я взрослая? У меня месячные-то всего два года назад пришли…

— Подумаешь, разве в этом дело. — Анька выпятила свои пухлые и крупные, как она говорила, «модные», губы. — А что — Макс и не настаивает?

— Да уж — не настаивает. Прет, просто как танк. Но и мы ведь не лыком шиты… — с лукавой улыбкой добавила она. — Брестская крепость не сдастся…

— Дура ты все-таки, Вероничка, — беззлобно сказала Анька и взлохматила ей челку. — Давно бы уже отдалась ему и жила спокойно. Все равно, чему быть, того не миновать.

— А если я забеременею?

— Какая фигня! Считать умеешь? Первые девять дней можно, потом девять дней — нельзя, а потом девять дней — опять можно. Вот и вся арифметика. Не залетишь ни за что в жизни.

— А вдруг все равно залечу?

— Ну тогда умрешь старой девой. А у Максима лопнут яйца. — И Анька расхохоталась невинно, как будто ей рассказали детский анекдот.

Совершенно незаметно, но невероятно быстро подруга из смешной угловатой девчонки превратилась во взрослую — даже чересчур взрослую — женщину…

Вероника поставила на плиту чайник — чтобы к приходу Максима был готов горячий чай. Достала из холодильника остатки торта «Наполеон», который мама испекла специально в честь отъезда. Расставила чашки.

И тут раздался долгожданный звонок в дверь. Том громко и заливисто залаял, однако, почуяв своего, быстро успокоился. Запыхавшийся, в распахнутой на груди куртке, за дверью стоял Максим. Увидев роскошный наряд Вероники, он тихонько присвистнул.

— В таком халате только смотреть «Санта-Барбару», — сказал он и смело, по-хозяйски шагнул в квартиру. — Правда, уехали? — на всякий случай спросил он.

— Если хочешь, проверь под кроватями.

Входная дверь закрылась, и Вероника с Максимом очутились в полутемной прихожей. В одну секунду их словно толкнуло друг к другу. Так это всегда и случалось. Они и сами не понимали, что происходит — как уже начинали неистово, самозабвенно целоваться. В эти мгновения Веронику охватывала такая глубокая, счастливая нежность, что она ощущала ее почти физически. Она даже не могла бы определить: что ей приятнее — прикосновение губ Максима или чувства, которые она при этом к нему испытывает.

Когда их губы разнялись, Вероника сдула со лба растрепавшиеся волосы и, стараясь говорить невозмутимо, спросила:

— Чай будешь — с тортиком?

— Об чем речь… — Максим продолжал пальцами гладить шелковистую ткань на спине у Вероники — она словно завораживала его.

— Ну тогда пошли на кухню, а то там уже весь чайник выкипел.

Пока они пили чай, Вероника боялась поднять на Максима взгляд. Почему-то она думала, что он начнет говорить с ней о чем-нибудь запретном. Да, в темноте, закрыв глаза, она была готова на многое — но для этого надо было закрыть глаза. Встречать же некоторые вещи лицом к лицу она опасалась.

— Тортик сама пекла? — спросил Максим.

— Да нет, это мамины кулинарные изыски, — ответила Вероника.

— Хорошая у тебя мама. Люблю хозяйственных женщин.

«А я хозяйственная?» — сразу мысленно спросила себя Вероника. Ей хотелось во всем соответствовать вкусам Максима. Откуда ей было знать, что мужчины могут иногда сболтнуть что-нибудь просто так?

На самом деле Максим чувствовал себя просто на седьмом небе. Ему было совершенно наплевать, хозяйственная Вероника или нет. Его просто влекло к ней — влекло как к женщине… А ведь когда-то он знал ее совсем малышкой, и она казалась ему такой же вредной и неинтересной, как все девчонки. Потом это мнение с годами все больше менялось — по мере того как Вероника росла и расцветала. Сам Максим тоже времени не терял: к девятому классу перегнал всех мальчишек по росту и стал похож на красивого, породистого киноактера. Не из тех, которые играют в боевиках — с бычьими шеями и бритыми толстыми затылками. Скорее он напоминал героя-любовника из старых фильмов — с большими печальными серыми глазами в пушистых ресницах, длинным точеным носом, правильным овалом лица и прямыми темно-русыми волосами. Впрочем, печаль в его глазах была обманчива. Максим отличался довольно веселым — хотя и на редкость спокойным — нравом.

— Послушай, а тебя отпустили? — спросила Вероника.

— А я не спрашивался. Просто ушел — и все.

— Лучше не надо, чтобы они знали, куда ты пошел.

— Само собой. Сейчас позвоню Витальке — сообщу ему, что буду сегодня ночевать у него.

— Ты собираешься уходить к нему?!

— Да нет же. Как ты могла такое подумать? Просто предупрежу его, чтобы знал, что врать, если мои вздумают к нему позвонить.

— А потом позвонишь родителям?

— Угадала… Только звонить я буду исключительно из ванной. И не забудь взбить пену и принести кофе…

— Ну, ask… — пожала плечами Вероника. — Я же обещала.

За окном уже белело предрассветное небо. Вероника лежала и не могла уснуть. Почти всю ночь они с Максимом провели в объятиях и поцелуях. Какой там телевизор! С того момента, как Максим с мокрыми волосами и полотенцем на бедрах вышел из ванной, они не могли оторваться друг от друга ни на секунду. Он сразу же выключил свет и приступил к решительным действиям. Мамин халат занял свое место на кресле, а розовое полотенце беззастенчиво разлеглось на ковре.