– Из-за карточной игры?! Но почему он играл по таким высоким ставкам?
– Это были не карты, – вздохнула Харриет. – Шахматы.
– Шахматы?!
Несмотря на все усилия, по щеке Харриет покатилась слеза. Джемма откуда-то достала платочек и промокнула прозрачную каплю. Харриет едва не улыбнулась. Самый мягкий, самый прозрачный, самый элегантный клочок батиста, который она когда-либо видела…
– До чего же унизительно плакать по нему! – шмыгнула она носом.
– Почему? Мне казалось, что ты должна носить свою скорбь как знак отличия! Что ни говори, а ты достаточно любила его, чтобы помнить и переживать. Мне такое трудно представить.
– Это унизительно, потому что… он так спешил покончить с собой и совсем не думал обо мне! – рассерженно бросила Харриет.
– Глупости, дорогая, и ты это знаешь. Твой муж вовсе не хотел покидать тебя. Не больше, чем желал себя убить. Я знаю Бенджамина, помнишь? Я была рядом, когда вы полюбили друг друга.
– Когда я полюбила его, – поправила Харриет, с полными слез глазами. – Если он и любил меня, то доказал это весьма странным образом.
– Неправда, он любил тебя. Но Бенджамин был на редкость импульсивным человеком. Уверена, что он пожалел о содеянном в тот момент, когда спустил курок, но было уже слишком поздно. Он просто не подумал перед тем, как действовать.
– А следовало бы подумать!
– Партия в шахматы была публичной?
– Конечно! Шахматы сейчас вошли в моду. Все в них играют: в кафе, в частных домах. В «Уайтсе». Иногда мне кажется, что люди ни о чем другом не способны говорить.
– Удивительно! Я и понятия об этом не имела. Думала, что такое творится только во Франции.
– Бенджамин питал нескрываемую страсть к шахматам. Он не мог просто играть. Ему нужно было подняться на самый верх. Быть среди лучших.
– Но этого не случилось, – печально вздохнула Джемма.
– Ты и это помнишь? Ну конечно, вы с ним иногда играли. Он когда-нибудь выигрывал?
Джемма покачала головой.
– Он мог выиграть почти у каждого, – сообщила Харриет. – Но не мог вынести мысли о том, что лучшие игроки остаются недосягаемыми. Он так жаждал победить Вильерса, что это стало чем-то вроде болезни.
– Значит, это с Вильерсом он играл в последний раз? – ахнула Джемма.
Харриет снова смахнула слезы.
– Чему ты удивляешься? Вильерс лучший шахматист Англии. По крайней мере так утверждают.
– Все это очень странно, – протянула Джемма. – Я все утро говорила о Вильерсе.
– Собираешься сыграть с ним партию? – вскинулась Харриет, чувствуя, как надежда тисками сжимает ей грудь.
– Не совсем. Дело в Роберте. Роберте Сент-Джайлз. Она влюблена в него.
– Влюблена в Вильерса? – Харриет слабо улыбнулась. – Кажется, мне ее жаль.
– Значит, он был другом Бенджамина?
– Они часто играли вместе, но Вильерс не соглашался играть на деньги, снисходительно намекая на то, что Бенджамину никогда у него не выиграть. Наконец Бенджамин бросил ему вызов, и Вильерс согласился. Сначала Бенджамин играл хорошо. Но, думаю, Вильерс специально ему поддавался.
– Понятно, – обронила Джемма, стиснув руки.
– Тогда Бенджамин стал повышать ставки. Насколько мне известно, Вильерс отказался, и Бенджамин так разгневался, что, уверенный в победе, заставил его сдаться. По крайней мере так мне рассказывали… потом.
– И тогда…
– Вряд ли Бенджамин сразу понял, что происходит. Но должно быть, приехал домой и вспомнил всю игру, ход за ходом. А я была в деревне. Будь я в Лондоне, наверное, смогла бы ему помешать. Но так или иначе, а он сообразил, что все это время Вильерс обращался с ним как с малым ребенком. И что у него не было ни единого шанса на выигрыш.
– Бенджамин слишком любил шахматы, – утешила Джемма.
– А ему следовало бы любить меня больше!
– Шахматы – это страсть, – вздохнула Джемма.
– Беда в том, что Бенджамин был чересчур хорош, чтобы играть со средними шахматистами, но недостаточно талантлив, чтобы побеждать лучших. Как он уговаривал твоего мужа сыграть с ним партию! И даже твердил, что ради этого готов отдать свое место в палате лордов.
– Ха! – воскликнула Джемма. – Тут он ошибся. У Бомонта есть один бог – его честь.
– Бомонт ответил, что больше не играет. Так оно и есть?
– Насколько я знаю, да! Я сама играла с ним всего несколько раз, когда мы только поженились.
– Ты побила его? Я имею в виду твоего мужа, конечно.
– Да. Но он ужасно хорош.
– Существует ли тот счастливец, который у тебя выиграл?
– Каждый шахматист иногда проигрывает. Как-то я играла партию с французским королем, и он выиграл.
– Король Людовик? В таком случае ты ему поддалась, – усмехнулась Харриет.
– Осмотрительность – важная часть стратегии. Но ты знаешь, что у меня было не очень много партнеров, так что это не важно.
– Но ты никогда не играла с Вильерсом?
– Ни разу. Я и встречалась с ним лишь однажды, да и то мельком. Когда я только вышла замуж, он путешествовал по Европе. С тех пор я жила в Париже.
– Говорят, он лучший шахматист в Англии, – пробормотала Харриет. – Ненавижу его за то, что он сделал с Бенджамином.
– А что он сделал? – удивилась Джемма.
– Опозорил его. И, думаю, сделал это намеренно. Я много об этом думала. Наверное, он согласился играть в «Уайтсе», чтобы отвязаться от Бенджамина. И потом… потом Бенджамин проиграл, но Вильерс сделал так, чтобы он подумал, будто непременно выиграет.
– Но…
Однако Харриет еще не закончила.
– Он ужасный человек! Настоящий волк! Если верить сплетням, заводил романы с половиной светских дам и безобразно обращался со своими любовницами. Говорят, у него по крайней мере четверо незаконных детей.
У двери послышался шум. Дворецкий внес чайный поднос.
Харриет одним глотком выпила полчашки.
– Джемма, я прошу тебя об одолжении. Джемма потянулась к сахарнице.
– Все, что угодно, дорогая.
– Хочу, чтобы ты посрамила Вильерса.
Джемма выпрямилась и недоуменно уставилась на подругу:
– Что? Но каким образом?
– Мне все равно! – яростно прошипела Харриет. – Можешь взять его в любовники, а потом бросить или выставить на посмешище. Словом, что-то в этом роде. Я знаю, что ты вполне способна на это!
– Мне нравится твоя вера в мои способности, – хихикнула Джемма. – Но…
– Ты могла бы сыграть с ним в шахматы.
Наступило минутное молчание.
– Значит, вот в чем дело! Ты приехала из деревни не для того, чтобы повидаться со мной. Задумала попросить меня сыграть в шахматы с Вильерсом.
Их глаза встретились.
– Я приехала ради тебя, Джемма. Теперь мы не так близки, как в детстве. Ты изменилась: стала утонченной, познала жизнь и свет и превратилась в ослепительную красавицу. А я всего лишь сельская мышка.
Джемма оценивающе оглядела каштановые локоны и дурно сшитое платье подруги. Скорее всего Харриет не лжет.
– Я не жила в городе с Бенджамином, – продолжала Харриет, хотя в горле вырос ком, мешавший говорить. – Просто не могла смириться с городской жизнью: сделать модную прическу, напудрить волосы и тратить часы на то, чтобы одеться к вечеру. Мне надоедает возиться с модисткой, горничной и лакеями. В Лондоне я просто умирала от скуки!
– О, это я по крайней мере могу понять, – кивнула Джемма. – Тут ты совершенно права.
Она улыбнулась, но уже куда прохладнее. Между подругами с каждой минутой росло отчуждение.
– Поэтому я оставила Бенджамина в городе и уехала в деревню, – пролепетала Харриет.
– Но не сумела заставить его разлюбить шахматы! – отрезала Джемма. Волна отчаяния охватила Харриет.
– Ты не понимаешь! – почти прокричала она.
– Чего именно?
– Я не могла быть с ним, потому что… потому…
– Многие супружеские пары живут врозь, – перебила Джемма. – И не твоя вина в том, что Бенджамин покончил с собой только потому, что ты жила в деревне. Даже если бы ты приехала, все равно не помешала бы его игре с Вильерсом.
– Ты не понимаешь, – повторила Харриет, вскинув подбородок. – У меня был роман с Вильерсом.
От неожиданности Джемма подскочила:
– Роман?!
Какое облегчение исповедаться кому-то в своих грехах! Теперь слова лились свободно, и Харриет больше не плакала.
– Это было два года назад, на балу у герцогини Клаверстилл, примерно за месяц до смерти Бенджамина. Он играл в шахматы всю ночь. Теперь в каждом доме есть специальная шахматная комната. Все это так утомительно! Иногда из-за этого на балах не хватает партнеров для танцев. Но как бы там ни было, Вильерс вышел из шахматной комнаты и нашел меня.