— Моя мать и мой племянник… — начала Сара и потом расхохоталась. — Как это нелепо звучит, не правда ли? Да, мы были веселы. Я ведь не могла раньше много выезжать, видите ли! Родственница моего мужа, мадам Кларанс, которая шапронировала меня со времени его болезни, должна была уехать домой на некоторое время, но с тех пор как здесь моя мать…
— Понимаю! — рассеянно произнес он и прибавил: — Вы меня пригласите на свое ближайшее собрание? Я бы хотел быть…
— Конечно. Я пошлю вам пригласительную карточку.
— Благодарю. А вы по-прежнему ездите верхом каждое утро?
— Да… Я люблю это.
— Могу я присоединиться к вам?
— О да, если вы тоже ездите верхом! Нас всегда бывает целое общество теперь.
— В таком случае я могу. Мне надо наверстать много потерянного времени.
Она вопросительно посмотрела на него.
— Этот целый месяц, который я был в отсутствии, — невозмутимо пояснил он. — Но я не покину Париж в настоящее время раньше конца сезона.
Сара с интересом наблюдала его. Он был для нее загадкой, потому что одновременно казался и очень искренним, и очень лукавым. Он всегда говорил совершенно прямо такие вещи, которые имели большое личное значение, но он говорил их так спокойно и с таким невозмутимым видом, что трудно было подозревать, что тут скрывалось что-то другое.
Но все время, пока он был с нею, она чувствовала какое-то волнение, потому что в его молчании скрывалось нечто такое, чего она хотела избежать. Поэтому сегодня она болтала без умолку о всяких пустяках, а Жюльен только слушал. Когда она замолчала, он спросил своим ровным голосом:
— Отчего вы меня боитесь?
— Я не боюсь, — тотчас же протестовала она. Эти слова были произнесены ею таким тоном, который Коти назвал однажды «появлением ее маленького высокомерия».
— Так почему же вы так волнуетесь? — возразил он. — Видите ли, я имею право спрашивать вас, потому что я так хочу, чтобы вы меня полюбили, а я не могу поверить, чтобы какая-либо форма страха могла служить первой ступенью к такому расположению.
— Знаете ли, — сказала Сара, — вы делаете меня до глупости самонадеянной. И это вы называете нервозностью?
— Не хотите ли вы сказать, что чувствуете робость в моем присутствии?
Сара засмеялась, но этот смех звучал далеко не так беспечно, как она надеялась.
— Дорогой мсье Гиз, что я должна говорить и какой вы хотели бы меня видеть? — проговорила она.
— Конечно, не такой, какой вы можете быть в таком настроении и в такую минуту, — быстро ответил он и заразительно засмеялся. — Я, по-видимому, произвел на вас ложное впечатление. Что я должен сделать, чтобы искупить свою вину?
Прежде чем она успела ответить что-нибудь, вошел лакей и доложил Саре, что Франсуа ждет ее, чтобы поговорить о маленькой собачке Коти, которая, по-видимому, повредила себе лапку.
— Принесите ее сюда, Франсуа, — позвала его Сара и, повернувшись к Жюльену, спросила:
— Вы что-нибудь понимаете в собаках?
— Разумеется, — почти негодующе ответил Жюльен, как будто подобного незнания ему надо было бы стыдиться.
Франсуа принес Вильяма, который тихо повизгивал.
— Нога у него повреждена, миледи, — с тревогой ответил Франсуа. — Он спрыгнул и свалился, бедняжка, и тотчас же вслед за тем жалобно запищал.
Жюльен стал ощупывать больную ногу, закрыв рукой жалобные глаза собачонки, которая скалила зубы и собиралась схватить его.
— Ничего, ничего, все будет хорошо, дружок! — успокаивал собачку Жюльен.
Обратившись к Франсуа, он сказал:
— Принесите мне полотняный бинт и несколько тонких щепок.
Он сел, держа на руках Вильяма, и продолжал разговаривать с ним, как человек с человеком, а в это время осторожно вправлял пальцами кость ноги.
— Не повезло тебе, бедняга, — обратился он к Вильяму, который заворчал в ответ.
— Его бы облегчило, если бы он мог выругаться, — сказала Сара со слезами в голосе и стоя на коленях возле Жюльена. — Когда он заболел, я помню, как нам хотелось услыхать его грозное ворчание, и когда, наконец, он заворчал, хотя и очень слабо, оттого что кто-то из нас ущипнул его за ухо, то мы чрезвычайно обрадовались.
Жюльен ласково улыбнулся.
— Он будет так же ворчать на следующей неделе, как и раньше, этот мой маленький приятель, — сказал Жюльен.
Он продолжал говорить с Вильямом, и тот по-своему отвечал ему, пока не явился Франсуа.
Сара отвернулась и зажала уши обеими руками, пока Жюльен бинтовал Вильяму ногу. Когда все было кончено, Жюльен отнес к Саре собачонку, такую жалкую и смирную, лежавшую с закрытыми глазами и повисшими бессильно лапками. Но слабое, очень слабое ворчание все же было слышно, когда Вильяма понесли назад.
— Благодарю вас от всей души, — обратилась Сара к Жюльену.
— Вы не стоите на ногах, — заметил он и обнял ее одной рукой.
Они стояли так с минуту, затем дверь открылась и вошел Кэртон.
— Алло! — сказал он Жюльену. — Это вы?
— Да, я, — сухо ответил Жюльен.
— Я приехал, чтобы взять тут кое-что, и подумал, не дадите ли вы мне чаю прежде, чем я уеду опять? — сказал Кэртон, обращаясь к Саре.
В продолжение этого месяца, поглощенного его стараниями завладеть Сарой, он совсем забыл о Гизе. Но в ту минуту, как он увидел его, все его прежние подозрения сразу воскресли.
Он почувствовал антипатию к этому высокому молодому человеку, столь самоуверенному и о котором так много говорят кругом. Тот имел перед ним преимущество молодости, по крайней мере, лет на десять, и это только усиливало неудовольствие Кэртона, который заговорил о нем с леди Дианой.
— Ага, наконец-то и вы почувствовали жало ревности в ваши старые годы, Кэртон, — язвительно засмеялась она. — Каким бы это было возмездием для Сары, если б только она знала! Дорогой мой, ведь этот Гиз безумно влюблен в нее. Адриен говорит это, да это бросается в глаза даже самому близорукому человеку. Но что за беда? Сара не из таких, а ему надо заботиться о своей карьере, адвокаты же должны соблюдать большую осторожность. Гиз не может допустить публичного скандала, так как это погубило бы его. В самом деле, условия таковы, что адвокаты должны быть еще осторожнее, чем священники. Вряд ли среди них найдется кто-нибудь, кто не был бы доволен, если б его сотоварищ согрешил. Они бы, разумеется, отпустили ему этот грех, потому что это подчеркнуло бы их собственную добродетель. Но ни один грешник не пригласит защищать себя адвоката, о котором ходят такие толки. В особенности это имеет значение для дел Жюльена. Главную помощь ему оказывает нравственная чистота присяжных, искусное обращение одного честного человека к другому, если возможно, еще более честному человеку… О нет, дорогой мой, избавьтесь от этих мыслей, родившихся из вашей поздней привязанности! Все будет хорошо. Гиз влюблен, это правда, но Сара, во всяком случае, недоступна ни для кого из вас.
Кэртон засмеялся вместе с нею, и хотя его самолюбие было уязвлено, но он все же почувствовал облегчение. Ему в голову не приходило, что любовь может повредить адвокатской карьере Гиза. С этой точки зрения он не рассматривал этого дела. Однако, когда он попробовал открыто заговорить с Сарой о Жюльене и о его слабости к ней, то ему показалось, что в глазах Сары промелькнула какая-то нежность, и это раздуло тлеющий огонек его ревности в настоящее пламя.
Они на мгновение остались вместе; другие играли в бридж. Сара и Шарль ждали, что их позовут, так как не хватало одного партнера. Гиз тоже был тут; он всегда тут находился теперь, по приглашению или без него. Роберт, восхищавшийся им, или Адриен, бывший его другом, всегда приводили его с собой.
Когда Шарль заговорил с нею о нем, то Сара, естественно, обратила на него свой взор. Она не была влюблена в него, она не была влюблена ни в кого, но скрытая страсть Шарля и настойчивость Жюльена, которую она чувствовала, хотя и не хотела признавать, пробудили в ее сердце особенное, бурное беспокойство.
Кругом нее кипела жизнь, и люди пользовались ею. Раннее лето было чудесное, полное обаяния, солнечного света днем и сияния звезд ночью. И это тоже, по-видимому, мешало ей успокоиться. Она жила теперь весело, так, как не жила с тех пор, как заболел Коти, и, казалось, все ее существо устремлялось навстречу веселью, — беззаботному веселью и счастью, которым пользовались вокруг нее. Роберт был такой чистый и легкомысленный юноша, Адриен и Габриэль были такими же влюбленными, и если ее мать была существом другого сорта, тем не менее она изучила искусство жить, обладала очарованием и на нее было приятно смотреть. Шарль Кэртон тоже был здесь у места со своим прихотливым романтизмом, со своей жаждой наслаждения и обаянием своей личности. Каждый из этих людей приносил свой дар в общее веселье, и Сара сознавала, что эти дары способствуют более полному пользованию быстротечными днями веселья и возможностью не раздумывая наслаждаться ими.