Оливия Уэдсли - Жажда любви

Сара внезапно освободилась от всех своих мрачных сомнений, от предчувствий будущего. Ведь, как бы то ни было, она имела право жить, — Лукан настойчиво говорил ей об этом.

— Вы замечтались! — услыхала она шепот Шарля позади себя. Он взял ее руку и потащил за собой в сад, наполненный ароматом цветов, прохладной тишиной ночи и светом звезд. Придвинувшись к ней совсем близко, он остановился и проговорил хриплым, слегка дрогнувшим голосом:

— Сюзетт… слушайте! Я должен знать. Вы не влюблены в Гиза, нет?..

Сара быстро повернулась, охваченная гневом, но в тот же миг его руки обняли ее, и она почувствовала на своих губах его горячий поцелуй. Это был первый любовный поцелуй, коснувшийся ее уст с тех пор, как он поцеловал ее тогда в последний раз.

— Я испытал муки ада… боялся, надеялся, сомневался! — говорил он тихим, страстным шепотом, покрывая ее жаркими поцелуями. — Сюзетта, дорогая, наконец-то я держу вас в своих объятиях! ах!.. Нет, не вырывайтесь, не протестуйте, не говорите вздора, что вы замужем! Замужество, которое нельзя считать замужеством, и жизнь, которая не есть жизнь!.. Я ведь ничего не требую от вас, кроме права любить вас. Я знаю, я лишил себя всякой надежды, когда оскорбил вас, но, несмотря на все, что я сделал, на мою вину и на вашу ненависть, я все-таки был у вас первый, Сюзетта. Вы не можете позабыть… и вы не забыли. Помните вы мой поцелуй, мой первый настоящий поцелуй на лестнице в ту ночь, когда я привез вас из театра домой? Было темно, и я только вошел с вами в прихожую и тотчас же хотел вернуться, когда вы споткнулись, и я подбежал, чтобы поддержать вас. Вы помните? Вы облокотились на меня вот так, ваша головка прильнула к моему плечу, и мы целовались, целовались вот так!..

Его губы как будто снова вернули свою прежнюю магическую силу, и Сюзетта снова испытала на мгновение прежнее острое, сладостное ощущение и смутно, точно издалека, услышала тихий, дрожащий, задыхающийся голос, нежный и торжествующий.

— Помните тот, другой поцелуй, тот, которому, казалось, не было конца, и когда он кончился, мы поняли, что больше никогда не будем сами собой, что мы должны принадлежать друг другу! Я чувствовал под своей рукой, как сильно бьется ваше сердце, и вы еще крепче прижимали к моему сердцу свои руки. И помните, вы сказали тогда: «Я хочу достать ваше сердце!..» Вы были всегда такая холодная, точно маленькая белая роза, освещенная звездами, но когда я покинул вас, то вы горели огнем при свете золотой зари нашего счастья. Сюзетта, я был слепой безумец, низкий и недостойный вас, такой же, как теперь! Но как я мог отпустить вас? Я, вероятно, сошел с ума тогда. Вы казались мне такой молодой, а я был так стар, и весь мир был против нас. Но у нас были наши счастливые часы, и вы их не забыли, не смогли забыть…

Забыть? Даже в этот момент, когда в ее мозгу бушевал целый ураган хаотических эмоций, это слово все-таки больно отдалось в ее сердце.

Как она молилась, чтобы забыть, боролась, чтобы достигнуть забвения, и как горько ей было, когда она наконец убедилась, что забвение невозможно для человека, который когда-то безумно любил!

Кто может забыть этот первый поцелуй, робкое пожатие руки возлюбленного, которого так жаждут и боятся в одно и то же время? Что может сравниться с тем чувством, которое мы испытываем, когда любим впервые, когда возлюбленный поцелует нас в темноте?

Любишь ли в первый раз, любишь ли в последний, но только одно воспоминание сохраняется в сердце до конца, — последнее воспоминание о первом поцелуе, который вызвал трепет и боль и научил нас любить.

— Вы не должны, — прошептала Сара, задыхаясь, но губы Шарля прижались к ее губам, его поцелуи игнорировали ее слова, старались лишить ее способности размышлять. Она смутно сознавала, что воспоминание о Шарле снова ожило в ее душе и прошлое слилось с настоящим.

Все эти недели прошлое возвращалось к ней; это был соблазн, от которого она старалась бежать, который она отвергала и стыдилась. Но в конце концов оно победило.

— Я знаю, что это не есть любовь, — говорила она с отчаянием, — что это только самообман. Я презираю Шарля, презираю себя и возненавижу себя позднее за то, что покорилась его поцелуям…

Даже когда она боролась, власть Шарля уничтожала у нее волю к борьбе. Так сладко было снова чувствовать себя живой, способной снова любить и хотя бы на один краткий момент потерять сознание остального мира. Это было лишь чувственное наслаждение, но оно освобождало, хотя на время, от мучительных сомнений, от тоски жизни…

Однако она не могла сказать Шарлю, что любит его; она знала, что нет, знала, что эти поцелуи, слова и обожание были лишь минутным подношением, которое она приняла, потому что сердце ее было так неспокойно, а ночь так хороша!..

Она вернулась в гостиную, и в дверях ее встретил Жюльен. Ей показалось на одно мгновение, что его глаза сверкнули, затем она услыхала его голос, тихий и привлекательный, как всегда.

— Знаете ли, мы ведь ждали вас в течение десяти минут, чтобы вы наконец взглянули на свои карты, — сказал он.

Сара вошла. Она слышала, как Шарль извинялся, а мать тихо и насмешливо засмеялась.

Этот смех внезапно, точно молния, осветил перед нею темноту, и этот час, проведенный ею с Шарлем, показался ей чем-то пошлым и бесконечно недостойным.

— Зачем я это сделала, зачем? — спрашивала она себя со страстным осуждением.

А Жюльен приобрел особенную цену в ее глазах вследствие искренней, ненавязчивой доброты. В ее взволнованном мозгу мелькнула мысль, что он может служить для нее убежищем.

Она пожелала Шарлю спокойной ночи, простилась с матерью и, наконец, могла удалиться в свою комнату. Подождав несколько минут, она спустилась неслышными шагами в сад и остановилась там, где стояла перед этим вместе с Шарлем. Кругом нее и над нею была тишина и благоухание цветов носилось в воздухе.

Какое волшебство, какое безумие могли так овладеть ею, что она на мгновение забыла все годы горя, страдания и унижения и лишилась самообладания, ослепленная ярким пламенем страсти.

Только одно могло сделать это, только поцелуи, которые напомнили и напоминают ей прошлое: они могли пробудить прежнее очарование, как и слова, произнесенные годы тому назад.

О, как предательски коварна эта ужасная сила памяти, пробудившаяся под влиянием ласк!

Отчего она так создана, что подобная вещь оказалась возможной? Разве никогда невозможно забыть вполне, невозможно освободиться окончательно от этих воспоминаний?

Ответ ей был дан ее собственным сердцем.

— Да, забыть нельзя, можно только продолжать. Нельзя ничего перемещать в сердце, можно только прибавлять. Никакая следующая любовь после первой любви не может быть такой же; она может быть лучше, выше, благороднее, но она не является началом, потому что для сердца бывает только одна утренняя заря, хотя золотой полдень бывает и много раз…

Она подождала еще несколько времени в темноте, потом пошла в дом. На площадке лестницы она остановилась. Ее комнаты лежали направо, а комнаты ее мужа — в дальнем углу. Она отправилась туда. Дверь в его комнату была, по обыкновению, открыта, и она могла видеть ночную сиделку, которая сидела у огня. На столике стояла лампа под абажуром, и сиделка была до такой степени поглощена чтением, что даже не оглянулась, когда вошла Сара.

Вильям поднял голову. Нога у него была забинтована по-прежнему. Сара вспомнила на мгновение о Жюльене и его доброте, затем взглянула на мужа, и краска залила ее лицо. Она опустилась возле него на колени и прислонила свою голову к его тяжелой, неподвижной руке.

— О, Коти, Коти! — прошептала она с отчаянием.

Летние грозы могут разражаться не сразу, а понемногу и даже временно приостанавливаться, но все же, в конце концов, они проявляют свою силу.

С наступлением июня и веселых танцевальных собраний возбуждение Сары усилилось и увеличило блеск ее красоты. Казалось, дремлющее в ней пламя готово было разгореться каждую минуту, и это придавало ей еще большую привлекательность, вынуждая ее не держаться в отдалении от света, что она делала со времени болезни Коти, а снова превратиться в очаровательную светскую женщину, вращающуюся в блестящем обществе. Она словно выросла в это веселое, жизнерадостное лето, испытала мириады ощущений сама и заставляла мужчин, ежедневно посещавших ее, испытывать их. И по мере того как расширялись ее душевные способности, она начинала сознавать, какие безграничные возможности предоставляло ей ее собственное положение и какую власть оно давало ей. Она ощущала теперь радость жизни, но избегала Шарля или включала его в такой кружок, в котором непременно участвовал и Жюльен. Она не думала о том, что чувствует к ней Жюльен, но просто эксплуатировала его присутствие, разговаривала с ним и свободно выказывала ему дружбу. Он был для нее защитой не только против Шарля, но и против нее самой. Его постоянное присутствие и знание своего собственного сердца внушили ей уверенность, что он ее любит, и хотя она старалась убедить себя, что это не так, но все-таки находила в этом облегчение и успокоение.