Оливия Уэдсли - Жажда любви

— Вас не может оскорблять то, что вы любимы. Я только прошу дозволить мне служить вам… ждать… Я знаю, знаю, вам это не нужно, но не отсылайте меня прочь!.. не мешайте моему единственному счастью. В моей жизни не было ни одной женщины, кроме вас. Это были вы с первого момента, как я увидел вас. Вы увлекали меня к успеху, вы заставляли меня бороться, чтобы достигнуть его. Я знал, что вы вышли замуж через неделю после того, как я вас увидел. Адриен де Клев сказал мне об этом, и в первое время я ужасно страдал. Потом я сказал себе, что я должен забыть… но забыть не мог. А когда… когда я услышал, как вы живете теперь, то был уверен, что мои рыцарские чувства принудят меня молчать, но ничто не может заставить любовь умолкнуть, ничто! Видя вас изо дня в день, слушая вас (он вдруг опять схватил ее руку), — вы этого не знаете, не можете знать…

Его голос пресекся. Она увидела его взгляд, горевший фанатизмом страсти.

— Не надо… не надо… — говорила она, стараясь успокоить его.

— Слишком поздно теперь. Я не могу остановиться, — продолжал он каким-то сдавленным, чуть слышным голосом. — Моя душа точно переселилась в ваше прекрасное тело. У меня нет других мыслей, кроме как о вас, ничто, кроме вас, не имеет для меня значения. Моя работа… (он криво усмехнулся) — я забросил ее в последние месяцы. Разве я мог работать, зная, что Шарль Кэртон находится возле вас? Я ведь тоже мог быть с вами. Я должен был быть возле вас, слышите ли? Сегодня я бросил дело, чтобы поехать сюда. Я уверял себя, что делаю это потому, что боюсь, не ранены ли вы. Отчасти это была правда, хотя Роберт и говорил мне, что вы невредимы. Но, помимо тревоги за вас, главным двигателем была тут моя жгучая ревность к Кэртону. Вы уехали с ним, и он поранил себя…

— О, замолчите, замолчите! Избавьте меня от этого! — взмолилась Сара. — Шарль Кэртон и я — мы ничего не составляем друг для друга…

Она вдруг запнулась, вспомнив последнюю сцену. Невольная ироническая улыбка промелькнула у нее на устах при мысли о бесполезности бьющей через край страсти, которая изливалась на нее сегодня.

Жюльен увидел только ее улыбку и тотчас же вскочил на ноги.

— Вы можете смеяться надо мной, конечно, вы можете смеяться! — сказал он с горечью и хотел разразиться еще более едкими словами, но вдруг почувствовал, что не может больше говорить, и замолчал. Он не мог высказать всего, что накопилось у него на сердце, рассказать о брошенной работе, о сердитых упреках, изливавшихся на него со стороны отца, о едких комментариях старших членов адвокатуры. Ему казалось на одно мгновение, что он может всем поделиться с нею. Но он вообразил, что она смеется над ним, увидев ее улыбку, и это остановило его. Он лишь с трудом мог вернуть свое самообладание и способность речи.

Сара прервала неловкое молчание.

— Я вовсе не смеялась над вами… над вашими излияниями, — сказала она. — Я не могу объяснить вам… но вы должны мне поверить, что это правда.

— Вы просто хотите избавить меня от огорчения, — отвечал Жюльен, и в голосе его слышалась презрительная насмешка. — Но ведь я знал, раньше чем заговорил, знал всегда, что вам это безразлично. Только разве вы не могли сказать мне хоть одно доброе слово, вместо этой жестокой насмешки? Или вы думаете, что моя любовь не заслуживает даже простого доброго отношения?

Он нагнул голову и пристально посмотрел на нее.

— Неужели вы никогда не чувствовали себя одинокой, не хотели, чтобы вас любил кто-нибудь, даже если вы не могли отвечать ему, кто-нибудь, кому вы могли бы доверять? — произнес он шепотом. — Мне вы можете доверять. Позвольте мне любить вас, Сара!

Глаза Сары наполнились слезами.

— Все это дурно, — горячо проговорила она. — Вы сказали… моя мать тоже говорит, что я погубила вашу работу. Ничего хорошего не может выйти из такой любви.

— Это неправда, — резко оборвал он. — Любовь может быть полезна, и моя любовь будет вам служить, должна служить… Я прошу только вашей дружбы, права видеть вас как друг. Я буду стараться никогда не заговаривать о моей любви, пока вы не разрешите мне сами, клянусь вам. Сара, взгляните на меня хоть раз, скажите, что вы дарите мне вашу дружбу!

Она подняла глаза и взглянула ему в лицо.

Она увидела особенное выражение на его лице, которое тронуло ее сильнее, чем выражение горячей любви и обожания и страстная просьба ласк. На мгновение ей представилось, что тут была любовь, которой она никогда не знала, но во взгляде, в глазах этого человека такая любовь к ней могла существовать.

— Я не должна бы соглашаться, — сказала она нерешительно, — я знаю это, и вы это также должны знать. Но если вы хотите, то… оставайтесь!

Он взял ее руку, раскрыл ладонь и поцеловал. Она почувствовала, что его губы дрожат и горят как огонь, когда они коснулись ее руки.

Возвращение домой было нелегким делом. Кэртон встретил Жюльена с недружелюбным удивлением:

— Почему это явились вы, а не кто-нибудь другой? — воскликнул он.

— Мой автомобиль был наготове, — отвечал он коротко.

Кэртон часто взглядывал на него, откинувшись на спинку сиденья. Его раненая рука была плохо привязана, так как он отказался от помощи Сары.

Он был уверен, что Жюльен объяснился в любви Саре, и это признание, после того, что произошло утром, и отставки, полученной им от нее, зажгло в его душе ревность и злобу.

Он нарочно уселся как можно ближе к ней, для того чтобы отплатить ей за свое поражение, которое сделало ее еще более желанной для него. И он внезапно возненавидел Жюльена за то, что он был моложе его на несколько лет, за его способность и силу и растущую славу. Он понимал, что его годы, его дилетантство были фактами, говорившими против него, и это еще усиливало его чувство обиды, делая его еще более непримиримым.

Он не уйдет, как надеялась на это Сара; он останется и поведет игру до конца, каков бы ни был этот конец. Такова судьба!

Атмосфера Парижа внезапно охватила их: шум, суета, скрытое возбуждение, замечаемое в настроении мужчин, запах пыли и сырой земли, так как прошел ливень и мостовая стала темного цвета, — все это неслось к ним навстречу, когда автомобиль мчался по дороге, освещенной фонарями, пересекая тени надвигающейся ночи.

Сара почувствовала величайшее облегчение, когда наконец они доехали.

Леди Диана только что вошла и заговорила с мужчинами. Позднее, когда она вместе с Сарой поднималась по лестнице наверх, она сказала, лукаво взглянув на дочь:

— На твоем месте я бы запаслась парой несгораемых перчаток для игры с огнем. По-видимому, это становится теперь твоим главным развлечением.

— Вы очень остроумны, — ответила Сара, стараясь говорить небрежно.

— Вовсе нет, дорогая моя, я только имею светский опыт. Ведь слышишь и видишь многое.

Сара уже собиралась войти в свою комнату, но повернулась и пошла вслед за матерью.

— Мама, что вы хотите сказать этим? — спросила Сара.

Леди Диана позвала свою горничную, чтобы та развязала ей вуаль, и потому отвечала ей по-английски:

— Именно это: люди говорят, что Жюльен запустил свою работу, что он постоянно торчит здесь, так же как и Кэртон. О, я знаю, тут все прилично, я нахожусь с тобой, а ты сама чрезвычайно осторожна и добродетельна, но все-таки, — она пожала своими прекрасными плечами под кружевным лифом, — ты знаешь, Сара, если начинают говорить в свете…

— Это гнусная сплетня! — воскликнула Сара.

— Самая обыкновенная вещь, я думаю, — возразила леди Диана, снова пожимая плечами. — Что же ты намерена делать?

— Ровно ничего.

Сара повернулась к двери.

— Во всяком случае, Шарль Кэртон скоро уедет, — сказала она.

— Ты говоришь, что он уезжает? — спросила леди Диана небрежно.

— Он сказал мне это сегодня утром, — ответила Сара, уходя из комнаты.

— Миледи, вы не положите румян на щеки сегодня вечером? — спросила через час горничная Лизетта леди Диану.

Леди Диана покачала головой. Она долго смотрела на себя в зеркало. Нежный, розовый цвет ее щек как будто отражал то возбуждение, которое скрывалось в ее сердце.

Сойдя вниз в свою гостиную, она вызвала к телефону Шарля Кэртона.

— Сара сказала мне, что вы покидаете Париж? — спросила она. — По крайней мере, она так думает.