Тия Дивайн - Желанная

Щелчок.

– Непременно. – Он успел спрыгнуть с кровати за секунду до того, как там опустился конец хлыста. – Непонятно, зачем ты так оделась?

– Я оделась так, как мне нравится. А теперь – убирайся!

Флинт медленно попятился. Он действовал осторожно, она пребывала в опасном расположении духа. Ее глаза зло поблескивали, и она усмехнулась, увидев, что его член, устав от ожидания, поник.

Она захлопнула за ним дверь, словно отрезала его от своей жизни – навсегда. Флинт пришел к ней в момент триумфа, но он рано праздновал победу – за вероломство пришлось отвечать.

По-другому все равно сложиться не могло. Он бы все равно не допустил, чтобы она досталась Клею. Флинт упал на кровать, нагой, истекающий потом. Жара была липкой, неотступной, такой же, как мысли об Изабель.

Обещание непередаваемого удовольствия наконец прогнало ее с постели. Питер ждал.

Найрин тряхнула Гарри. Раз, другой. Видит Бог, его нелегко разбудить. Она не хотела, чтобы он проснулся окончательно, лишь настолько, чтобы ее слова отложились у него в сознании.

– Она с Питером, в его спальне, – прошептала она ему на ухо.

Он подавился храпом и замотал головой.

– Нагая с Питером, – прошептала она снова и выскользнула из комнаты, даже не потрудившись накинуть халат.

Питер ждал, закипая от взрывоопасной смеси похоти, гнева и жара. Он лежал нагой, раскинув руки и ноги, и тело его было скользким от пота. Свеча на тумбочке у кровати давала немного света – как раз столько, сколько нужно. Он схватил Найрин за руку и подтянул поближе к себе.

– Сука, давай сюда. Он делал с тобой это сегодня?

– А ты как думаешь, любимый?

Она забралась на него и раскинула ноги, чтобы он мог почувствовать ее.

– Ты шлюха! Ты перебегаешь из одной постели в другую, и тебе это нравится.

– И тебе тоже, – прошептала она, потираясь сосками о его грудь.

Он схватил ее за бедра и потянул вниз, на себя. Найрин чувствовала, как он входит в нее, чувствовала, как расслабляется ее тело, наполняется жаром. Он проскальзывал в нее легко, ибо лоно ее уже увлажнено семенем его отца.

Питер ненавидел ее за это. Он хотел наказать ее за то, что она отдается старику. Хотел сделать с ее развратным телом такое, чтобы она никого другого больше никогда не захотела.

– Что, если он обнаружит нас? – прошептала она у его губ.

– Я убью его, – прорычал он и вошел в нее глубоко и медленно, как плуг входит в землю. – Я бы убил его. Я ненавижу его. Я ненавижу тебя...

– Знаю. Я знаю... Ах, я знаю.

Да, она не просчиталась, он сделает это. Найрин уже праздновала победу – она слышала шаги Гарри со стороны лестницы, ведущей с одной веранды на другую. Гарри проснулся внезапно. Должно быть, от жары. Он едва мог заставить себя шевельнуться, настолько мучительной была жара. Он хотел перевернуться на бок, но вновь уронил голову на подушку.

Какая жара... Человек не в силах противостоять ей. Проще оставить попытки с ней бороться, как не стоит противостоять чувственным желаниям – тому удовольствию, что может подарить нежное и чувственное тело Найрин.

Он протянул руку. Пусто.

Найрин! Она ушла!

Сердце забилось так, что грудь заболела. «Где она? Куда ушла?»

Конечно, по нужде. Разумеется, куда же еще. Эта жара сводит с ума...

Такая женщина, как Найрин, сводит мужчину с ума...

Она сейчас вернется, и он осуществит свое право собственника – она была его, и он был вправе брать ее когда захочет.

Гарри терпеливо ждал... Терпеливо... Рассерженно... С ужасом...

Нет, по нужде не уходят на такое длительное время. Он со вздохом встал с постели. Где, черт возьми, Найрин? Она обещала всегда быть рядом, чтобы он мог взять ее когда захочет и как захочет.

А что сейчас? Где она шлялась посреди ночи?

Она пошла к Питеру – нагая с Питером...

Потаенная мыслишка пробила себе путь и стала осознанной.

С Питером...

Нет!

Он зарычал и стал бить себя в грудь. Гарри чувствовал, что все его тело сводит спазм убийственного желания...

– Нет! – Он был охвачен невыразимой болью – грудь, все тело, сознание... – Найрин!

Она была его женщиной. Она не могла... Она не...

Он должен был увидеть. Потому что она не могла быть там. Она не могла вот так его предать.

И все же противный тонкий голосок в его голове продолжал нашептывать: нагая с Питером, нагая с Питером, она пошла к Питеру. Скорчившись от боли, Гарри натянул штаны и, схватив свечу, дрожа от гнева, направился к спальне сына.

Сколько всяких странных звуков может померещиться человеку в темноте. Гудели насекомые. Жара делала воздух густым и липким, каждое движение требовало усилий.

Свист ли то, пыхтение или шаги?

Он не знал, чудится ли ему все это или нет.

Щелчок, шипение, пыхтение, скрип половиц...

Он уже почти дошел, почти...

Она не может...

Он вошел в комнату, в которой было темно как в склепе. Поднял свечу над кроватью Питера...

Найрин была там, спала, свернувшись калачиком возле Питера, и ладонь ее по-хозяйски накрывала его член. Развратная девка и соблазнитель невинных... Какая возмутительная наглость!

Гарри закричал...

Питер резко проснулся и полез под подушку, но Гарри уже выскочил за дверь. Сын спрыгнул с кровати и бросился за ним.

Выстрел прорезал тишину ночи, и затем глухой звук – как будто что-то тяжелое упало на землю с высоты.

Дейн надо было все восстановить в памяти и связать в одну цепочку: все перипетии судьбы, которые привели се сюда, в Бонтер, в эту постель, где она сейчас лежала, в хозяйскую спальню, спальню жены сына того человека, которого ее отец больше всех ненавидел и презирал, в то время как ее отец готовился связать себя узами брака с развратной и расчетливой приемной дочерью, которая была более чем вдвое моложе его.

Как, как все это связать?

Медленно она сняла с себя все атрибуты Изабель, отложив в сторону свернутые в клубок полоски кожи. Символы власти. Такие мягкие и податливые, когда их носишь на теле. Но хлыст – это тоже полоска кожи, грозное оружие в умелых руках. Стегать хлыстом – не дамское занятие. Всем этим вещам место в амбаре, но не в дамской спальне. Не в комнате леди.

Но она больше не считала себя леди. Дейн была лишь пешкой в игре, которая, если верить мужу, началась еще до ее рождения.

Началась, когда Гарри Темплтон сделал первый шаг в игре и потерпел поражение от соперника, добивавшегося руки женщины, которая могла предложить нечто большее, чем свое тело.

Она вполне могла понять выбор Оливии. Гарри был рискованным человеком – всегда в нем это было, – а ей хотелось стабильности, надежности и спокойствия. А может, Оливия сама была такого склада, что ей нужен был тот, кого она могла сделать своим рабом.

Едва ли Гарри подходил на эту роль.

Поэтому она приняла предложение Вернье Ратледжа, который, как и Гарри, в качестве жениха был малоперспективной партией. Но семья Оливии была не из бедных, и девушка получила в приданое столько средств, что их хватило на покупку изрядного участка земли, впоследствии получившего название Бонтер.

Об этом она знала от отца, когда была еще ребенком. Гарри всегда отзывался о Вернье как о человеке малодостойным. Уже тогда Дейн понимала, что отец считает его своим злейшим врагом.

Гарри рассчитывал на брак с Оливией и, соответственно, на все то имущество, которое могла дать за нее семья.

Так ли это? Стал бы он предлагать руку женщине, рассчитывая только на ее деньги? Как он рассчитывал на то, что отдаст замуж Дейн ради «приобретения» Найрин? Вложение, способное восполнить уходящую с возрастом мужскую силу?

Что он мог чувствовать, когда Оливия отказала ему, приняв предложение его ненавистного соперника?

Желание убить? Отомстить? Или просто обиду из-за предательства? Завидовал ли он Вернье потому, что тот получил доступ ко всему тому, на что рассчитывал Темплтон?

Достаточно ли сильно завидовал, чтобы посредством коварства и вероломства получить начальный капитал? Был ли он настолько испорчен, чтобы использовать в своих целях существо бесправное и безответное – служанку-рабыню?

Дейн впервые в жизни поняла, что такое «болит сердце».

Перед ее глазами разворачивалась пьеса, но только роль главного злодея в ней играл ее собственный отец. Отец и безграмотная рабыня – положившаяся на него, понадеявшаяся, вручившая ему свою судьбу.