Наталия Орбенина - Жена иллюзиониста

И тогда Колов пожалел, что Господь взял того Ремезова, а не его. Как теперь жить и верить, для чего жить? Пустое, нищенское существование, попытки помочь семейству в борьбе за выживание, серые и скучные дни – вот что стало его уделом. А ведь именно любовь к Маше пробуждала в нем волю к жизни, заставляла цепляться за этот чертов обломок, сражаться с волнами. В госпитале, когда к нему возвращалось сознание, только мысль о ненаглядной Машеньке придавала ему энергию, становилась тем неведомым лекарством, которое и подняло его на ноги. И вот теперь пустота. Хуже того, пепелище!

Первое время Михаил жил как во сне, это и жизнью было трудно назвать. Он просто плыл по течению, подчиняясь неспешному ритму домашней жизни. Списание на берег, жалкий пенсион, стремительно стареющие растерянные родители, бестолковые никчемные братья, на которых вряд ли можно уповать в дальнейшем. Евдокия Осиповна долго не могла смириться с тем, что этот хромой угрюмый человек с потухшим взором и есть ее старший сын, ее Мишенька, надежда и опора семьи. Ее удручало, что предательство этой самодовольной гордячки мучает сына больше физической боли. Да что в ней такого? Вон сколько вокруг невест, которые с радостью за Мишеньку пойдут! Взять хоть бы полногрудую фельдшерицу, что выхаживала Колова в госпитале. Милая, бойкая барышня, веселая, сметливая. Вот ее бы в невестки! Замечательно бы по дому хозяйничала, ей, Евдокии Осиповне, во всем подмога была бы! По всему видно, что не белоручка, зашить-заштопать, помыть, прибрать, сварить – словом, идеальная жена! И Михаил явно ей приглянулся! Не отходила от него ни на шаг!

Однажды она попыталась завести с сыном разговор о сватовстве к фельдшерице. Результат вышел ошеломляющий. Михаил так рассердился на мать, так грубо и зло кричал на нее, что обомлевшая Евдокия Осиповна зареклась приступать к сыну с подобными беседами. Одно ей теперь оставалось – молить Бога о скорейшем выздоровлении сына, об избавлении его души и тела от страданий, о том, чтобы Господь не забыл призвать к ответу ненавистных Стрельниковых, дочь и мать. Колова не сомневалась, Елизавета Дмитриевна сыграла в этой истории свою роль. Поэтому, когда Маша возникла на пороге их дома, она с трудом удержалась, чтобы тотчас же не вцепиться в ее дорогое манто, не изуродовать все это, как была изуродована жизнь ее сына.

Михаил, услышав в передней до боли знакомый нежный голос, не поверил своим ушам. Это, должно быть, сон, галлюцинации, последствия перенесенной травмы! Однако нет! Он прислушался к возгласам матери, поморщился и ринулся было навстречу возлюбленной. Однако, проковыляв несколько шагов, остановился и задумался. Зачем она пришла? Какое ему теперь до нее дело? Они теперь принадлежат к разным мирам, и их жизни более не пересекаются. Колов застонал и отошел от двери, которую уже приоткрыл. Уселся на колченогий стул, такой же колченогий, как и его хозяин. Взор упал на запылившуюся за неупотреблением «Тактику» Бутакова. Теперь одна тактика и стратегия – не сойти с ума от своей беспомощности и никчемности, остаться тем, кто ты есть, и не дать судьбе вертеть собой!

В это время все вошли в гостиную. Михаил с отчаянно бьющимся сердцем слушал, что говорила Маша, но сначала от волнения не понимал ни слова. Потом, когда ему удалось немного справиться с душевным смятением, он стал вникать в ее рассказ и пришел в полное недоумение от той несуразицы, которая явно проступала в речах новоявленной баронессы Корхонэн. Что она такое говорит? Он умер? В это время Евдокия Осиповна, не выдержав, напустилась на Машу. Михаил вскочил и бросился в комнату. То, что он увидел, заставило его побледнеть. Маша, ненаглядная его девочка, прелестная, ставшая еще краше, в чудном меховом манто, с закрытыми от ужаса и унижения глазами, сжалась под испепеляющими взглядами всего семейства, расположившегося вокруг, точно звери, готовые рвать на части свою добычу. На звук его голоса Маша открыла глаза, и взоры их встретились. Он ждал этого весь прошедший страшный год. Именно эти бездонные глаза смотрели на него и заставляли жить, когда он проваливался во мрак. Он стиснул зубы. Сжал кулаки, пытаясь казаться невозмутимым, холодным, отстраненным. Чужим! Михаил видел, как ей больно и страшно от подобной перемены, но это не шло ни в какое сравнение с его болью! Когда бедная Маша поднялась и робким неуверенным шагом двинулась прочь, он с трудом подавил желание остановить ее, развернуть к себе и покрыть лицо страстными поцелуями. Хлопнула дверь, в комнате еще витало облако ее упоительных духов. Родители и братья выжидательно смотрели на Михаила. Неужели простит и бросится вслед? Унизится до жалкой роли любовника богатой вертихвостки? Михаил прочитал немой вопрос в глазах матери, та готова была упасть перед ним на колени, преграждая путь. Отец, кашлянув, хотел сказать что-то ободряющее, но любое слово теперь показалось бы фальшью, поэтому Михаил резко развернулся и ушел к себе.

Маша, сама не своя от пережитого, с трудом поднялась в квартиру, рассеянно сняла шляпу, да так и осталась сидеть на стуле, держа ее в безжизненно опущенной руке. Надо бы поплакать, но слезы застыли. Да и что толку теперь плакать? Радоваться надо, Миша действительно жив! Только он не желает знать ее, не хочет понять, что произошло. Но ведь ее любовь не исчезла, она здесь, в груди, и по-прежнему жжет и мучает. Видимо, судьба ее такая – прожить всю оставшуюся жизнь с чужим нелюбимым человеком, любя другого, мечтая о нем во снах и воспоминаниях. Что ж, значит, придется смириться, поставить на себе крест? О, как это страшно и несправедливо! А ведь если бы Михаил пожелал ее выслушать, понял, проникся, то тогда… Что тогда? Что делать? Скандал? Развод? Мучительные выяснения отношений с мужем, свекровью и бедной матерью, искренне верящей, что обманом сотворила счастье дочери?

В углу что-то зашуршало. Маша вздрогнула и пошевелилась. Только теперь она поняла, что уже долго сидит вот так, без движения, в пустой темной квартире. Надо бы зажечь лампу и вскипятить чаю. Она вспомнила, что целый день ничего не ела. Шорох и писк повторились, и Маша со страхом и отвращением увидела, как из темноты угла быстро и по-хозяйски смело бежит мышь. Ей тотчас же вспомнились белые мыши, которых изображал на своих странных картинах Генрих. Она пригляделась и с изумлением поняла, что и эта мышь тоже белая, только в темноте она не сразу различила это. Маша поднялась, чтобы прогнать ее, но подлая тварь не испугалась, наоборот, она остановилась, повернула маленькую головку и вперила в девушку пронзительный взор своих глаз-бусинок. Маша замерла, она знала, что испуганные грызуны могут даже покусать. Мышь и впрямь ощерилась, показался ряд мелких острых зубов и яркий красный язычок. Маша испугалась не на шутку и, схватив диванную подушку, швырнула ее. Подушка упала на пол, и из-под нее, точно брызги, рассыпались в разные стороны десятка два невесть откуда взявшихся тварей, словно та, первая, лопнула от удара и породила новых. Маша завизжала. Полчища белых мышей, больших и маленьких, прямо на ее глазах заполняли собой пространство комнаты. Это были странные, диковинные мыши с горящими осмысленными глазками и дьявольскими ухмылками на маленьких оскаленных мордочках. Они кишели вокруг, а их длинные тонкие хвосты образовывали непроходимую сеть на полу. «Сейчас я запутаюсь в этих хвостах. Упаду, и они загрызут меня!» – мелькнула мысль, и Маша опрометью бросилась в переднюю, чтобы покинуть квартиру. Подбежав к двери, она схватилась за засов, потянула его и тут поняла, что дверь с другой стороны тоже кто-то пытается открыть. Маша не знала, что ей делать – вырваться наружу, спасаться от ужасных тварей или бороться с неведомым пришельцем. Времени и сил на размышление не было, дверь распахнулась, и обессилевшая от ужаса девушка упала на руки матери.

Испуганная Елизавета Дмитриевна едва перевела дух от неожиданности.

– Маша, девочка! Ты так меня до разрыва сердца доведешь! Да что с тобой? Какие такие мыши? У нас, слава богу, их и нет вовсе!

Мать затворила дверь и быстро прошла в комнаты, зажигая лампы.

– Тут нет никого! – Стрельникова покружила по комнатам, заглянула во все углы, но, кроме пыли, ничего не заметила.

Маша с опаской вернулась обратно, прошлась вслед за матерью. Странно, а ведь если тут и впрямь водилось бы столько мышей, остались бы отвратительные следы их пребывания.

– Что с тобой? Ты больна? – тревожно спрашивала мать. – Почему ты вдруг приехала? Да что же случилось?