Наталия Орбенина - Жена иллюзиониста

– Мари, я знаю, вы хотели бежать! – почему-то по-французски, сильно волнуясь, произнес барон. – Я знаю, вас ждал любовник, вы ему писали, что сядете в карету, когда горничная поедет за покупками в Выборг.

– Генрих, я не отрицаю своего желания покинуть ваш дом. Но я не вижу здесь преступления, тут нет моей вины! – Маша даже стукнула стулом о пол для вящей убедительности.

Корхонэн аж вскинулся от возмущения и ярости.

– Немыслимо! Вы издеваетесь надо мной! Жена бежит с любовником и не считает это преступлением! Этот подлый побег, эта ложь, эта инсценировка! – он двинулся к жене, но та загородилась хрупким стулом.

– Генрих, повторяю, я не считаю себя виновной. Да, нас соединил священник перед алтарем. Но что предшествовало нашему браку? Обман, чудовищный обман! Наш союз изначально был замешан на лжи, которую вы теперь так страстно обличаете! Вы и ваша мать обманули меня, сообщив о смерти моего жениха. Я обманула вас. Равновесие восстановлено.

От этих слов Корхонэн схватился за голову, лицо его исказилось.

– Нет, это не так, не так, как вы говорите! Моя любовь оправдывает все! Вы же знаете, знаете, как я вас люблю! – Генрих подозрительно затрясся.

– Генрих! Давайте будем смотреть правде в глаза, – как можно спокойнее произнесла Маша, отступая к двери. – Вы больны, и я теперь знаю это наверняка. Вы сами не подозреваете, как вы больны. Ваше чувство ко мне – это не любовное, а болезненное чувство. Я вам нужна не как жена, а как медицинский препарат! Как способ на время выбраться из мглы! Увы, Генрих, я не люблю вас так сильно, как ваша мать. Поэтому я не могу пожертвовать своей жизнью, своей судьбой ради вашего излечения. Ко всему прочему… – Она вдохнула полной грудью и уже намеревалась сказать мужу правду о ребенке, как вдруг Корхонэн неестественным образом изогнулся, глаза его вылезли из орбит, изо рта пошла розовая пена. Он уже не слышал жены и упал на пол в страшных судорогах. Маша с криком бросилась за помощью. Аглая Францевна оказалась за дверью, вероятно, она подслушивала разговор. Прибежала Кайса и сильным движением разомкнула челюсти Генриха. Вдвоем с матерью они попытались влить ему в рот снадобье, которое всегда было у баронессы под рукой. Маша на подкашивающихся ногах пошла прочь, она ничем не могла помочь мужу, она понимала, что приступ ужасной болезни – следствие ее неудачного побега.

Придя к себе, она упала на постель. Слез не было. Лишь усталость и злость на судьбу. Проклиная невезение, она думала о Мише, который, наверное, еще ждет ее на окраине Выборга.

Генрих не приходил в себя несколько дней. Маша опасалась даже подойти к дверям его комнаты. Нет, она не чувствовала укоров совести. Себя ей было больше жаль, чем несчастного безумца. Один раз она набралась духу, но, услышав звуки, напоминавшие рычание зверя, поспешила прочь. Следом за ней вышла Аглая Францевна. Вопреки ожиданию, она казалась спокойной и даже доброжелательной.

– Мари, я хочу поговорить с вами, – она решительным движением взяла невестку за локоть.

Маша покорилась, ибо понимала неизбежность выяснения отношений.

– Стало быть, вы пытались столь неприличным образом покинуть нас. Я даже могу предположить и ход событий. Уж не знаю как, но ваш незадачливый жених вновь появился в вашей жизни и попытался разрушить брак с Генрихом. Что ж, такое случается с молодыми особами, которые не понимают реальной жизни. На что вы рассчитывали, моя милая? На развод? На каком основании?

Баронесса говорила спокойно. Но в каждом ее слове чувствовалось сильное внутреннее напряжение.

– На том основании, – отчетливо произнесла Маша, – что ваш сын и мой муж барон Генрих Корхонэн – безумен, это душевнобольной. И вы знали об этом, когда затевали свадьбу. Я же была обманута, введена в заблуждение! И мне от вас ничего не надо, ни денег, ни титула, я просто хочу уйти. Я не желаю всю свою жизнь посвятить уходу за безумцем, как сделали это вы. Я понимаю, что вы готовили меня себе на смену. Я преклоняюсь перед вашей жертвенностью, вы – мать, но и я тоже в скором времени буду матерью, поэтому я должна думать о судьбе своего ребенка! – почти выкрикнула Маша.

– У вас будет ребенок? Как славно! – баронесса хотела придвинуться к невестке, чтобы обнять ее, но та отшатнулась.

– Не спешите радоваться, сударыня! Генрих не имеет к этому никакого отношения. Генрих вообще не может быть отцом!

– Я знала, что вы умная женщина. Но вы превзошли все мои ожидания. – Аглая Францевна загадочно улыбнулась, чем повергла Машу в совершенное недоумение. – Это замечательно, что теперь у барона Корхонэна будет совершенно здоровый наследник! Здоровый во всех отношениях! Это просто чудесно, Машенька!

И тут Маша поняла, что имеет в виду свекровь. Краска стыда бросилась ей в лицо.

– Нет, я не такая безнравственная особа, как вы полагаете.

– Конечно, вы не безнравственны! Я надеюсь, что вы, как и ваша маменька, – последние слова баронесса произнесла с особым чувством, – поступите разумно. Конечно, Генрих иногда, замечу, только иногда, бывает немного не в себе. Но, во-первых, это быстро проходит. И во-вторых, это не то чтобы болезнь, это проявление яркости, неординарности личности. Вы уже немного знаете его и видите, что мой сын человек необычный, талантливый, а такие люди часто отличаются от окружающих. Иногда их действительно принимают за сумасшедших. Но это не так. Вы сами потом убедитесь. Это великий художник, тонкая, ранимая душа! И он любит вас страстно. То, что вы с ним сделали, едва не погубило его. В последний раз нечто подобное было только после трагической гибели его отца. И вот снова сильнейшее потрясение! Вы сообщили ему о мнимом отцовстве будущего ребенка?

– Нет, я не успела.

– Вот и прекрасно, и не надо. Он будет счастлив, он по-прежнему будет любить вас, я уверена, что он простит вам эту глупость, этот побег.

– Как вы можете говорить это, зная, что я не люблю вашего сына, что я изменила ему, что я люблю другого человека?

– Пустое, это ненужные эмоции, они мешают правильно оценить суть событий, – сухо произнесла баронесса. – Я полагаю, что вы теперь тем более должны сделать правильный выбор, во имя себя и будущего своего ребенка. Кем он окажется? Безродным, безымянным? Рожденным вне брака? Или его ждет блестящая будущность отпрыска знатного рода?

– Почему безродным и безымянным? – зло спросила Маша. – Я скажу Генриху правду и думаю, что уж тогда он не станет терпеть меня в доме и даст развод. Ребенок будет носить имя истинного отца.

– Вы действительно собираетесь и дальше мучить Генриха правдой? – баронесса почему-то перешла на зловещий шепот.

Маша кивнула, изнемогая от мучительного разговора.

– Тогда знайте, он убьет вас и вашего ребенка. Убьет. Это не литературное преувеличение, дитя мое. Я предупредила вас. И мне было бы очень жаль, если бы все так и вышло. Поэтому я ничего не скажу Генриху о нашем разговоре.

Она бесшумно вышла. Маша оцепенела от ужаса. Неужели подозрения и Кайсы, и следователя верны и ее супруг способен на убийство? Неужели ко всему прочему он не только душевнобольной, но и преступник? А она – его следующая жертва?

Когда, наконец, Генрих пришел в себя, он тотчас же призвал Машу для окончательного прояснения отношений. Маша вошла с опасливой оглядкой. Супруг лежал на широком диване, облаченный в теплый шлафрок. Он был бледен, его немного знобило. Баронесса заботливо укрывала сына пушистым пледом. Генрих встретил жену слабой улыбкой. От его вида Маше стало совсем тошно. Одно дело ненавидеть закоренелого злодея, пытаться вырваться от мужа-тирана, Синей Бороды, а тут перед ней замученный недугом, не способный справиться с собой человек. В Машиной душе зашевелилась предательская жалость. Генрих протянул ей руку, она ответила на его пожатие. Рука показалась ей ледяной, пожатие вялым, безжизненным. Он потянул ее к дивану:

– Сядь со мною.

Она повиновалась и присела на краешек. Зачем-то тоже принялась поправлять плед, наверное, чтобы скрасить неловкое молчание.

– Маша, я много размышлял о том, что произошло. Ты во многом права, но того, что сделано, теперь не переменишь. Наша супружеская жизнь уже сложилась, мы узнали друг друга. За этот год я полюбил тебя еще больше. Я не мыслю жизни без тебя. Я не могу даже представить, что этот дом опустеет и ты уйдешь отсюда, уйдешь к другому человеку. – Барон говорил печально и проникновенно.