– Однако расскажи мне, как обстоят дела с настроением в войсках?
– После Рокруа? Ты шутишь? Все с песнями отправились осаждать Тионвиль, и боевой дух взлетел до небес.
– Не знаю, не знаю. А что говорят о смерти короля? Здесь все были огорчены и взбудоражены. По правде говоря, даже слишком.
– Но это же армия, друг мой! Неужели ты позабыл? Короли меняются, но ведь трон далеко, а испанцы близко. – Раймон глотнул вина. – Там это выглядит по-другому.
– А что говорит герцог Энгиенский? – допытывался Бальдрик.
– О чем? О смерти короля? Я не прислушивался.
– Раймон де Марейль и политика! – барон де Феш возвел очи горе и обратился к Жанне: – Нет более далеких друг от друга объектов! Вот таков ваш супруг, мадам. Проводит время рядом с величайшими людьми нашего мира – и слышит лишь, как они говорят о лошадях и маневрах, а политика, от которой все зависит, – нет, неинтересно!
Жанна понятия не имела, как относится Раймон к подтруниванию такого рода, однако поддержала Бальдрика:
– Так и есть, сударь. Однако в наше время держаться подальше от политики – разве не самое разумное из решений?
– На сей счет имеются различные точки зрения, – вздохнул барон де Феш. – Видите ли, мадам, если закрыть глаза и уши, жизнь не остановится, и события не перестанут происходить. А от них подчас зависит наша свобода и жизнь.
– И от чего они нынче зависят? – спросил Раймон с насмешкой. Кажется, слова друга он всерьез не воспринимал. – Случилось нечто, о чем я должен знать и опасаться?
– Возможно, возможно. Ты знаешь, что герцог де Бофор вернулся ко двору?
Раймон покачал головой – как показалось Жанне, равнодушно.
Она не очень понимала его безразличие к важным событиям во Франции. Для человека, столь близко знакомого с прекрасными полководцами, за которых горой встанет внушительная сила – французская армия, – шевалье де Марейль поступал, пожалуй что, опрометчиво. Всегда нужно нюхать ветер, тогда есть шанс учуять, как пахнет гарью.
Великий кардинал Ришелье умер в конце прошлого года, оставив страну на попечение больного короля, истеричной королевы и нелюбимого народом итальянца Джулио Мазарини. Народ, проклинавший Ришелье, не знал, радоваться или плакать еще сильнее, так как в высшем свете внезапно стали происходить пугающие перемены. Немедля возвратились из ссылки те, кого отправил туда нетерпимый кардинал, а власть перешла в руки королевы и Мазарини, к которому она благоволила. Людовик XIII чувствовал себя все хуже и умер месяц назад, в мае, через четыре дня после великой победы у Рокруа. С тех пор при дворе кипели страсти: завещание короля, передавшего регентскую власть Анне Австрийской, было оспорено и условия его не выполнены, однако никто не мог с этим ничего поделать. Слишком долго ждал этой возможности ловкий Мазарини, чтобы сейчас упустить ее. Он виртуозно отлучил от власти своих политических противников, лишая их влияния, которое они имели при великом кардинале. Перед Ришелье трепетала вся Европа, а Мазарини, при всем его итальянском обаянии, вызывавшем тошноту у большинства французов, не мог так быстро завоевать оставленные ему позиции. Барон де Феш еще раньше говорил о том, что в окрестностях столицы воняет смутой, и, похоже, интересовался происходящими событиями гораздо больше, чем диктовала его маска смиренного отшельника.
– Ну, так он возвратился давно, и меня удивляет, что ты об этом не слышал. А не далее как позавчера граф де Шавиньи оставил свой пост министра иностранных дел и, хотя полностью влияния не утратил, все же отступил перед Мазарини. Как тебе такие новости? – поинтересовался Бальдрик.
– Пусть себе существуют, пока меня не касаются.
– Если начнется смута, нас всех это коснется. Мы близко от Парижа. Разве что ты собираешься сбежать куда-нибудь в Руан.
– Я собираюсь уехать обратно в ставку герцога, – обронил Раймон холодно. – Там не до того, выкурить бы из-за стен генерала Бека…
– Ты ошибаешься, друг мой, к сожалению, – вздохнул Бальдрик. – И очень жаль, что не знаешь мнения герцога Энгиенского в этом вопросе. Конде пока поддерживают королеву, но если они решат, что ее самоуправство достойно бунта… Как полагаешь, сильна ли на доске фигура, ведущая за собой целую армию?
– Не понимаю, к чему ты клонишь? – нахмурился Раймон. Бальдрик снова возвел очи горе, и тут заговорила Элоиза:
– Простите, что вмешиваюсь, господа. Видите ли, мы действительно ждали вашего приезда, ваша милость, – обратилась она к Раймону, – не только из-за желания видеть вас, но и предполагая услышать свежие новости с границ. Герцог де Бофор, как уже упомянул достойный барон, возвратился ко двору некоторое время назад и с той поры мутит воду. Насколько нам известно, он ненавидит Мазарини и не понимает, отчего королева благоволит итальянцу. А поговаривали, что ранее ее величество весьма привечала герцога де Бофора в своих покоях, удостаивая его бесед наедине…
– Мадам, – прервал ее Раймон, – вот уж что мне неинтересно, так это сплетни!
– Мне тоже, – легко согласилась Элоиза, – пока они не влияют на политику и следом за ней – на нашу жизнь. А сейчас происходит именно так. Лучше понимать, кто и с кем состоит в каких отношениях, дабы не попасться на крючок и успеть подготовиться, если дела пойдут совсем плохо.
– Давайте начистоту, – сказал шевалье де Марейль, переводя взгляд с Элоизы на супругу; Бальдрик лишь усмехался. – Вы всерьез полагаете, что герцог де Бофор коварно явится под наши стены и попробует их штурмовать? Что он собственной холеной рукой выжжет наши равнины, угонит наш скот и… – тут он запнулся, но потом договорил: – украдет наших крестьянок?
Жанна засмеялась, Элоиза не удержалась тоже, да и сам Раймон улыбнулся – столь комичной выглядела картина.
– Я встречался с герцогом де Бофором ранее, – продолжил он немного мягче. – Это человек, без сомнения, родовитый и властный, однако я не считаю его семи пядей во лбу. Он слишком поглощен своим величием, дабы сплести удачный заговор. А Мазарини успел посеять зерна и взрастить их, и теперь у него тоже имеются сторонники, как я слышал.
– Приятно, что вы все же не столь глухи, как пытаетесь нам показать, – улыбнулся Бальдрик.
– Мой друг, я всего лишь надеялся избежать скучного разговора! Ну, что вы еще хотели нам поведать?
– А то, что Бофор не один. С ним заодно его отец и брат, и герцог де Гиз, и даже герцогиня де Шеврёз – к ней также благоволит ее величество. Столь большое количество старых друзей против одного нового, против герцога Орлеанского и кардинала – это уже серьезно. Они объединились, эти люди. Их видят вместе. Они все чаще выражают свое мнение вслух.
– И какое же это мнение?
– Нужно гнать Мазарини из страны и позволить старым друзьям помочь растерянной королеве вырастить дофина.
– Но итальянец так просто не уйдет.
– Именно об этом я и толкую уже четверть часа.
– Ну, и что проку от этого разговора? – буркнул Раймон и махнул слуге, чтобы долил еще вина. – Ты думаешь, Бальдрик, принц Конде предаст корону и заставит сына предать? Что юный Людовик Энгиенский бросит Тионвиль на произвол судьбы, развернет победоносные войска и осадит столицу? Бог с тобой! Все, что интересует нашего военного гения, – это, собственно, война. Он применяет свой талант там, где умеет. Возможно, потом он и станет политиком, чем только не грешат люди на старости лет, но сейчас…
– Я так и полагал, – кивнул Бальдрик. – И вряд ли герцогу Энгиенскому понравится, что Бофор и его сторонники хотели бы заключить сепаратный мир с Испанией.
– Вот уж это ему точно не придется по вкусу!
– Как бы там ни было, – спохватился барон де Феш, – мы совсем утомили наших дам разговорами о политике, за что я немедля прошу прощения.
– Ах, ну к чему это лукавство. – Элоиза поморщилась. Жанна отметила, что Бальдрик старается не смотреть на нее – уже не в первый раз. Видимо, барону было неловко в упор разглядывать испорченное оспой лицо собеседницы. Мадам де Салль, впрочем, отвечала ему взаимностью. Жанна никогда не спрашивала ее, насколько сильно ей неприятен Бальдрик или, может, она не хочет демонстрировать свою жалость к нему? Некоторые ответы лучше не искать, если не уверена, что они тебе понравятся. – Мы ведь с вами не раз вели разговоры о политике, барон. Почему именно сейчас они должны нас утомить? Или они утомляют шевалье де Марейля, а дамы – лишь удобный предлог?
– Ваша откровенность, мадам де Салль, – это всегда нечто исключительное, – смущенно проговорил Бальдрик. Он не был столь искусен в иронии, как Элоиза, и чаще всего проигрывал ей. К чести компаньонки, она никогда не доходила до прямых оскорблений, хотя Жанна знала: Элоиза может припечатать словом очень жестко и зло. Вспомнить хотя бы тот день… Нет, сейчас не стоит об этом думать.