– Позвольте мне объяснить вам… – Она вскочила и приблизилась к нему, однако Раймон отшатнулся от нее, как от зачумленной. – Я объясню!
– Поздно, – презрительно бросил он, – вы упустили свой шанс. – И повернулся к двери. Не ударил, не оскорбил, однако Жанна понимала: если он сейчас выйдет из комнаты, она потеряет его навсегда.
И тогда она глубоко вздохнула, возвращая себе ту решимость, которая опиралась на ее любовь к Раймону и еще теплившуюся надежду, и, обойдя мужа, загородила ему путь. Она понимала, как смешно выглядит, должно быть, – маленькая, босая, в одной ночной рубашке – растрепанный воробей! Но ей было все равно. Она должна объяснить Раймону. Другого шанса не будет.
– Не далее как вчерашним вечером, – произнесла Жанна холодно, копируя тон супруга, – вы клялись мне, что впредь будете выслушивать до конца тех, кто желает вам что-либо объяснить. Вы сожалели, что не дослушали Бальдрика де Феша, и это едва не завершилось печально. Я не прошу вас прощать меня или делать еще что-нибудь, кроме одного. Выслушайте, а потом судите. Да, я лгала вам, и один Бог знает, сколько горя это доставило мне и как сильно ранило вас. Я знаю, что вы человек честный даже там, где другие соврут и не заметят этого. И если мои слова хоть что-нибудь еще значат для вас, если вы действительно желаете знать правду, то вы обязаны выслушать ее – именно как человек честный, который сам разберется до конца. Кто бы вам ни рассказал о моем поступке, вы выслушали только одну сторону. А если уж судите, надо знать и то, что скажет обвиняемая. Больше мне ничего не нужно. Но это нужно вам.
Раймон молчал. Жанна подумала, что сейчас он отодвинет ее с дороги и просто выйдет или же отшвырнет в сторону (слишком уж свирепым был его взгляд!), однако шевалье де Марейль поступил по-другому. Он развернулся, прошествовал к своему креслу у камина и насмешливым жестом указал Жанне на второе. И она пошла. Она не знала, каким чудом ей удалось уговорить Раймона и что он предпримет, когда выслушает все, только не собиралась больше ничего утаивать.
Жанна села, выпрямив спину, и, глядя в глаза мужу, рассказала ему все.
О маленькой девочке, которая выросла и не желала выходить замуж за незнакомца.
О том, как жила ее семья и на какой грани стояла.
О том, как ее, Аньес де Кремьё, уговорили стать обманщицей – и она согласилась, потому что не видела иного выхода, а наблюдать, как умирают от голода мать и отец, было выше ее сил.
О предприимчивом кузене Кантильене и заложенном ожерелье.
Она рассказала обо всем, почти ничего не утаив. Почти.
Когда Жанна закончила, шевалье де Марейль некоторое время молчал. Но когда заговорил, голос его звучал уже не так яростно, как некоторое время назад.
– Мадам, вы рассказали мне трогательную историю, разумеется… Что не отменяет сделанного вами. Вы совершили ужасающее преступление, разве вы не понимаете этого?
– Еще более ужасающее, чем вы думаете, – обронила Жанна.
– О чем вы?
– Это из-за меня умерла сестра. Это все из-за меня.
– Вы убили собственную сестру? – Кажется, Раймон не мог поверить услышанному. – Но вы только что сказали, что она скончалась от лихорадки!
И тогда Жанна выкрикнула то, о чем молчала до сих пор и не говорила никому, даже Богу. Бог и так знал.
– Она умерла, потому что я захотела вас! Потому что нас учат быть осторожней с нашими желаниями, но мы летим, как мотыльки на огонь, и понимаем, что сгорим, слишком поздно! Я увидела вас и на некоторое время пожелала, чтобы вы достались мне, а не сестре. Черт вас побери, Раймон! Я влюбилась в вас тогда, когда вы приехали, хотя вы едва ли меня замечали. Я даже думала о том, чтобы расстроить свадьбу – не всерьез, ибо не могла бы так подвести семью. Но после вашего отъезда Жанна умерла, и это я виновата! – Горячие слезы покатились по щекам, прокладывая огненные дорожки. – Я невольно пожелала ей смерти, и да, я убила ее – своим желанием обладать вами, быть рядом с вами, одной только проскользнувшей мечтой об этом!
Раймон молча слушал, и Жанна не могла остановиться.
– А потом я приехала в Марейль и влюбилась в него тоже, и поняла, что хочу здесь прожить всю свою жизнь, с вами. Но вы не ехали и не ехали. Я писала вам, и вы вдруг ответили. Это было чудом. О, поверьте, каждую минуту мне было стыдно, что я обманываю вас, хотя Элоиза и подбадривала меня, напоминая, ради чего этот обман. Но она сама себе лжет, а может, просто мне не говорит. Я вижу, что ей трудно. Она не любит такое, но ради меня готова была поступиться своей жизнью и честью, всем! А мы с вами писали друг другу письма, и я надеялась, что вы приедете однажды, и вот вы приехали, еще лучше, чем я помнила, и я влюбилась в вас снова, я влюблялась каждый день и каждую минуту, ненавидела себя за это и тут же благодарила Бога, что Он ниспослал мне это чудесное чувство. Я люблю вас, я хочу быть вашей, с вами, и в этом не было ни капли лжи, никогда! Даже когда вы об этом знать не знали, Раймон, я любила вас, и если вы сдадите меня властям, что будет совершенно справедливо, я претерплю это, и последними словами моими будут те, в которых я снова вспомню о своей любви и пожелаю вам счастья. Пока она есть у меня, пока вы, как мне показалось, готовы ответить мне тем же, я боюсь на самом деле только одного – что сейчас вы мне не поверите. – Она сердито вытерла слезы тыльной стороной ладони. Хватит плакать. – Ни смерти не боюсь, ни позора, ни тюрьмы. Боюсь, что вы выйдете сейчас за дверь и не взглянете на меня больше.
Она умолкла, выдохшись, ощущая боль и вместе с тем – огромное, ни с чем не сравнимое облегчение. Раймон знает. Можно больше не лгать ему. Он знает, и, что бы он ни решил, хуже уже не будет. Самое страшное произнесено.
Молчание было почти осязаемым. Замер начинающийся день, звуки за дверью, пылинки в солнечном луче. Жанна сидела все так же прямо, не отводя взгляда, и Раймон смотрел на нее с непонятным выражением на лице, совсем не походившим на его привычную каменную маску.
А затем он поднялся – все тем же уже хорошо знакомым ей стремительным движением – и сгреб Жанну в охапку легко, словно ворох простыней. Она вцепилась в воротник его рубашки, не зная, что и думать. Раймон же отнес ее на кровать, но не уложил, а сел, прижав к себе и укачивая, словно ребенка. И Жанна, уткнувшись ему в шею, пахнувшую так тепло и знакомо теперь, снова разрыдалась.
– Тихо… тихо. – Он прикоснулся губами к ее волосам, провел широкой ладонью по растрепавшимся прядям. – Все будет хорошо.
Но она еще не верила. Она должна была убедиться. Чуть отодвинувшись, Жанна заглянула в спокойное лицо мужа.
– По всем законам ты должен сдать меня властям. Почему ты… меня услышал?
– У меня тоже вопрос к тебе. Почему ты не сказала мне раньше?
– Я боялась, – покорно ответила она. – Несмотря на нашу переписку, я совсем тебя не знала, а то, что слышала, говорило о тебе как о человеке суровом. Но потом ты приехал, и я с каждым днем убеждалась, что смогу тебе рассказать, даже не надеясь, что ты мне поверишь. Я не заставляла тебя верить мне, Раймон. Не хотела тебя обманывать. Не могла лгать тебе… своей душой. Все, что сделано ради семьи, мною сделано, но только это. Они не заставили меня продать душу, и в своих чувствах я была свободна. И все равно, даже сейчас… Ты поверил мне, а я до сих пор не могу этому поверить.
– Потому что ты сказала мне правду, – просто объяснил Раймон. – Я вижу, что это правда, какая уж есть. Не знаю, как можно было придумать подобный план и ему следовать, только я давно смирился, что существуют на свете вещи, не понятые мною. Но есть еще кое-что, кроме твоей правды. Во-первых, вчера утром ты остановила дуэль, которую не должна была останавливать. Никто не заставлял тебя этого делать, более того – если бы ты обманывала меня цинично и расчетливо, то постаралась бы опоздать, надеясь, что Бальдрик убьет меня и избавит тебя от нелюбимого мужа, который может уличить тебя в обмане. Ты спасла две жизни, и это нельзя трактовать иначе. А во-вторых… Я не знал этого до недавнего времени, вообще не знал, что со мной такое может произойти, и не думал об этом, исполняя долг. Я полюбил тебя, и это тоже правда. Ты, конечно, обманщица, девочка, но ты моя обманщица, и этого никому не изменить.
Жанна вдохнула, выдохнула и крепко зажмурилась, а потом открыла глаза. Ничего не изменилось. Раймон ее не убил, не окатил презрением, он выслушал ее и… принял то, что она сказала. Ему потребуется время, чтобы смириться с этим. Но слова любви, которые он произнес, затмевали все это.