Эмилия Остен - Жена-незнакомка

– Я не стану навлекать на тебя неприятности, – все так же негромко и мягко продолжила Жанна, будто и не прозвучало сейчас повелительного окрика. – Но он – мой муж, возвратившийся с войны. И я знаю, как беспечны бывают мужчины, стараясь не уронить честь. Честь останется в неприкосновенности, я обещаю. Твое место – тоже. Если он выгонит тебя, я оставлю.

Она не имела права давать ему подобных обещаний, в конце концов Раймон мог совершенно иначе смотреть на место хозяйки в доме и на ее права, однако сейчас Жанна готова была солгать. Ей нужно понять, кто таков ее муж, и как можно скорее.

Она видела его только в тот его свадебный приезд. Надо это исправить.

Норбер не возражал, когда Жанна пошла к спальне мужа, однако все же сделал робкую попытку заслонить собой дверь. Одно движение бровей – и слуга отошел с пути. Когда Жанна бывала в таком настроении, от нее все разбегались, оставалась лишь стойкая Элоиза, умевшая вздергивать брови не хуже воспитанницы.

Ставни были прикрыты, золотому солнечному свету, облюбовавшему витражное окно, оставили лишь клочок пола. Жанна медленно подошла к кровати, на которой лежал супруг, и остановилась, вглядываясь в его черты, пытаясь узнать человека, которого так давно не видела.

Раймон спал. Сон его был глубоким и спокойным, но на лбу блестели предательские капли пота. Жанна смотрела, словно впитывая в память это лицо: резкие черты, выступающий вперед подбородок, нос с отчетливой горбинкой, дерзкий абрис губ. Раймон отрастил себе бородку, стрелой поднимавшуюся к нижней губе, и усы, казавшиеся нарисованными; волосы его, ставшие длиннее, чем Жанна помнила, были зачесаны назад и связаны в хвост, открывая широкий ровный лоб. Через правую щеку от глаза, через нос и вниз по левой щеке шел тонкий, уже побледневший шрам, который со временем превратится в неглубокую впадину или исчезнет совсем. У Жанны шевельнулись пальцы: ей вдруг захотелось дотронуться до этого шрама, очертить одним движением полузнакомое лицо – то ли чтобы лучше запомнить, то ли чтобы окончательно узнать.

Крупные руки Раймона лежали поверх одеяла, и Жанна отметила мельком, какие у него длинные пальцы. Рука хорошего фехтовальщика, так сказал бы отец.

Жанна сглотнула и постаралась справиться с дрожью. Даже спящий, Раймон не выглядел беспомощным, и ей стало страшно.

«Господи, что я делаю?!»

– Норбер, – произнесла она совсем тихо, чтобы не разбудить мужа, – где раны?

Слуга обреченно пробурчал:

– Левое плечо, но там все неплохо. Правый бок хуже. И еще есть на спине, ему полоснули шпагой и зашили, но это еще до Рокруа. Стычка с испанцами, будь они неладны…

Жанна кивнула.

– Что ты ему давал?

– Отвар из березовых почек, смешанный с вином.

– Норбер!

– Я знаю! – огрызнулся слуга, однако тут же повинился: – Простите, ваша милость. Я знаю, что так нельзя. Однако хозяин не любит всего этого. Он предпочитает не замечать.

Жанна, не отводившая взгляда от лица супруга, упрямого даже во сне, вздохнула.

– Тогда ему следует выспаться и не заметить, что с ним произошло то, чего он не любит. Верно, Норбер? Сейчас пойдешь со мной. Кухарке я скажу, она поможет тебе приготовить два отвара. Один из мяты, липы и пятнистого болиголова, и еще кое-какие травки туда добавим, чтобы лучше спалось. Второй – ромашковый, и березовые почки используем, только никакого вина. Вино будет позже. Понимаешь меня?

Норбер кивнул и тут же поморщился.

– Только ведь, мадам, он откажется это пить.

– А ты скажи ему, что это вино так скисло. – Она на мгновение сжала кулаки и тут же расслабила пальцы. – Идем, Норбер. Ты сам еще не ел и не отдохнул с дороги, верно? Мы договоримся с кухаркой, что нужно делать, никому ничего не скажем, а потом я велю, чтобы тебе принесли еды.

Раймону никогда не снилась война: по всей видимости, ему хватало ее наяву, потому в сновидения она не приходила. Он видел яркие, сочные сны, которые давали ему отдохнуть от того, что происходило в жизни, и с явью обычно имели мало общего. Не приходили в этих снах знакомые люди. Обычно снился лес, или поле, или река. Раймон шел по такому полю долго-долго, слушал песни васильков, глядел, как качаются их синие головки, которые едва ли заметил бы, окажись на этом поле наяву. Но снящиеся ему пейзажи, небесные явления и дома, где никто не живет, оставались выпуклыми и настоящими, привлекали его внимание, заставляли исследовать их. Лишь иногда там появлялся кто-то живой. Однажды Раймону до самого утра снились олени – целое стадо оленей, пасущееся на прогалине в лесу. Он пошел за ними и смотрел, как они пьют воду из звенящего ручья, как солнечные зайчики скользят по их пятнистым шкурам, как блестят темные глаза и дергается мягкое ухо вожака. В конце концов олени ушли, Раймону стал сниться пень с криво торчащим на нем мухомором, и шевалье от досады проснулся.

В последний год, правда, ему иногда виделась женщина – незнакомая женщина, лица которой он никак не мог рассмотреть. Она почти не говорила с ним, но часто ходила рядом, и, вот странно, ее присутствие не раздражало Раймона, привыкшего оставаться хозяином в своих сновидениях. Женщина шла, шурша юбкой, иногда наклонялась над цветами, и тогда Раймон видел узкую спину и волну волос, менявших цвет с переливчато-серебристого до черного. Голос незнакомки вплетался в шаги, и иногда Раймону казалось, что ему удалось проговорить с ней всю ночь, не произнеся ни слова. Кто она – он не знал, да его и не интересовало. Она была порождением его сна, вроде оленей, и исчезала с рассветом.

В ночь после приезда домой она тоже приснилась ему. Сон выдался беспокойный, то жаркий, то холодный. Раймон бродил среди сбрызнутых инеем скал, где когда-то прошла битва. Много лет назад, судя по тому, что щиты поблекли, копья стали трухлявыми деревяшками, а останки павших затянул сизый кустарник. Изредка Раймон видел тусклый блеск костей, обнаженные в вечной ухмылке зубы или полуистлевшую руку, сжимавшую меч. Это место, несмотря на его неприглядность, было странно умиротворяющим, и Раймон ничуть не удивился, когда навстречу ему из-за скалы вышла она. Ее лицо скрывал капюшон, но шелестящий голос звучал по-прежнему: сегодня она сама заговорила с ним.

– Ты должен спать, – сказала незнакомка.

– Я сплю, – ответил Раймон. Из-под капюшона вырывалось ее дыхание, и ему вдруг стало любопытно заглянуть и увидеть, какая она. Он мельком подумал: может быть, это смерть? – но тут же отказался от такой мысли. Смерть уже подходила к нему однажды очень близко и выглядела совершенно не так.

– Ты должен спать еще глубже. Отдыхать, понимаешь? – Незнакомка обошла его по дуге, приблизилась сзади, обхватила руками и положила голову на плечо. Раймон ощутил, что для того, чтобы сделать это, она встала на цыпочки. – Так нужно. Поверь мне.

– Как я могу тебе верить? – усмехнулся он. – Ты же мне снишься.

– Я настоящая, – усмехнулась она в ответ, – это ты себе снишься.

Раймона так огорошила эта мысль, что он проснулся. Исчез скалистый остров посреди замерзшей равнины, шорох плаща незнакомки и желтозубые улыбки мертвецов. Остался смутно знакомый потолок (ах да, это спальня в родном доме!), скрип ставни и влажная, дышащая сквозняками ночная тьма. Раймон повернул голову и увидел Норбера, заснувшего на стуле рядом с постелью хозяина. Слуга похрапывал, откинув голову назад, кадык выступал на небритой шее, будто холм среди поля. Одинокая свеча, стоявшая на столике у изголовья кровати, почти умерла и бросала жалкие отблески в зеркало, висевшее на противоположной стене. Единственный островок света среди непроглядной тьмы, который скоро исчезнет. Чтобы не видеть этого, Раймон закрыл глаза и уснул снова. На этот раз ему приснилась земляника, крупная, давно созревшая и росшая на прогалине уверенно и густо.

Когда он открыл глаза уже после земляники, ночь все так же окружала его, Норбер спал, даже позы не сменив, а вот свеча стала другой – новая, еще не оплывшая, она горела ярко и ровно. Раймон повернул голову, но никого не было в темноте вокруг. «Это бред, – сказал он себе, – я устал, я брежу, мне привиделось». Раймон не верил ни в ангелов, ни в демонов, что приходят к кровати, – вернее, полагал, что им и без этого есть чем заняться. Он устал спать на спине, медленно, осторожно повернулся на бок и закрыл глаза.

Раймон проснулся с ясной головой какое-то время спустя; какое именно – он не понимал, но солнце окрашивало спальню вечерними бархатными цветами. Норбер возился у сундука, перекладывая там вещи и что-то напевая негромко – слуга обладал неплохим музыкальным слухом и сносно владел лютней, а потому часто развлекал хозяина и его друзей у походного костра. Даже Гассиону нравились незамысловатые песенки Норбера, а герцог, услышав их пару раз, обронил: