Эмилия Остен - Жена шута

– И останетесь в Наварре? – с надеждой спросила Колетт.

– Это будет от многого зависеть. Мне хотелось бы, дорогая моя, но я не знаю, чего захочет Генрих.

– Будьте осторожны, Ренар, – попросила она. – Я знаю, что сейчас вам нужно идти, но будьте осторожны! И передайте мои пожелания скорейшего выздоровления адмиралу, если увидите его снова. Мне так жаль, что он подвергся нападению!

– За всем этим стоят Гизы, в том у меня сомнений нет, – бросил Ренар зло, – и ах, как мне хотелось бы свернуть холеную шею Генриха Гиза! Как жаль, что у меня нет такой силы и таких прав. Ну что ж, в крайнем случае смешаю его имя с грязью. – Он поднялся. – Отправляйтесь спать, моя дорогая, негоже вам бодрствовать в столь позднее время. А я постараюсь прислать о себе весть, коль скоро это будет возможно. Если Кассиан сможет приехать, он не станет беспокоить вас; люди вроде него довольствуются самым простым, так что поспит он хотя бы и на этой кушетке. Велю ему снять сапоги, чтобы вещь не испортил.

Колетт невольно улыбнулась: даже в эту ночь, когда вплотную придвинулось нечто неведомое и страшное, граф де Грамон находил место для шутки, и это необъяснимым образом успокаивало.

Она кивнула ему на прощание, и он стремительно вышел, позвякивая шпорами и шпагой, – первое служило украшением, так как Ренар редко пришпоривал лошадей, а вторым он умел пользоваться отвратительно. Два пистолета, торчавшие за поясом графа, давали хоть какую-то надежду, и Колетт подумала со страхом, что если случится уличная стычка, у Ренара не так много шансов выйти из нее победителем. Ведь нужно хорошо владеть оружием, не так ли? Граф же не раз утверждал, что это не его стезя, да и Колетт видела его дуэль с тем парижским юнцом.

Через некоторое время пришла Серафина, и Колетт пересказала ей новости. Служанка ахнула, услышав о покушении на знаменитого адмирала Колиньи, и выразила надежду, что теперь-то уж его надежно охраняют. Колетт не знала, так ли это, и оставалось верить, что гвардейцы сумеют защитить дом. Ее собственный особняк вдруг показался ей хрупким. Этот дом с его толстыми стенами, при первом знакомстве такой основательный и надежный, теперь ничуть не напоминал Колетт неприступную крепость. Сколько времени займет у бунтовщиков выломать дверь?

– Нет, – сказала себе Колетт, – я должна быть сильной. Если уж Ренар может – а ему ведь труднее, он мужчина и, наверное, страдает от того, что такой плохой боец. Он всегда брал хитростью, но сможет ли он выкрутиться теперь? И сможет ли король Наваррский защитить своих подданных?

Терзаемая сомнениями, Колетт отправилась спать, полагая, будто тревога не даст ей и глаз сомкнуть, однако, вопреки ожиданиям, уснула почти мгновенно. Пробудилась уже ранним утром, когда за окнами рассвело, и, позвав Серафину, узнала, что граф возвратился к себе еще в середине ночи.

– Так сказал мне Бодмаэль, госпожа, он помогал его светлости переодеться ко сну. – Серафина расчесывала густые волосы Колетт, не давая им спутаться. – На улицах все спокойно, хотя, мне кажется, очень тревожно, мадам! Наши конюхи говорят, чтобы мы не ходили одни по улицам; мало того, что в Париже по приказу ее величества Екатерины велено хватать каждую девушку, которая идет без сопровождения, так еще и это недовольство! Даже те католики, которым ничего не надо от протестантов и которых никто не тронет, начинают бояться своих! Его светлость не говорил ли о том, чтобы уехать обратно в Наварру? – осведомилась она. Серафина была достаточно привилегированной особой в доме, чтобы задавать подобные вопросы.

– Если Бог будет милостив, мы уедем через неделю, – сообщила ей Колетт.

– Будем молиться о том.

Граф де Грамон спустился к завтраку и поведал супруге, что все особы королевской крови, узнав о происшествии с адмиралом Колиньи, весьма сочувствовали ему. Город продолжал жить, торговать, ругаться, праздновать, и снова намечались прогулки у реки и веселые балы. Колетт, впрочем, утратила желание веселиться и заявила, что не собирается больше покидать особняк до отъезда. Ею руководил не столько страх, сколько нежелание доставлять хлопоты Ренару – пускай знает все время, где она, и не думает о ее безопасности. Хотя, может, чудаку графу и понравилось бы, если б его нелюбимую жену встретил ночной убийца. Колетт подумала об этом – и не поверила сама себе.

– Будем надеяться, что королю Наваррскому удастся совершить чудеса дипломатии и все разъедутся из Парижа живыми, – сказал Ренар. Он мало ел, пил чистую воду и странным образом выглядел не осунувшимся, а полным сил. – Колиньи нужен Карлу, чтобы вести войну во Фландрии. Конечно, остаются еще недовольные Гизы, однако их можно обойти хитростью. Ах, время, время, почему ты так беспощадно быстро течешь!

Несмотря на тяжелую, давящую атмосферу, проступавшую в городе сквозь яркость свадебного праздника, словно пролитая кровь через брошенный на нее платок, 23 августа ничего не случилось.

Ад разверзся на следующий день.

Был канун Дня святого Варфоломея.

С самого утра в воздухе словно висело тяжелое облако, и Колетт казалось, что дышать трудно, хотя день выдался погожий и ясный. Ренар еще утром уехал в Лувр и долго не возвращался; Колетт занималась домашними делами, немного вышивала, немного читала, и беспокойство не покидало ее. Кто бы ни был Идальго, он сумел поразительно точно и заранее уловить то, что сейчас должен был ощутить каждый, – угрозу.

Ренар приехал, когда начало смеркаться, и переговорил с Колетт коротко и отрывисто. Он очень торопился.

– Мне нужно поехать в одно место в городе, дорогая, и я могу пробыть там долго, возможно, до самого утра. Позже я пришлю Кассиана сюда. Так мне будет спокойнее, да и вам тоже.

– Почему вы не приедете сами? Что за дела у вас? – Ей не нравилось то, что Ренар явно недоговаривает чего-то. Она уже неплохо его знала – и знала, к чему этот сосредоточенно-лисий вид – к поступкам. Так выглядел граф де Грамон, прежде чем уехать на две недели в Сен-Илер, чтобы выделить денег на благоустройство старого замка. Однако тут дело явно шло о вещах более серьезных.

– Только те, с которыми я могу справиться. – Граф не собирался открывать карты. – Моя дорогая, вам не следует об этом задумываться.

– Вы не доверяете мне? – спросила Колетт с горечью. – Но я ведь ваша жена и готова поддержать вас. Прошу, Ренар, скажите.

Он заколебался – Колетт это видела, – однако часы начали отбивать четверть восьмого, и резкий звук прервал размышления графа.

– После того как мы возвратимся в Грамон, я расскажу вам. А пока будьте умницей, дорогая супруга, и сидите в этой норе тихо, как мышь. Скоро прибудет Кассиан. Если вам будет угодно, – он подмигнул, – пожалуйте ему ужин.

Ренар исчез стремительно, и Колетт даже не слышала, как он уехал, хотя и знала, что перед тем граф ненадолго поднялся в свою спальню.

Потянулось время, тягучее, как смола, и с каждой минутой оно становилось все удушливее и тяжелее.

Серафина тоже была встревожена. Она вошла в гостиную, где Колетт терпеливо ожидала Кассиана, который все не ехал, и сказала, что помощник повара был в городе и видел, как вооруженная толпа, размахивая факелами, окружила некий дом неподалеку от Лувра; кто проживает там, юноша не знал, и со всех ног бросился в укрытие – в дом, где служил.

– Моя госпожа, может ли это быть смута?

– Боюсь, Серафина, это именно она и есть, – отвечала Колетт, помертвев. Где-то там, в ночном городе, находится ее муж, а еще – ее король, и кузен с тетушкой и дядюшкой, и многие люди, которых Колетт успела узнать и полюбить.

– Что прикажете делать, госпожа?

– Я жду барона де Аллата, – сказала Колетт. – Он, несомненно, расскажет точнее, что происходит в Париже. Но приготовь на всякий случай тот мужской костюм, что лежит в сундуке. И еще, Серафина, сложи в дорожный мешок все драгоценности и те вещи, которые сочтешь нужными. Если Кассиан скажет, что нужно уезжать, мы уедем. Возможно, – предложила она нерешительно, – тебе тоже следует одолжить у кого-нибудь мужские чулки?

– Ах, мадам, я выросла в Наварре, я и в юбке смогу скакать на лошади так, что любой наездник от зависти лопнет, – засмеялась Серафина, и Колетт стало тепло оттого, что рядом с нею есть хоть одна подруга.

– Тогда ступай, ступай.

Серафина выполнила все в точности. Ночь плескалась за окнами, издалека долетали крики, однако дом стоял далеко от центра, и если в городе бушевала смута, сюда она пока не докатилась. Время шло, Кассиана не было. Часы пробили девять, десять, одиннадцать, стрелки подбирались к полуночи, когда наконец кто-то забарабанил в дверь. Один из лакеев, вооруженный аркебузой, открыл – но это не обезумевшая толпа ломилась в дом, а долгожданный барон де Аллат.