На веранде Тихомирова тоже не оказалось, и я уже готова была позвать его, но почему-то испугалась.

Постояла на крыльце, напряженно вслушиваясь в ночные шорохи и небесные вздохи. Глаза понемногу привыкли к темноте, и я проскользнула в сад.

Меня вело какое-то шестое чувство.

Я старательно обходила гравийные дорожки, чтобы не выдать себя, ступала по газону. Добралась до забора и перестала дышать, когда услышала голос Тихомирова из окна спальни соседа:

– Мы с тобой обо всем договорились, по-моему.

– Как ты мне надоел, – прохрипел Степан, – житья от тебя нет. Что тебе от меня надо?

– Я глаз с тебя не спущу, запомни. Я буду везде. Я найду способ упрятать тебя подальше.

– Ты псих!

– Псих? А ты, значит, нормальный? – с усмешкой поинтересовался Тихомиров. Я без труда представила тяжелый взгляд зеленых глаз.

– Да в сравнении с тобой – я образец психического здоровья!

– Заткнись, совершенство. На твоем месте я бы поскорей отсюда смотался.

– Мне уже некуда бежать. Я уже прибежал, – устало произнес Степан, и у меня опять защемило сердце.

Что происходит, черт возьми?

Я попятилась от забора, беззвучно, по газону, припустила назад. Опередив Диму на пару минут, забилась под одеяло и услышала, как на веранде скрипнул пол под тяжестью Тихомирова.

– Дима, – жалобным голоском позвала я, – ты где?

– Здесь, Витюша, я пить вставал.

– Мне страшно без тебя, – продолжала я спектакль.

– Я уже ложусь.

Дима обнял меня.

– Ой, какой холодный, – притворно удивилась я, – где ты был?

– Просто постоял на крыльце. – Тихомиров был само терпение и кротость.

– Что-то случилось?

– Нет, все хорошо.

Димины губы коснулись виска, мелкими поцелуями накрыли глаза, спустились к губам.

– Дим, ты любишь меня? – Я вся звенела от напряжения.

– Витюша, девочка моя, только тебя и любил всегда. Всегда. Понимаешь? Всегда.

– Как это – всегда? – не поверила я. Сердце оборвалось.

Димины глаза блестели в темноте, как у Триша или… нет, как у дикого зверя.

– Всегда. Как только увидел. И никогда не переставал любить. – Шепот Тихомирова перешел в прерывистое, хриплое дыхание.

– А жена?

– Не думай об этом.

– Совсем?

– Совсем. Иди ко мне.

Губы Тихомирова продолжили путешествие, и я задохнулась от страха, горечи и любви.

* * *

– Представляешь, ужас? – захлебываясь, верещала Дарья в трубку так, что я отвела аппарат от уха. – Андрей подцепил в саду ветрянку!

– Ну и чего ты паникуешь? Все дети болеют ветрянкой.

– Много ты знаешь. – Дарья одним махом разрушила мои теоретические познания. – Ни я, ни Зойка, ни Егор не болели в детстве ветрянкой!

– Ну, вы стали редким исключением, – промямлила я.

– Уже нет.

– Не поняла?

– Уже все сидим в оспе. Все святое семейство! – торжественно завершила Дарья.

– Как? И Егор?

– И Егор. Весь в зеленке, с температурой под сорок. Тяжелей всех переносит. Ведь спрашивала двести раз: болел или нет? Уверял, что болел всеми детскими болезнями. Оказывается, только ветрянкой и не болел. Ходят к нам теперь участковый терапевт и детский врач.

– Даш, может, что-нибудь надо? – вяло поинтересовалась я, готовясь к тому, что придется совершить подвиг во имя дружбы.

– Конечно!

И Дашка продиктовала список продуктов и лекарств, которые закончились в их лазарете.

Отложив роман (после бурного примирения у Франчески с Рэем дело двигалось к свадьбе), я быстро собралась и покинула дом.

Проторчав на остановке минут десять, поняла, что во имя дружбы придется потратиться на частника, и стала голосовать. Через пару минут меня осчастливила светлая «девятка». Я склонилась к окну и узнала соседа – Степана.

– Ой, здравствуйте, – расстроилась я, но тут же передумала расстраиваться и вознамерилась воспользоваться случаем и узнать о таинственном соседе хоть немного больше того, что знаю. Я улыбнулась. – Отвезете?

– А вам куда?

Я невольно поежилась – нужна привычка, чтобы не вздрагивать от змеиного шипения, который заменяет Степану голос.

Все больше жалея, что это оказался именно Степан, назвала магазин недалеко от дома Вахрушевых. Сосед кивнул, и я неуклюже втиснулась в «девятку».

– Возьмите. – Я протянула Степану пятьдесят рублей.

– Не надо, – игнорируя полтинник, проворчал сосед.

Настаивать я не стала, спрятала деньги в кошелек и незаметно осмотрела салон.

В машине царил образцовый порядок (как дома), и мое мнение о соседе как о зануде окрепло. Но, несмотря на отполированную приборную панель, побывавшие в чистке чехлы и покачивающийся на зеркале озонатор в виде елки сюрреалистического лимонного цвета, в салоне стоял горьковатый запах замкнувшей проводки.

У меня к соседу было множество вопросов, но сосед не располагал к общению. Степан вез меня в полном молчании, не обменялся ни одной мыслью, даже погоду не обсудил для приличия, и вообще делал вид, что меня нет. Интервью отменялось.

На последнем перекрестке нас остановил гибэдэдэшник – чрезвычайно, исключительно редкое явление в Заречье, наверное, не хлебное место – Заречье, с точки зрения дорожной инспекции.

«Жигули» замерли у обочины.

Человек в форме козырнул и растерянно уставился на водителя.

«Ужасно, – с сочувствием подумала я о соседе, – такое лицо теперь во всех документах у него. Несчастный».

Степан потянулся к бардачку. Чужой запах, неуловимо присутствовавший в салоне машины, стал резче. Смесь табака, туалетной воды, свежего пота и оплавленных проводов.

Я вжалась в кресло, стараясь не мешать водителю, наблюдала, как Степан вынимает документы. Под ноги мне спланировала какая-то бумага.

– Выйдите, пожалуйста, из машины, – с профессиональной вежливостью предложил водителю младший лейтенант.

Степан с документами в руках выбрался из «жигулей», и мужчины отошли в сторону.

До магазина оставалось несколько минут езды – был смысл пройтись пешком и развеяться.

Выйти мешала бумажка под ногами. Я сложилась пополам и подцепила ее ногтем.

Дважды сложенный, стандартный машинописный лист смущал сходством с…

Не может быть!

Это было мое письмо… В смысле, письмо от анонима. Второе послание неизвестного отправителя. Желто-оранжевые прописные буквы.

«Ты сводишь меня с ума, – прочитала я, – я ненавижу всех мужчин, которые крутятся вокруг тебя…»

Все расплылось перед глазами – меня охватила паника.

Что это значит? Почему письмо находится в бардачке «жигулей» соседа? Откуда оно у него?

Мысли, одна нелепей другой, завихрились в голове. Ну, рационалистка, попытайся, дай этому мало-мальски логическое объяснение!

Единственное объяснение, которое напрашивалось: сосед проникал (тьфу, опять это слово) в мой дом и рылся в моих вещах. Зачем?!

Я с мистическим ужасом всматривалась в кривые строчки, бессознательно перечитывала текст. Никакой ошибки…

Машина качнулась под тяжестью Степана, а я по-прежнему барахталась в липкой паутине собственных вопросов.

– Откуда это у вас? – Трясущейся рукой я протянула монстру листок.

– Твой следак принес, – бросив беглый взгляд на бумагу, просипел Степан, – вопросы задавал, кем, где работаю, чем занимаюсь в свободное время. А письмо в машине оставил, вот оно и болтается у меня. Хотел вернуть, да никак что-то не встречу этого му… следака.

Тихомиров забыл вещдок? Показал чужому человеку это пошлое письмо?

Сунув листок в сумку, я немедленно подвергла самому придирчивому анализу слова соседа и пришла к выводу, что в них есть доля вероятности.

В конце концов, Тихомиров – только человек…

И все-таки. И все-таки все это было очень, очень странно!

Я находилась в такой глубокой задумчивости, что даже не поблагодарила Степана, когда он высадил меня у магазина.

Едва захлопнулась дверь машины и «жигули», выбросив в атмосферу сгусток сизого дыма, сорвались с места, я тут же изменила точку зрения. С чего бы это вдруг Тихомиров показывал Степану письма?

Доверчивость сменилась маниакальной подозрительностью. Каждое слово Степана мне теперь казалось насквозь фальшивым. Сосед меня примитивно надул. Зачем он соврал?

Или это Тихомиров врет?

Мама! Вокруг меня заговор…

С тупой болью в виске, как сомнамбула, я бродила по магазину, бросала какие-то продукты в корзину, начисто забыв о Дашкином списке.