— То, что я провела всю свою жизнь в приюте, не означает, что я не могу расшифровать латынь. О Боже, Vipera означает гадюка, — простонала она.

— Послушай, не стоит торопиться с выводами. Песчаная змея обычно пятнистая.

— Дай я угадаю, — проговорила она, ее значки неестественно расширились. — А у гадюки на спине узор из темных ромбов.

— Послушай, есть возможность, что ты можешь ненадолго заболеть, но по всем причинам стоит предположить, что ты поправишься. Ты молода, и полна сил, и… — От его слов на лице девушки проступило еще больше беспокойства, так что Джон схватил ее в свои объятия, и она наконец-то дала волю слезам, медленно собиравшимся в ее стекленеющих глазах. Он мысленно помолился о том, чтобы последние произнесенные им слова оказались истинной правдой. И при этом он понадеялся, что его горло болит от напряжения, а не от яда.

Герцог наклонился и поцеловал ее висок, а потом мокрые щеки, а после ее… Господи, всеми фибрами души ему хотелось осушить эти слезы. Он сделал бы все, что угодно, чтобы прогнать ужас этого момента. Ему хотелось утешить Викторию, заверить, что хотя бы раз в жизни о ней заботятся.

— О, пожалуйста, Джон… — прошептала она, вздрагивая. — Ляг рядом со мной. Поцелуй меня. Обними меня.

Он точно знал, о чем она просила, и то, что он точно не мог этого сделать. Больше всего в своей жизни — организованной, упорядоченной, тщательно выстроенной для того, чтобы дистанцироваться от любой чертовски коварной, достигшей брачного возраста женщины в Англии, жизни — Джон хотел предложить ей быстрое физическое утешение. Однако Виктория ничего не знала о том, что просила.

Боже. А ведь она на самом деле может умереть. Или нет. В любом случае, эта крошечная хижина посреди леса была последним местом, где он лишил бы девственности женщину, которую хотел бы видеть в качестве будущей герцогини Бофор — если она сможет пережить еще один день и одну ночь.

Герцог покачал головой, чтобы прочистить ее. О чем он только думает? Иисусе, кого он пытается обмануть? Прямо здесь, прямо сейчас, не важно, умирает она или нет, но ему придется перестать уклоняться от одного важнейшего факта.

Он обожает Викторию. Не может держаться от нее подальше, не важно, с каким трудом он пытался этого добиться. Она может быть самой дерзкой особой женского пола во всем мироздании, но дьявол, в этом было определенное очарование, потому что до сих пор ни один живой мужчина или женщина не осмеливались даже думать, что могут управлять им.

Все еще стоя на коленях рядом с девушкой, Джон прижался лбом к ее лбу. Где-то в промежутке времени от двух часов до двух недель он либо похоронит ее, либо женится на ней. Каждый из вариантов казался лучше того, чтобы держаться на расстоянии от этой пылкой женщины и даже от батальона ее мальчишек, вторгнувшихся в его благородные владения.

Джон подавил стон. Господи, он даст ей все, о чем она никогда не просила… и даже больше. Намного больше. Он даст Виктории свое имя, что, как он предполагал раньше, никогда не смог бы сделать, предварительно не потратив несколько лет на тщательные размышления и на еще более усердные консультации с кучей поверенных.

Но герцог не осмеливался дать ей то, о чем она просила сейчас. Однако он может дать ей попробовать вкус того, что произойдет после — если девушка переживет этот проклятый день. Эта идея состояла из пяти частей отчаяния и одной части страсти. Он помолился о том, чтобы его тело подчинилось рассудку.

Джон ладонью обхватил ее голову и проложил вниз дорожку поцелуев по ее лихорадочным щекам. Прерывистый вздох Виктории застрял у нее в горле, когда он доблестно попытался прогнать ее страхи поцелуем, задуманным, чтоб очаровать ее. Медленный поцелуй, медленное поглаживание по внутренней стороне ее руки, и вниз, к округлой, идеальной формы груди.

Она была так чертовски податлива. После нескольких долгих минут ее очевидная паника слегка улеглась, и он сражался с первой искрой желания, вспыхнувшей между ними.

— О, Джон, поторопись. Я чувствую, что теряю сознание — мне так жарко, так холодно. Меня знобит…

Должно быть, она близка к бредовому состоянию.

— Лучше не торопить развитие событий, — прошептал герцог.

— Но если мы не поторопимся, — задыхаясь, выговорила она, — то я могу никогда не испытать этого.

Он не знал, плакать ему или смеяться. Вместо этого он пробрался с поцелуями под высокий ворот ее платья, расстегивая пуговицы, расположенные на лифе. Он щедро поделится с ней еще одной небольшой порцией удовольствия, перед большим отступлением. Когда Джон коснулся ртом вершинки кораллового цвета, которая день и ночь осаждала его мысли, то Виктория немедленно застонала. Ее возбуждение привело его на грань безумия, и он неосознанно задрал юбки ее платья вверх, выше ее стройных бедер.


Без сомнения, она умирает. Голова Виктории кружилась, и она смутно подумала, что это из-за яда или из-за бренди, которое она выпила — вероятнее, из-за того и другого. И все, о чем она могла с мрачным юмором рассуждать — так это о том, что это просто замечательный способ умереть, даже если и не вполне почтенный. Скорее всего, это сможет даже перевесить целую жизнь, проведенную в благочестии.

Но оно того стоило.

Она едва могла дышать, когда бросила взгляд из-под полуприкрытых век и увидела, что его губы обхватили чувствительный кончик ее груди. Рот Джона потянул за ее плоть, и ее тело выгнулось ему навстречу. Томление… и что-то еще спиралью разворачивалось внутри нее, когда она гладила его темные волосы. Ей бы очень хотелось иметь ребенка с таким же длинными, черными ресницами и волосами цвета воронового крыла, как у него. А его глаза имели такой насыщенный голубой оттенок, что напомнили Виктории о засахаренных фиалках в запретных пекарнях ее детства.

И внезапно губы герцога переместились обратно к ее шее, его проворные пальцы закрыли ее обнаженную грудь краем платья. Он шептал всевозможные чудесные слова, предназначенные для того, чтобы утешить ее. Господи, да он отступает.

— Джон, я клянусь, что если ты сейчас остановишься, то я никогда, никогда не прощу тебя, — прошептала девушка.

— Виктория, — простонал он, обхватив ладонями ее лицо. — Ты не понимаешь. — Он приложил пальцы к ее губам, когда она попыталась возразить. — Я не хочу еще больше травмировать тебя. И должны быть произнесены определенные слова. Я настаиваю на том, чтобы мы…

— Не смей больше ничего говорить. — Она потянула за его шейный платок, пока Джону не пришлось лечь поверх нее на маленькую кровать. Ощущение от прикосновения его сюртука и чересчур накрахмаленной рубашки к ее груди было невыносимо эротичным. А затем девушка внезапно заметила, что, как она и просила, герцог перестал говорить. Выражение его лица сделалось примитивным и суровым — сугубо мужским. Он выглядел, как человек, последняя унция самоконтроля которого балансировала на краю обрыва — а затем сорвалась с него, когда он наклонился, чтобы снова завладеть губами Виктории.

Туман страсти на мгновение отступил, когда девушка осознала, что он слегка приподнялся, и что шуршащий звук означал, что он расстегивает бриджи. Все мысли о цветах и ресницах, и о детях, которых она никогда не увидит, вылетели у нее из головы. Джон навис над нею, и она инстинктивно раздвинула ноги, чтобы его тело смогло поместиться там. О, это было бы невыносимо неловким, если бы не было таким шокирующе простым и правильным… как и задумано природой. Словно сама судьба предопределила, что Виктория свяжет свои тело и душу с его телом и душой в этот самый день.

Ее тело жаждало прижаться к нему как можно теснее. Но как раз в тот момент, когда Виктория думала, что умрет от желания прикоснуться к нему, от потребности овладеть его тайной, герцог остановился. Снова.

Она открыла глаза, чтобы увидеть, как в его потемневших сейчас глазах отражается чувство вины. Девушка заговорила до того, как смогла даже подумать.

— Поможет ли тебе, если я скажу, что заранее прощаю тебя? Или, может быть, тебя подстегнет толика злости? Только подумай о заголовках… Жених Века — ЖЕНИТСЯ!

— Виктория… — прохрипел он. — Ты самая поразительная… докучливая… неотразимая женщина.

— Такие комплименты. Эти слова мечтает услышать любая леди…

Джон прервал ее, прижавшись ртом к ее губам. А потом его поцелуй стал таким всепоглощающим, что ее мысли спутались, и она потеряла над собой контроль.