Его собственная жизнь проходила в совершенно противоположной манере. В полном одиночестве, по большей части. Ни братьев или сестер, ни матери. Только отец, который, хотя и был добр к нему, не слишком часто появлялся в их деревенском доме из-за требований, которые Лондон накладывал на его время. Но Джон научился получать удовольствие от мирного одиночества.
Она что-то пробормотала во сне, когда герцог положил ее на середину мягкой кровати, принадлежащей хозяину гостиницы. Он наклонился ближе, чтобы подоткнуть постельное белье вокруг ее тела, и услышал два треклятых слова. Ну, вообще-то, это было только одно слово… одно имя.
— О, Джон… — прошептала мисс Гиван со вздохом, устраиваясь поудобнее.
Он неловко, но решительно выпрямился. Нет. Его не одурачить, словно какого-то богатого юнца, впервые приехавшего в город, у которого еще молоко на губах не обсохло. Джон знал, что не стоит оказываться в подобных ситуациях с незамужними мисс в подобном, почти публичном месте. В последнее время он испытал на себе достаточно попыток увлечь его к алтарю.
В самом деле, только за последние три месяца обнищавший маркиз попытался тайком провести свою дочь в спальню Джона, а потом ему пришлось выпытывать правду у очень решительно настроенной вдовствующей графини, которая намеренно распустила скандальные слухи, связывающие ее с ним. Вдовушка сделала ошибку, полагая, что он свяжет себя узами брака с прелестной леди, с которой даже никогда не встречался — и все это во имя чести. Последнее событие стало причиной нового накала страстей в колонках сплетен.
Джон рассматривал лакомый кусочек, лежащий перед ним в лунном свете. Казалось, девушка вся состоит из мягких изгибов, розовой плоти и спутанных локонов темно-сливового оттенка. Он не смог устоять и коснулся этих темных распущенных волос такого оттенка, которого никогда не видел. Несомненно, они будут шелковистыми. Он погладил ладонью глянцевитые локоны, что заставило его наклониться чуть ближе к ее неотразимым губам.
Герцог закрыл глаза, чтобы не видеть этого, но его сознание отказывалось отпускать воспоминание об этой полной нижней губе под очаровательно изогнутой роскошной верхней. И внезапно он заметил, что вдыхает ее запах — аромат теплых, смятых роз. Он не смог остановить себя, даже если бы от этого зависела его жизнь, и наклонился ниже, следуя за нежным запахом.
А потом ему не захотелось пребывать в неведении относительно возможностей момента. Джон открыл глаза, только чтобы натолкнуться взглядом на выражение ее спящего, наполовину прикрытого лица. Мисс Гиван не произнесла ни слова, чтобы остановить его, и он продвинулся еще на дюйм вперед в ответ на ее молчаливое одобрение. На самом деле это будет всего лишь обещание… намек… привкус… поцелуя. Конечно же, все будет совершенно невинно. В конце концов, рядом, в комнатке, напоминающей шкаф, храпят мальчики. А на кухне — жена хозяина гостиницы.
Герцог провел губами по ее губам, из стороны в сторону, прикосновение было легким, как перышко. А затем он вдавил свою верхнюю губу в расщелину, где смыкались ее губы, и подразнил мягкость, которую обнаружил там. Девушка тихо вздохнула, и он едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия. Каждая его клеточка — хм, каждая клеточка его наиболее важных органов, главных для любого мужчины — пробудилась от этого чувственного звука.
А затем она снова прошептала это:
— О, Джон…
— Милая, — тихо ответил он, прокладывая поцелуями дорожку к чувствительному месту рядом с ее виском.
А затем, безо всякого звука и с быстротой лондонского карманника, мисс Гиван схватила его за ухо и заставила опуститься на колени.
— Что вы делаете? — прошипела она.
— Отпустите… мое… — прохрипел Джон.
— Я должна была знать, что вам не стоит доверять, — резким шепотом прервала она его. — Все мужчины — совершенные негодяи. Мой добрый друг всегда предупреждал меня, и я должна была прислушаться к его словам.
Он вырвался и с трудом встал, его тело попыталось и не сумело подстроиться под полное изменение намерений.
— А все женщины непостижимы.
— Что ж, с вашей стороны не очень вежливо так говорить, учитывая, что я только что проснулась и обнаружила себя в вашей кровати. Вы пытались навязать мне свое внимание.
— Нет, я предлагал вам то, что, как мне показалось, вы просили, — выдавил герцог сквозь стиснутые зубы. — Когда леди шепчут мое имя посреди ночи, то можно прийти к определенным выводам.
— Я не делала ничего подобного. Я крепко спала.
Он пристально посмотрел на нее.
— Полагаю, вы не собираетесь предлагать, чтобы я поступил как благородный человек?
— В самом деле, я так и сделаю. — Виктория отбросила за спину великолепную гриву волос. — Убирайтесь отсюда. Или, возможно, для вас будет лучше подождать здесь, пока я срежу прут и отстегаю… ш-ш-ш, вы что, смеетесь?
— Так вы не станете поднимать крик и требовать брачного предложения перед владельцем гостиницы и его женой?
— С какой стати я захочу выйти за вас замуж, мистер Варик? — прошипела она. — И я попрошу вас понизить голос, если вы не хотите кого-нибудь разбудить.
— Итак, вы равнодушны ко мне?
— Абсолютно.
— В самом деле? И какие же мужчины вам нравятся? Несчастные бедняги, которые будут пресмыкаться у ваших красивых ног?
— Нет. Покладистые бедняги с лучшими, чем у вас, манерами.
Герцог потер ноющее ухо.
— Прошу прощения. Мне говорили, что, фактически, я — что-то вроде желанного приза, если так выразиться.
— Это то, что говорят глупые женщины, чтобы заполучить монеты, лежащие в вашем кармане?
— Нет, — ответил он с низким, почти волчьим рычанием. — Это то, что они говорят, чтобы залезть гораздо глубже, чем в мой карман.
Она и бровью не повела.
— Тщеславие — не слишком привлекательная черта в мужчине.
Джон едва не задохнулся от сдерживаемого смеха. Она невозможна. Невозможно привлекательна — в неистовой, энергичной манере. Ни одна женщина никогда не осмеливалась разговаривать с ним подобным образом. В детстве он всегда умудрялся располагать к себе женщин: экономку, кухарок, горничных; и точно так же успешно ему удавалось держать на приличном от себя расстоянии — практически равном Римской империи — всех настроенных на замужество женщин в своей взрослой жизни.
За все свои тридцать пять лет он ни разу не встречал женщину, которую не смог бы очаровать, если бы захотел этого, или, по меньшей мере, заставить вести себя в высшей степени вежливо и с безобразным раболепием. Конечно, герцогу было суждено судьбой встреть первую по-настоящему интригующую женщину в своей жизни только для того, чтобы обнаружить, что она не желает иметь с ним ничего общего.
Ее распущенные волосы выглядели в лунном свете точно темный нимб, обрамляющий бледные, красивые плечи. И он точно знал, что прячется за этой смехотворно тонкой сорочкой.
Совершенство.
— Мадам, — тихо проговорил Джон, — простите меня. Думаю, что пойду спать. Я обнаружил, что в старости требуется длительный отдых. — Он повернулся на пятках и зашагал к двери.
Он мог бы поклясться, что, когда заворачивал за угол, то услышал, как мисс Гиван пробормотала что-то о достоинствах теплого молока и меда… при подагре. За этими словами последовал едва слышный горловой смешок.
Герцог ретировался так быстро, как только возможно. Чтобы лечь спать в конюшне. На проклятой соломе.
Джон Варик, девятый герцог Бофор и задокументированный Жених Века, вытащил носовой платок и чихнул. Виктория, сидящая напротив него в роскошном герцогском экипаже, заметила, что он сделал это примерно в двадцатый раз за этот день.
И она радовалась, хоть это было и неправильное чувство. Юмор — вот единственное, что удерживало ее от того, чтобы поддаться последней степени беспокойства, когда юный Питер Линли, сидящий рядом с ней, перевернул еще одну страницу в ее любимой книге «Кентерберийских рассказов».
Не так глубоко погруженный в размышления, как Виктория предполагала, герцог взглянул на нее, оторвавшись от пугающей кипы документов на коленях. Его невозможно голубые глаза встретились с ее, и на мгновение она ощутила, что находится в опасности утонуть в их глубинах. Он был так красив. Герцог изучал ее, пока она не ощутила, как жар заливает ее щеки. Перед тем, как вернуться к своим бумагам, он изобразил едва заметный намек на понимающую улыбку. Виктория едва не взорвалась от негодования.