Робин Шоун - Женщина Габриэля

С едой. Защитой. Работой.

Ее выбор.

Жизнь.

Смерть.

Но какова цена?

Слезы навернулись ей на глаза.

«От изнеможения», — сказала она сама себе.

И знала, что снова солгала.

— Почему вы хотите помочь мне, если я не могу помочь вам? — спокойно спросила Виктория.

Габриэль поднялся. Внезапный скрип кожи.

Ее глаза оказались на одном уровне с его бедрами. Плотно прилегающие черные шелковые брюки не оставляли ни единого шанса усомниться в его принадлежности к мужскому полу.

«Он у вас такой большой, сэр?

— Немногим больше девяти дюймов».

Виктория откинула голову назад.

Серебристые глаза Габриэля мерцали.

— Возможно потому, мадмуазель, что когда-то я так же, как и вы, сказал, что не буду умолять. Возможно, я избавлю вас от этого.

Слишком много боли было в его глазах. Слишком много смерти.

Смеялся ли когда-нибудь этот мужчина, рожденный в трущобах французского города Кале?

— Вы когда-нибудь умоляли женщину о сексуальной разрядке? — спросила Виктория импульсивно.

Воздух в спальне накалился до предела.

— Я — Габриэль, мадмуазель. Я был шлюхой для мужчин, а не женщин.

— Для того чтобы прокормить себя, — твердо ответила Виктория.

— Для того чтобы разбогатеть, — мягко возразил Габриэль. — Иначе как, по-вашему, я смог бы построить этот дом?

Отец Виктории учил ее, что грех уродлив.

Она выглядела уродливо.

Но не было ничего уродливого в Габриэле и в его доме.

Виктория вдруг осознала, что сейчас она находится в гораздо большей опасности, чем когда он поймал ее при обыске содержимого ящиков. Габриэль простит человека, роящегося в его вещах, но не женщину, которая приоткрыла его прошлое.

Он может убить ее ножом, пистолетом, зубной щеткой…

Никто не будет оплакивать смерть Виктории Чайлдерс, одинокой старой девы.

А кто будет скорбеть о Габриэле?

— Вы не ответили на мой вопрос, сэр, — голос Виктории звучал так, словно он шел откуда-то издалека. — Вы не можете ожидать, что я буду отвечать на ваши вопросы, если вы не отвечаете на мои.

На мгновение ей показалось, что Габриэль не ответит, а затем…

— Нет, мадмуазель, я никогда не умолял женщину о сексуальной разрядке.

— А женщина когда-нибудь умоляла вас об этом? — настойчиво спросила Виктория. С громко стучащим сердцем.

Притягательный соблазн секса.

— Да.

— Вы наслаждались этим?

— Да.

— Вы… кричали… в порыве страсти? — спросила Виктория, не способная перестать задавать вопросы.

Желающая знать больше…

О сексе.

О мужчине, которого зовут Габриэль, и о женщине, которую зовут Виктория Чайлдерс.

Она хотела знать, почему именно ее послали к нему.

Секунда медленно тянулась за секундой. Один удар сердца. Три, шесть… девять…

Виктория вся обратилась в слух — мужчины и женщины внутри дома, проезжающий за окном экипаж.

Наконец…

— Нет, мадмуазель, я не кричал в порыве страсти.

Но он дарил наслаждение.

Наслаждение, чтобы возместить то, что он не получал.

Единственными звуками, нарушавшими тишину комнаты, были треск огня, стук сердца Виктории и шепот правды, скрытой за пеленой теней.

— Эти женщины, что умоляли о сексуальной разрядке, были у вас до или после того, как вы… умоляли… о разрядке?

— До.

Викторию приковала к месту опустошенность в глазах Габриэля. Тусклое сияние серых глаз взамен привычного мерцания серебра.

Правда стала медленно доходить до нее.

Она сожалела о своих вопросах, но было слишком поздно что-либо менять.

Правда была ей необходима.

— Прошло четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней с того момента, когда я умолял о сексуальной разрядке, мадмуазель. — На мгновение за безупречной маской отчужденности показался мужчина, который желал прикасаться и хотел, чтобы к нему прикасались, который желал держать в объятиях и хотел, чтобы его держали в объятиях. Мужчина, который тотчас же скрылся за привычной маской отчужденной красоты. — С тех пор я не прикасался ни к одной женщине.

— Почему?

Голос Габриэля глухо отразился от стен пустого салона. Вечная борьба света с тьмой в угасающем пламени свечей.

Время расплаты пришло.

Два швейцара застыли в ожидании. Свет и тень играли на их лицах, превращая золотисто-светлые волосы — в пшеничные, каштановые — в огненно-бронзовые.

Ни один из них не смотрел Габриэлю в глаза.

Ни один не выражал страха или раскаяния.

На одну долгую секунду Габриэлю показалось, что они не ответят. А затем…

— C’est — ее глаза, месье.

Габриэль резко повернул голову в сторону Стивена. Красное пламя, полыхавшее в его волосах, умерло.

«Я сказала им, что мне нужен покровитель», — сказала Виктория Чайлдерс.

— Вы нарушили мои приказы из-за пары beaux yeux? — язвительно спросил он.

— Нет, месье. — Янтарные глаза решительно встретились с серебристыми. — Я нарушил ваши указания, потому что помню, каково это голодать и не иметь ничего ценного на продажу, кроме себя самого.

— Твоя память не была столь избирательна шестью месяцами раньше, Стивен.

Стивен работал на Габриэля пять лет. Он ни разу не позволил шлюхе или проститутке переступить порог дома.

До сегодняшнего вечера.

Но Виктория не была ни шлюхой, ни проституткой. Она была пешкой.

Посланной вторым мужчиной.

Глаза Габриэля внезапно поймали взгляд небесно-голубых глаз.

— Если бы мы прогнали ее, сэр, она бы не пережила сегодняшнюю ночь.

Джон был простым парнем из Ланкашира, который приехал в Лондон, чтобы разбогатеть. Один из тысяч, что ежегодно стекаются в город.

Красота — это единственное, что отличало его от других парней, рыскающих по городу в поисках работы.

Джон был рожден, чтобы стать фермером. Простая честная работа. Проституция шла вразрез со всеми привитыми ему моральными нормами.

Но он сделал это.

Джон занимался проституцией пять лет.

Это почти убило его.

Габриэль забрал его с улиц, накормил, одел, взял на работу, обучил. Джон был с ним десять лет. Шесть месяцев назад он доверил Джону защищать Майкла и его женщину.

Габриэль чувствовал, как на него давит рассвет.

— Ты знаешь цену предательства, Джон.

Не было ни капли сожаления в глазах швейцара. Ни намека на протест.

Оба — и Джон, и Стивен — знали, во что им обойдутся их действия.

Но, тем не менее, пошли на это.

Почему?

Мимолетная улыбка мелькнула в небесно-голубых глазах Джона, чтобы тут же исчезнуть в угасающем пламени свечей.

— Не правда ли, сэр, она была великолепна?

Оглядываясь назад…

— Да, — ответил Габриэль, — она была великолепна.

Аристократов и политиков ошеломил тот факт, что шлюха посмела утверждать, что в ней столько же чувства собственного достоинства, сколько в их женах, дочерях и сестрах.

— Стивен и я, мы оба соберем свои вещи и уйдем до того, как встанут слуги, — сухо сказал Джон.

Габриэль не мог позволить себе оставить их, особенно сейчас, когда второй мужчина вернулся.

Джон лучше, чем любой другой из его служащих, понимал это.

Более чем когда-либо Габриэль нуждался в людях, которым мог доверять.

Позволив женщине войти в дом — женщине, которая легко могла оказаться убийцей, — они доказали собственную ненадежность.

Он никогда не сможет доверять им.

Это знание не облегчало задачу Габриэля.

— Гастон выдаст вам двухмесячное жалованье в качестве выходного пособия, — сказал он безразлично.

Стивен отвел взгляд янтарных глаз.

— Спасибо, сэр.

Он развернулся, чтобы выйти из комнаты. Темнота поглотила блеск каштановых волос.

— Джон.

Тот замер на полпути. Золото блеснуло в его волосах.

— Сэр?

Глаза Габриэля сузились, исследуя лицо и тело Джона, пытаясь найти признаки напряженности.

Признаки предательства.