Голос мадам Рене звучал так, словно он шел откуда-то издалека. Ее намерения были абсолютно прозрачны.
Она хотела, чтобы Виктория позировала перед Габриэлем.
Она хотела, чтобы Виктория соблазнила мужчину, который получил известность благодаря своему умению обольщать; мужчину, который не прикасался к женщине уже четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней.
Виктория подумала обо всех тех годах, когда она жила в чужих домах, заботилась о чужих детях, получала деньги из рук чужих мужей.
У нее не было ни дома, ни детей, ни мужа.
Дом Габриэля был публичным заведением; он нанимал проституток, которым повезло меньше, чем ему, и не было никого, кто бы мог обнять его.
Темноволосая женщина в зеркале-псише подняла свои руки. Виктория почувствовала, как поднялась ее грудь и затвердели соски.
«Сносная грудь», — как сказала модистка.
Серебристые глаза в зеркале смотрели на грудь Виктории, оценивая ее форму, полноту.
Соблазнительность.
Находит ли и он, как мадам Рене, ее грудь сносной?
Мадам Рене сделала шаг вперед. Она развела руки и обхватила грудную клетку Виктории.
Опоясывая ее.
Прикасаясь к ней.
Чувствуя, как мерная лента сжимает грудь, Виктория наблюдала за игрой света на своей коже. Она чувствовала, как ее тело бросает то в жар, то в холод.
Острое осознание Викторией своего положения отражалось в глазах Габриэля.
«Как долго он стоял в дверном проеме, слушая, наблюдая?» — с замиранием сердца подумала Виктория.
Почему не сообщил о своем присутствии?
Почему не запретил говорить о нем?
Виктория перевела дыхание.
Она никогда не была храброй.
Возможно, с этим мужчиной она может позволить себе быть той, кем никогда не была до сих пор.
— Мадам Рене, вы сказали, что если бы месье Габриэль занимался со мной любовью, то мой рот, моя грудь и мои… — Виктория запнулась в нерешительности. Она заглянула в серебристые глаза, внезапное спокойствие в которых придало ей необходимой смелости. — И мои половые губы набухли бы.
Освободившись от давления мерной ленты, соски Виктории вернулись в исходное положение. Отчетливый скрип грифеля карандаша по бумаге неприятно отозвался в ее позвоночнике.
— Вы видели… женщин… таких… обнаженных… после того, как они провели с ним ночь?
Виктория почувствовала, как в кожу левой подмышки впился металлический наконечник сантиметра, немного теплый от рук мадам Рене.
Пристальный взгляд серебристых глаз остановился на ее левой подмышке.
— Видела, мадмуазель.
Пригладив сантиметр искусными пальцами, мадам Рене измерила расстояние между подмышкой и запястьем Виктории.
Пристальный взгляд серебристых глаз, не отрываясь, следил за руками модистки.
Грудь обнаженной женщины в зеркале поднималась и опускалась; легкие Виктории поочередно наполнялись воздухом и выпускали его.
— Он… он был… нежен с женщинами? — спросила Виктория.
Она не узнала собственный голос.
Он был хриплым от желания.
Или, возможно, от страха.
Мадам Рене убрала сантиметр.
Серебристые глаза поймали выжидающий взгляд Виктории.
— Un prostitute, мадмуазель, — ответила мадам Рене; ее голос был неестественно деловитым для такой в наивысшей степени не располагающей к деловитости ситуации, — ведет себя нежно или грубо в зависимости от пожеланий клиента.
Непрерывный скрип карандаша.
Виктория скорей почувствовала, чем увидела, как мадам Рене обошла ее сзади и остановилась справа; все ее внимание было сосредоточено на пристальном взгляде серебристых глаз.
Твердый металлический наконечник впился в правую подмышку.
Серебристый взгляд впился в нежную кожу и растущие там волоски.
Виктория облизнула губы, ощущая, какие они шершавые и потрескивавшиеся.
Чувство реальности неприятно задело ее.
Что она делает?..
— Конечно, женщина… женщина не получает удовольствия, когда мужчина груб с ней, — произнесла Виктория со сбившимся дыханием.
— Когда мы возбуждены, мадмуазель, нам не нужна нежность. — Одно мгновение Виктория все еще ощущала болезненное покалывание металлического наконечника на коже, секундой позже — оно исчезло, оставив за собой лишь прикосновение холодного воздуха. — Опытный мужчина — или женщина — знают, когда une petite боль усилит наслаждение.
Боль. Наслаждение.
«Во всяком удовольствии всегда есть боль, мадемуазель».
— А месье Габриэль… он знает, когда небольшая боль усилит… наслаждение женщины? — спросила Виктория.
— Знает, мадмуазель.
Во взгляде серебристых взгляд не было ни подтверждения, ни отрицания слов мадам Рене.
Горло Виктории необъяснимо сжалось.
Мужчина, который насиловал Габриэля, тоже знал, когда боль может принести удовольствие?
— Вы можете опустить руки, мадмуазель.
Виктория опустила руки.
Серебристые глаза в зеркале оценивающе смотрели, как опускается ее грудь.
Внезапно мадам Рене возникла между Викторией и ее отражением. А затем — элегантно одетая модистка с огненно рыжими волосами исчезла.
За приглушенным стуком послышалось шуршание шелка.
Виктория опустила взгляд.
Мадам Рене встала на колени перед Викторией. Ее лицо оказалось напротив туго завитых волос, которые обрамляли то место, где соединяются бедра.
Перо павлина раскачивалось из стороны в сторону.
— Раздвиньте ноги, мадмуазель.
Виктория заглянула в серебристые глаза и нашла в них столь необходимую ей смелость. Она раздвинула ноги.
Ледяной воздух ворвался в нее.
Что-то более материальное, чем воздух, прикоснулось к ее животу — перо павлина. В то же время в основание ее правого бедра впечатался металлический наконечник… близко, слишком близко к женской плоти, которая вдруг болезненно набухла.
Виктория невольно вздрогнула.
Теплые пальцы прочно удерживали металлический наконечник на одном месте. Или это серебристые глаза в зеркале не позволяли ему сдвинуться.
Пристальный взгляд Габриэля обжигал… рот Виктории, грудь Виктории, половые губы Виктории.
— Какой тип… — Виктория с силой заставила себя сосредоточиться на предложении, а не тонуть во взгляде серебристых глаз и расслабляющем жаре, который они вызывали. — …женщин предпочитал месье Габриэль? — спросила она, зажатая между мужчиной, который застыл позади нее, и женщиной, которая встала на колени на полу перед ней.
— Месье Габриэль предпочитает, — проворные пальцы, слегка прикасаясь, откладывали сантиметр по внутренней стороне бедра — Виктория втянула холодный воздух — минули изгиб икры, остановились на лодыжке, — то, что нравится любому мужчине, мадмуазель, — ответила модистка обманчиво отсутствующим голосом.
Но мадам Рене не отвлекали ни снятие мерок, ни разговор, который она вела. Она точно знала, что она делает. Для Виктории.
Для Габриэля.
Внезапно ощущение присутствия чужих пальцев пропало… с основания бедра Виктории… с ее лодыжки. Скрип карандаша по бумаге неприятно отдавался на коже.
Серебристые глаза в зеркале подстрекали Викторию продолжить.
«Как далеко вы намерены зайти в этой игре, мадмуазель?» — спросил он.
«Дальше, чем зашла сейчас», — подумала Виктория.
— И что же нравится мужчинам, мадам Рене? — неуверенно спросила она.
Скрип карандаша пропал, но его эхо все еще отдавалось где-то в ее ушах.
Металлический наконечник впился в основание ее левого бедра. Виктория ощутила его холодное прикосновение.
— Мужчины хотят, чтобы их желали. — Серебристые глаза в зеркале, не отрываясь, следили за пальцами мадам Рене, которые измеряли внутреннюю поверхность бедра Виктории, изгиб ее икры. — Не только ради секса с ними, но и за то, какие они есть. Мужчины, мадмуазель, хотят, чтобы их любили. Так же, как и мы, женщины, хотим, чтобы нас любили, oui?
Мадам Рене поднялась столь же стремительно, как и опустилась.
— Maintenant, уберите, s’il vous plait, волосы со спины.
Виктория медленно подняла руки, все выше и выше, завела их за спину и собрала волосы на голове.