Робин Шоун - Женщина Габриэля

Будучи гувернанткой, Виктория ела со слугами. Она не привыкла, чтобы ее опекали. Затянувшийся жар смущения рассеялся в новизне чувства, что ее балуют.

— В самом деле, месье, я не нуждаюсь в услугах горничной. Но благодарю вас. Я буду наслаждаться завтраком — и нарядами. Они очень красивы.

Гастон выглядел довольным ее похвалой.

— Если вам что-нибудь нужно, вы не должны стесняться просить.

Ей нужно было исцелить ангела. Был лишь один способ это сделать.

Виктория посмотрела в добрые карие глаза Гастона и попросила то, что ей нужно.

То, что было нужно Габриэлю.

На Викторию упала тень. Силуэт Габриэля тяжело лег на ее веки, груди, живот, бедра.

Она мгновенно проснулась с колотящимся сердцем, ловя воздух.

Мягко качнулась, закрываясь, дверь ванной. Тонкая линия белого света залила щелку между полом и дверью.

Габриэль вернулся.

Отбросив назад постельное покрывало, она выскользнула из-под льняных простыней.

Ее соски затвердели. От холода, сказала она себе.

И знала, что это было от страха.

Виктория отнюдь не рвалась к роли, которую должна была сыграть этой ночью, но она сыграет ее. Она освободит ангела.

Оранжевые и голубые язычки пламени лизали почерневшее дерево.

Огонь угасал от недостатка заботы.

Виктория угасала с тех самых пор, как мать оставила ее с холодным, нелюбящим отцом. Габриэль понемногу умирал каждый раз, когда дарил наслаждение, не получая его взамен.

Широкая и низкая белая банка на тумбочке атласного дерева казалась бледным пятном в слабом свете.

Это был весь свет, в котором нуждалась Виктория.

Она потянулась, сжала пальцы…

Металл.

Серебристая оловянная коробка презервативов.

Отпустив металлическую коробочку, она схватила стеклянную банку, которую принес Гастон. Дрожащими пальцами Виктория отвинтила крышку и осторожно опустила ее на тумбочку.

Звук удара металла о металл отдался дрожью вдоль ее позвоночника.

Виктория положила крышку на оловянную коробочку. Она могла лишь надеяться, что ее решение было продумано лучше, чем ее координация.

Гладкий деревянный пол был холодным и жестким. Ее груди — сносные груди, как сказала мадам Рене; символ греха женщины, как заявлял ее отец — рассекали воздух.

Габриэль видел груди Виктории; она его не видела.

Габриэль коснулся Виктории; Виктория не касалась Габриэля.

Пока.

Да поможет ей Бог, если она сделает это, сказал Габриэль. Потому что он не сможет помочь.

Или не станет.

Виктория открыла дверь ванной.

Едва войдя внутрь, она почувствовала, что Габриэль все понял.

Длинная, изящная рука потянулась из глубин душа и повернула кран. В тишине брызнула вода; над деревянной обшивкой заклубился пар.

Стиснув стеклянную банку со смазкой, которую она попросила у Гастона, Виктория ступила вперед.

Лицо Габриэля было поднято к душевым струям, волосы слиплись и потемнели. Вода омывала его мускулистую спину, тугие ягодицы и длинные, длинные ноги.

Он был прекрасен. Гораздо, гораздо прекраснее любого другого мужчины, которого она когда-либо видела.

Габриэль знал, что Виктория вошла в ванную. Он знал, что Виктория наблюдает за ним.

Он знал, что Виктория собирается сделать.

Он медленно опустил голову. Потемневшие от воды волосы облепили его голову сзади, повторяя форму затылка и шеи.

— Я убью тебя, если ты прикоснешься ко мне, Виктория.

Голос Габриэля был отстраненным; напряжение пронизало воду и клубы пара.

— Меня не было бы здесь, Габриэль, если ты не хотел, чтобы я коснулась тебя, — спокойно ответила Виктория. И знала, что это правда.

Мужчина, ответственный за ее пребывание в доме Габриэля, знал его потребности. Он предоставил Викторию для их удовлетворения.

— Мое имя не Габриэль.

Виктория собралась с духом в ожидании истин, которые она познает этой ночью.

— Какое тогда?

— Garçon. Con. Fumier.

Виктория знала, что garçon по-французски означает «мальчик». Словасon и fumier не входили в ее словарный запас французского. Как и portail, влагалище женщины, и godemiché, кожаный фаллос.

— Мы не ответственны за то, как нас называют другие, — ровно ответила она.

— Вы знаете, что такое con, мадемуазель?

Голос Габриэля отдался глухим эхом в медном гроте над ровными брызгами воды.

— Нет, — правдиво ответила Виктория.

— Ублюдок. Ты знаешь, что означает fumier?

— Нет. — Но она не сомневалась, что Габриэль собирается просветить ее. — Я не знаю.

— Fumier означает кусок дерьма. Канавы заполнены нечистотами; я родился в канаве. Я жил в канаве. Безымянный ублюдок. Это не проституция сделала меня таким, каков я есть, — сказал Габриэль в сгущающемся пару, пока его омывала вода, — а жизнь.

Цена выживания.

— В том, чтобы жить, нет греха, Габриэль.

Нет греха в том, чтобы жить. Нет греха в том, чтобы любить.

Виктория знала, что потребуется гораздо больше, чем слова, чтобы убедить Габриэля в истинности ее утверждений.

— Однажды я увидел витраж в соборе. На нем было два ангела; я не знал, что это ангелы. У одного были темные волосы, у другого — светлые. На ступенях церкви сидела старуха, жалкая побирушка, которая просила милостыню у нищих. Я спросил ее, кто les deux hommes — те два человека. Она сказала, что это ангелы. Она сказала, что белокурый ангел — это Габриэль, Божий посланник. Майкл, темноволосый ангел — Божий избранник. Она сказала, что на небесах нет голода, и что ангелы не просят подаяние. Майкл и Габриэль, сказала она, — любимые ангелы Бога.

Пар вздымался из медного грота, забиваясь в нос и грудь Виктории.

— Когда я увидел Майкла в Кале, он был полузаморенным мальчиком с голодными глазами, который не стал бы просить и не знал, как украсть. Он напомнил мне темноволосого ангела с витража. Я хотел быть похожим на него; я хотел иметь глаза, которые жаждали большего, чем корка хлеба и теплое, сухое место на ночь. Я хотел быть ангелом, поэтому я взял имя ангела. Когда французская мадам предоставила мне шанс избежать бедности, я ухватился и за него. И ухватился бы снова. Не совершай ошибки, я — ублюдок. Если ты прикоснешься ко мне, я причиню тебе боль. И уверяю тебя, Виктория, я могу причинить тебе боль такими способами, которые тебе и не снились.

Чувства сжимали грудь Виктории до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание от гнета и пара. Страх был слишком узнаваем, но его вытеснило нечто другое.

Боль Габриэля.

В ее власти было остановить его боль. Если у нее хватит храбрости.

— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить, — спокойно сказала Виктория. Слыша эхо прежних слов, ее, его…

«Я сожалею, что вас продали против вашей воли.

— Но это произошло не против моей воли, мадемуазель».

— Мы, Виктория? — без любопытства спросил Габриэль. По нему струилась вода.

— Да, — решительно ответила Виктория. — Мы.

Иначе она не продала бы свою девственность с аукциона в доме Габриэля. И никогда не встретила бы белокурого ангела, тоскующего по любви.

Габриэль повернулся так быстро, что от его движения у Виктории перехватило дыхание. Или, возможно, у нее перехватило дыхание оттого, что она впервые увидела его совершенно голым.

Вода склеивала зубчиками его ресницы, стекала по подбородку, каплями усеивала блестящие коричнево-белокурые волосы, которые покрывали его грудь и стрелой спускались к паху.

Виктория уставилась на него.

Он был возбужден. Вода струилась с похожей на луковицу головки его налившегося члена.

Мускулы внутри ее влагалища сжались от желания.

Она мельком видела Габриэля предыдущей ночью, пока он надевал презерватив, и еще более кратко, когда шел к ней с его вложенной в резиновые ножны мужественностью, выступавшей из расстегнутых серых шерстяных брюк.

Это был бесстыдно обнаженный мужчина, синие вены пульсировали, каждый оттенок цвета был на виду — бледная плоть, темная плоть, плоть с фиолетовым отливом. Два тугих кожаных холмика покачивались под соломой потемневших от воды волос.