— Что бы ни произошло, — сказал Суворов графине, — вы не двигаетесь с места, и только в крайнем случае, если начнется массовое бегство и нависнет действительно серьезная угроза, вы ударите своим полком по врагу!
Прямо перед фронтом полка возвышался невысокий холм, на котором разместился Суворов со своим штабом, рядом с ним на горячем вороном скакуне держалась графиня. Сколь бы нечувствительным ни был обычно прославленный герой, эта женщина ему положительно нравилась, и справедливости ради надо признать, что графиня в высоких черных сапогах для верховой езды, белых кавалерийских панталонах, в зеленом, отделанном золотом мундире и треугольной, увенчанной дубовыми листьями шляпе на повязанных зеленой лентой светло-русых волосах действительно являлась самым красивым солдатом, какого только можно было себе представить. Суворов тоже оказался сейчас гораздо словоохотливее обычного.
— Они начинают развертываться в предбоевой порядок, — произнес он, указывая в сторону турок, флаги и ружья которых стали видны за линией земляных укреплений. — Это янычары,[13] превосходные воины, видите их белые шапки, похожие на вывернутые рукава?
— Откуда у них взялись такие странные головные уборы? — спросила графиня.
— Когда эти войска создавались, их благословлял шейх дервишей,[14] отрезав рукав своего белого бурнуса и водрузив его на голову одного из солдат, он сказал: «В таком виде вы должны пугать врагов и будете называться янычарами». Они немало гордятся этим. Даже султан является янычаром первого ранга. В день коронации, то есть когда его опоясывают саблей, эджабом, он проезжает мимо казармы 61-го полка, пьет там кофе и шербет, и говорит янычарам: «Если на то будет воля Аллаха, то в следующий раз мы увидимся в Риме или Регенсбурге». Невинное удовольствие, которым вполне можно удостоить.
— А что означает красное знамя, которое виднеется там? — спросила графиня.
— Это спаги,[15] их лучшая конница, — ответил Суворов, — однако нам пора!
Он перекрестился и затем дал сигнал к наступлению.
Сразу по всей русской линии послышалась дробь барабанов, и все полки двинулись вперед. Орудия открыли огонь, а когда русские приблизились к турецким укреплениям с уничтожающими залпами вражеской пехоты, одновременно раздалась команда к штурму, и все с ружьями наперевес, под громкие крики «ура» кинулись в штыки на врага.
Пороховой дым и взметнувшаяся пыль на короткое время скрыли от глаз генерала поле боя. Когда же серые облака рассеялись, он увидел, что его соединения откатываются обратно на всех участках. Он пришпорил коня и во весь опор поскакал с холма вниз, чтобы личным примером придать им мужества.
Быстро организовались шеренги, и вся линия снова пошла на приступ, однако столь же безрезультатно, как и в предыдущий раз.
Турки принялись неистово славословить Аллаха, большие барабаны, литавры и хальбмонды[16] их военных оркестров подняли оглушительный шум.
Атака за атакой захлебывалась. Тогда Суворов лично возглавил своих людей и под ожесточенным градом пуль довел их до самых укреплений, в некоторых местах русские солдаты уже взобрались было на них, когда Суворова поразил вражеский выстрел и адъютантам пришлось унести его в тыл; теперь все начали в беспорядке откатываться.
Благодаря убогой турецкой тактике, не предусматривавшей преследования, полкам еще раз удалось сосредоточиться воедино, и они в очередной раз бросились на штурм. Но и сейчас их отход превратился в бегство, и одновременно турецкая конница ударила по русским во фланг.
Безуспешно навстречу спаги послал Суворов своих казаков, те были отброшены, в их рядах возникло неописуемое замешательство, близкое к панике, каждый думал только о собственном спасении.
Тогда, несмотря на тяжелое ранение, Суворов взобрался в седло, поскакал навстречу откатывающимся казакам и в самой гуще соскочил на землю.
— Ну давайте, удирайте теперь, — закричал он, — бросьте своего генерала, пусть он попадет в лапы туркам!
Эти слова подействовали как волшебное заклинание.
В один миг вся беспорядочно отступающая армия встала стеной и в следующую минуту повернулась лицом к неприятелю. Одновременно в атаку из засады бросилась графиня со своим полком и, высоко подняв шпагу, повела его на оборудованные позиции, которые янычары оставили, чтобы преследовать убегающих русских. Ее мало беспокоили ожерелья ядер, которые посылали навстречу ей турецкие пушки и которые сломали было весь изначальный порядок ее полка, и вот она уже стояла на земляном укреплении, вокруг нее ощетинились штыками солдаты, турецкие артиллеристы были перебиты, пушки захвачены, и высоко над позициями теперь развевалось русское знамя, воодушевляя полки, сражавшиеся на равнине.
«Наступай и бей!» — на тысячу голосов звенел вокруг хорошо знакомый девиз их генерала. Завязалась жуткая рукопашная схватка, турки под напором русских подались назад и попали под обстрел со стороны своих собственных укреплений. Битва под Кинбурном была выиграна.
Пока казаки преследовали противника, Суворов, сев на барабан, на спине одного из солдат написал следующее достопримечательное донесение:
«Сегодня враг встречен под Кинбурном и разбит наголову. Насколько он был силен, судить не берусь, потому что не осведомлялся об этом. Суворов».
Наступила ночь, Суворов лежал в маленькой палатке, наскоро поставленной для него, на соломе, поверх которой была расстелена его вошедшая в историю овчина. Фельдшер только что вынул из него пулю и наложил повязку, когда вошла графиня, с ног до головы забрызганная кровью и покрытая пылью, с желто-красным раздвоенным знаменем 37-го янычарского полка в руке. Солдаты ее полка следовали за ней с котлами, которые у янычаров считались еще более священной реликвией, нежели знамя.
— Я приношу вам трофеи, генерал, — гордо произнесла она, — как доказательство того, что временами женщина может вполне справиться с более сложными вещами, чем поварешка.
Суворов улыбнулся в ответ и протянул руку.
— Вы, надеюсь, остались невредимы, — сказал он.
— А вот вы, как я вижу, ранены! — с живым участием воскликнула графиня.
— Рана неопасная, — пояснил фельдшер, — однако генералу требуется покой и уход, я проведу ночь возле него.
— Нет уж, я сама обо всем позабочусь, — быстро решила графиня, — женщина, пролившая кровь, тем более обязана исцелять раны, только вы позволите, генерал, прежде мне немного привести себя в порядок.
Она покинула палатку, чтобы в скором времени возвратиться туда в турецких чувяках[17] и легком домашнем халате; затем она отослала всех и всю ночь просидела возле раненого, подавая ему лекарства и меняя повязку.
Когда наутро в палатку вошел один из адъютантов Суворова, генерал сделал ему знак держаться потише и, указав на графиню, которая уснула на пучке соломы, подложив под голову перевернутый походный котелок, сказал:
— Вот посмотрите, могли бы вы представить себе более красивую женщину?
Как ни велика была радость Потемкина победе под Кинбурном, он все же почувствовал к Суворову что-то похожее на зависть. Он, конечно, в лестных выражениях поздравил его, однако большинство полков его корпуса, и среди них полк графини Салтыковой, поспешил отозвать под свое непосредственное управление, чтобы лишить Суворова возможности оперативно и самостоятельно действовать дальше. Таким образом, кинбурнский победитель был вынужден в течение всего лета безучастно наблюдать за турецкой сухопутной армией, тогда как сам Потемкин в июле 1788 года начал осаду расположенной на Черном море крепости Очаков. Время шло, а блокада не давала ощутимых результатов, артиллерийский обстрел наносил туркам куда меньший урон, чем установившаяся как раз в этот период жара русским, и, когда в довершение в лагере распространилась чума, казалось бы, столь счастливо начинавшаяся кампания стала принимать неожиданно скверный оборот.
Наступившая зима, правда, положила конец ужасной эпидемии, унесшей в рядах русского воинства каждого десятого, но зато теперь из-за непродуманных мер Потемкина по своевременному обеспечению людей продовольствием, на смену ей пришел голод.
Потемкин послал генерала Гана принять командование корпусом, стоявшем на Буге, и вызвал Суворова к себе.
Генерал был потрясен, увидев состояние войск и осадных работ и наряду с этим роскошный деревянный дворец, который Потемкин возвел для себя в лагере и который, подобно аналогичному дворцу в Херсоне наполненный красивыми женщинами в шикарных мехах, больше напоминал сераль, нежели штаб-квартиру.