– Знаешь, это похоже на сеанс психоанализа. – Я достал из кармана очки. – Вы хотите об этом поговорить?
– Ты познакомишь нас, Брайан? – снова задала вопрос Надья, никак не отреагировав на шутку.
Я помолчал несколько секунд, внимательно наблюдая за её лицом. Впрочем, ничего, кроме лёгкого любопытства, я там не разглядел.
– Хорошо, – наконец, ответил я. – Я вас познакомлю, Надья, будь по-твоему. Хотя мне не нравится эта идея.
– Почему? Потому что она тоже не плохая, а порочная? – Надья снова наклонилась ко мне. – Ты ведь знаешь, дорогой, меня не так-то легко испортить. Для этого надо очень хорошо постараться. Мне и самой иногда обидно от той мысли, что, наверное, я испорчена до конца…
– Да, в твоих словах определённо что-то есть.. Я смотрю, тебе нравится об этом думать?
Надья с улыбкой покачала головой.
– Не знаю, что тебе ответить. Ах, не хмурься, Брайан, тебе это не идёт! Кроме того, будут мимические морщины. – Она глянула на часы. – Надеюсь, я тебя испортила не до конца, и ты остался джентльменом? Я бы хотела, чтобы ты помог мне накрыть на стол…
Первую рабочую неделю я напоминал сонную муху – сказывался другой режим дня.
Точнее, его отсутствие. Да что там говорить – режима дня у меня никогда не было, так как у человека, который имеет привычку идти спать в начале четвёртого утра, не может быть даже подобия режима дня. Но теперь такой роскоши я позволить себе не мог. Ровно как и роскоши зачитаться допоздна и встать в десятом часу. В половину пятого я уже был на ногах. Просыпался около девяти, выпив пару чашек крепкого кофе – а к вечеру просто падал от усталости. Те, кто думает, что в гибком графике много плюсов, имеют привычку смотреть на мир через розовые очки.
В эту пятницу мне пришлось изрядно понервничать. В конце недели нервничали все – кто-то не успел сдать отчёты в срок, кто-то носился с планами статей, кто-то назначал деловые встречи, втайне надеясь, что их всё же можно будет перенести на потом…
Но эта пятница была особенной. Прямо какая-то понедельничная пятница – день, когда все словно срываются с цепи, а плохое настроение и напряжённость витают в воздухе. И ищут жертв, которых всего предостаточно. Я, разумеется, встал не с той ноги (сомневаюсь, что в четыре тридцать утра может быть иначе), и меня раздражало всё – беспричинно-траурные лица коллег в коридоре, сукин сын, непонятно почему припарковавший машину на моём месте, неожиданно сломавшийся чайник, забытая дома зажигалка, отсыревшие спички… я нещадно ругался, кричал на подчинённых, разбил пару стаканов и – видимо, для того, чтобы достойно завершить день – поссорился с полковником. Мы часто ругались, но по-настоящему ссорились редко – на этот же раз я ушёл, демонстративно хлопнув дверью, предварительно выразив своё категорическое несогласие с её взглядами на некоторые вещи (и после этого ещё долго размышлял о том, что же меня так разозлило).
Стоит ли объяснять мою эйфорию, когда я наконец-то отправился домой с твёрдым намерением забыть о работе хотя бы на выходные.
Ужинать я не стал, и это привело кошек в недоумение – животные с удивлением смотрели на то, как я сижу у стола и даже не собираюсь подходить к холодильнику.
Мы всегда ужинали вместе – это было давней традицией. Мои любимцы ели с аппетитом, иногда поглядывая на меня – может, я всё же решу перекусить на ночь?
Но голода я не чувствовал. Я чувствовал ужасную усталость – больше моральную, чем физическую – как и бывает после рабочего дня.
Когда я поднялся и пошёл в спальню, на ходу снимая пиджак, кошки тоже побрели за мной. Они устроились в кресле, немного потеснив друг друга, и притихли, по-прежнему изучая меня. Я оставил включённой лампу у кровати, полистал книгу, потом повертел в руках сотовый телефон. Вспомнил, что обещал позвонить Марике – но решил, что совсем не важно, в чьей кровати я усну, как бревно, лишь только приняв горизонтальное положение.
В будние дни я мог лежать без сна часами – засыпал я очень долго, иногда для этого мне требовался час, а то и больше – и поэтому у меня с давних времён выработалась привычка вспоминать события прошедшего дня. Но эта пятница явно была исключением из правил – я не успел вспомнить, почему поссорился с полковником (я не уверен, помнил ли я это вообще), ибо через пять минут уже спал, как убитый.
Звонок будильника заставил меня открыть глаза и оглядеться. К любителям будильников я никогда не принадлежал – и теперь думал о том, почему же в выходной я не могу насладиться спокойным тихим утром в тёплой постели. Я обречённо вздохнул и снова закрыл глаза в надежде, что всё мне просто приснилось – но будильник тут же зазвенел вновь, и мне пришлось встать. Часы показывали половину седьмого, и я не смог сдержать очередной вздох. А также не смог не задать себе очень уместный в такой ситуации вопрос: почему я завёл будильник на шесть тридцать? И вспомнил о том, что именно в эту субботу я собирался прогуляться по магазинам. И откладывать это на следующую неделю было бы чересчур.
Я потянулся, подошёл к окну, приоткрыл ставни и сел на подоконник. На улице было невероятно тихо. Желанием ехать в город я не горел. Только такие идиоты, как я, планируют дела на субботу. В такой день надо читать книгу на крыльце дома, наблюдать за птицами, смотреть кино или же лежать на диване и потихоньку дописывать очередную статью, методично набирая текст на шелестящей клавиатуре портативного компьютера. А вечером – гулять с фотоаппаратом на плече и блокнотом в кармане. Так делают нормальные люди. Но к нормальным людям я не относился, а поэтому принял душ, достал из шкафа старые джинсы и видавший виды свитер (мне очень хотелось почувствовать себя свободным от костюма и галстука), выпил кофе и отправился в город.
Думаю, по-настоящему поймёт меня лишь тот, кто когда-нибудь переезжал из города в более тихое место – или наоборот, из тихого места по какой-то глупой и непонятной причине переезжал в город, решив, что ему будет лучше среди шума машин. Жизнь за городом всегда была медленной, размеренной, спокойной – я пил кофе, курил, гулял, вытирал пыль, готовил еду, чистил ковры. И делал всё это медленно. Я даже работал медленно, если это происходило дома. И я проживал один день – но в темпе городской жизни можно было бы за это время прожить целый год, если не больше.
Городская жизнь всегда ассоциировалась у меня с неким подобием мясорубки.
Движение тут не останавливалось ни на секунду – всё постоянно вертелось, крутилось, летело куда-то. Кто-то умирал, кто-то рождался – и это происходило так быстро, что ни один человек не мог успеть понять всего этого. По своим понятиям, я прожил в Нью-Йорке довольно долго – почти пять лет. За это время я сменил две квартиры – но до сих пор называл его Нью-Йорком только тогда, когда этого требовала ситуация. Обычно я говорил: "Этот город", и в моём голосе можно было услышать отвращение и снисхождение. Я вообще не верил в то, что можно полюбить мегаполис. Он слишком большой, он слишком неуловимый для того, чтобы его полюбить. Мне всегда казалось, что для любви нужна некая статичность, возможность остановиться, вздохнуть и сказать: "Вот! Это – мой город. Я люблю его". Выросший в тихом пригороде Питсбурга, я так и не научился любить большие города. Первые полгода в мегаполисе были для меня настоящим сумасшествием – я думал, что никогда не привыкну к такому темпу жизни. Когда же я исполнил давнюю мечту и оставил шумный город, то понял, что гораздо труднее будет от такого темпа отвыкнуть. И, уже отвыкнув, я довольно долго испытывал что-то вроде неловкости перед самим собой – мне казалось, что в городе всё же было уютнее, привычнее, из окна квартиры на двенадцатом этаже я видел город и чувствовал жизнь.
Теперь неловкости за свой черепаший ритм жизни я не испытывал. Я чувствовал себя более чем комфортно – брёл по улице, как обычно, спрятав глаза за стёклами солнечных очков, и с лёгким, немного отчуждённым интересом наблюдал за людьми на улицах. Толпа никогда не вызывала у меня никаких эмоций. Ни положительных, ни отрицательных. Только вышеупомянутый интерес – когда-то в детстве я так наблюдал за зверями в клетках зоопарка.
– Папа, а о чём они думаю? – спрашивал я, сжимая руку отца.
– Они не думают, Брайан, – говорил мне отец, чуть поморщившись. – Они – как стадо. Как толпа. Толпа тоже не думает, она просто идёт, ей движут инстинкты толпы. Вот и они тоже ни о чём не думают.
– А толпа людей – это тоже стадо? – не унимался я.