— Это же мучение! — предположила Полина.
— Мучение, — согласилась девушка. — И остановиться не могу. Увидела его — поняла, что не могу. Люблю его.
Полина только краешком сознания следила за этим рассказом. История стара как мир и почему-то постоянно повторяется. Ирмина — трогает, Маринина — нет. Почему так, Полина не задумывалась. Ее сейчас интересовал лишь Тимоха с его болью. С его первой любовью, которую он вынужден ото всех прятать. История, которая ей кажется прозаичной до тошноты, могла потрясти его, оглушить просто. В первый раз всегда так.
Естественно, он хочет переварить ее в одиночестве.
— Где же мне Тимоху теперь искать? — подумала Полина вслух.
— А вы в клубе были? У него же ключи от клуба есть. Я, когда тошно бывает, тоже там музыку слушаю. Я вчера магнитофон домой не забирала…
В клуб они побежали вдвоем. Не открывая, обе прильнули к огромным окнам танцзала. На столе стоял магнитофон, а в просвете между ширмами виднелись Тимохины ноги в носках. Он спал на старом диване.
— Мне поговорить с ним? — спросила Марина.
— Не сейчас. Пойдем.
У магазина они разошлись. Полина мысленно переключалась на домашние дела. Их накопилось достаточно. Но едва она переступила порог своего дома, в калитку забарабанили, и женский истошный вопль огласил окрестности:
— Петровна! Открывай!
— Открыто, — не слишком радушно отозвалась она. Раздражение против постоянного бесцеремонного вторжения в ее личное пространство и время давало о себе знать. Хотелось лечь, вытянуть ноги и полежать с закрытыми глазами. Она вспомнила, что так и не позавтракала сегодня.
В коридоре уже хлопали двери. В проеме выросла крупная фигура Лидии Гуськовой. Всегда хмурое лицо Лидии раскраснелось. Волосы выбились из-под платка, повязанного вокруг головы плотно, по-крестьянски. По выражению этого лица Полина догадалась, что позавтракать ей так и не удастся.
— Третий раз уж к тебе прибегаю, Полина. А тебя все нет…
— Здравствуй, Лидия, садись. Что стряслось?
— Мамке нашей совсем плохо!
— Что с ней?
— Плохо! Кричит, спасу нет! И испарина на лбу… То краснеет, то бледнеет! Не знаю, что делать, Полина! Помоги…
— «Скорую» вызвали?
— Вызвали, а толку-то? Не едут! Пока до нас доберутся, помрет мамка-то! Пойдем к нам, посмотри! Укол, может, какой или еще чего…
— Не могу я уколы… — сказала Полина. — Не имею права лечить без лицензии. Мне уж из района замечание было. Как вы не понимаете?
— Дак что ж, мамке-то помирать теперь из-за твоей лицензии?
Лицо Лидии скривилось, собралось в пучок. Подбородок дрожит, того и гляди она слезу пустит. Полина услышала звук подъехавшей машины. Глянула в окно — Игорь Гуськов.
У Лидии краска отхлынула от лица. Она попятилась от двери, заранее пугаясь того, что может сказать Игорь. Полина не хотела идти к Гуськовым. Будто что-то держало ее, внутри какая-то часть отчаянно сопротивлялась. Игорь вошел, распахнув с улицы все двери. Молча стрельнул глазами на сестру.
— Полина, я за тобой. Привезу туда и обратно. Только сделай что-нибудь, спаси мать!
— Ну как я спасу, Игорь? Я что, волшебница? Полина не знала, чем защитить себя от напора Гуськовых.
В этот раз все события, как назло, наслаивались одно на другое. Хотелось закрыть уши и не слышать никого. Но сама уже вспоминала, куда сунула свой медицинский саквояж и забрала ли у отца тонометр.
Вдруг Лидия, до этого стоявшая в сторонке и молчавшая, сделала шаг к Полине и бухнулась на пол.
— Полина! Христом Богом тебя прошу, поехали с нами! Спаси мать! — завыла Лидия и воздела руки к небу, как на картине Брюллова «Последний день Помпеи».
Полина ошарашенно попятилась от нее.
— Встань сейчас же! Ты что?! Идите в машину, дайте собраться!
У Полины все затряслось — и руки, и нижняя челюсть. Она лихорадочно похватала вещи и вылетела в коридор. Наткнувшись в коридоре на Тимоху, ничего не сумела ему сказать, только неопределенно махнула рукой.
В машине Гуськовы, уже слегка успокоенные согласием Полины, только и ждали, когда она усядется. Едва Полина опустилась на сиденье, Лидия начала «прочесывать» Ирму. Она рассказывала про «подлость, устроенную этой змеей», про то, что «сколько волка ни корми» и что «пригрели змею у себя на груди», а та «сбежала, да еще имела наглость записку Павлу оставить с угрозами. Дескать, станешь преследовать — посажу».
— Мать чуть инфаркт не хватил! — задыхаясь, брызгая слюной, выливала Лидия. Она как будто не замечала упрямого молчания Полины. Та и вопросов не задавала, только чтобы Лидия замолчала. — Это за все добро, что мы ей… Нищета-нищетой пришла! Приданого никакого! Только и знала хвостом крутить!
Полина вылетела из машины и буквально побежала к дому. Ей открыла Людмила. Еще крупнее и угрюмее сестры, она молча пропустила Полину в дом.
Макаровна лежала в гостиной, в подушках, и стонала. Павла видно не было. И на том спасибо. Меньше всего Полине хотелось встречаться с ним. Она боялась не сдержаться и наговорить лишнего.
Завидев Полину, Макаровна тяжко вздохнула и вновь застонала. Грудь Макаровны высоко вздымалась. Она следила глазами за Полиной и ни на секунду не умолкала.
— Ой… ой… в боку, в груди жжет… плохо мне, Полина. Как обручем сковало… — через силу выговаривала Макаровна. — Помоги…
Полина присела рядом, стала трогать живот Макаровны, вздымающийся внушительной горой. Живот был жесткий.
— Слышала небось, что у нас стряслось? — жалобно, с трудом преодолевая одышку, спросила Макаровна. — Стыдобушка-то… Сбежала, говорят, с Володькой Никитиным, шалава!
В изголовье Макаровны, как две змеи, шипели Лидия с Людмилой.
— Где болит? — спросила Полина, прерывая злобные излияния.
— Кругом болит… И в затылке отдает. И особенно — здесь. — Макаровна шевельнула пальцами руки, лежавшей справа на ребрах.
— Закатайте рукав.
Лидия и Людмила бросились исполнять приказание. Давление у Макаровны оказалось высоким, за двести. Но Полину больше смущал жесткий живот, она осмотрела его еще раз.
Макаровна продолжала охать и стонать, а то замирала, прислушиваясь к себе, словно боясь вздохнуть.
— Желчный, Екатерина Макаровна, — сказала Полина. — Я ничего сделать не могу, в больницу надо.
— А давление? — жалобно простонала Макаровна. — Не дождусь ведь «скорой»-то, помру…
— Клофелин есть? — спросила Полина у сестер. Те метнулись в кухню за лекарством.
— Не помогает он мне, — простонала Макаровна. — Пила уж. Сделай укол какой-нибудь! Моченьки моей больше нету…
— «Скорая» приедет, сделает укол, — сказала Полина. — Если вы таблетку выпили, укол от давления больше нельзя пока. Давайте подождем немножко…
— «Скорая»… Не доживу я до «скорой»… — простонала Макаровна. — Делай! Они, може, к вечеру приедут. Или вовсе не приедут.
От двери на Полину уставились четыре колючих глаза. Полина отломила ампулу, распаковала одноразовый шприц.
— Одеколон есть?
Лидия метнулась за одеколоном.
Полина сделала инъекцию анальгина, предупредила:
— Сейчас боль в животе пройдет, но врачи приедут, вы о ней расскажите. А то последствия могут быть всякие. Подробно расскажите, где и что болит.
Сестры закивали.
Полина посидела немного возле Макаровны. Ту отпустило. Она лежала с закрытыми глазами, дыхание выровнялось.
— Подвезти? — предложил Игорь.
Полина поспешно отказалась. Больше всего ей не хотелось встречаться с Павлом. Но — пришлось. На выходе она столкнулась с ним. Он только что приехал, запирал машину в гараже.
— Здравствуй, Петровна! — преувеличенно радушно воскликнул Павел. — Не даем тебе покоя? Как там матушка?
— Ничего страшного, но в больницу ее надо отвезти.
— Хорошо, если ничего страшного, — с какой-то неопределенной интонацией проговорил Павел. — А я что тебя хотел спросить, Петровна…
Он снова загородил ей дорогу, как тогда, зимой. Глаза его, бледно-серые, почти бесцветные, бегали по сторонам. Она не могла поймать его взгляд, хотя смотрела прямо.
— Ты, случайно, не в курсе, Петровна, куда это наш артист, Володька Никитин, подевался? Вот артист! Вчера еще бегал по селу, семечек у людей набрал на масло. А сегодня уж нет его!
— А я-то откуда знаю?
— Так ведь и мать его не знает, вот что самое главное, — с кривой улыбкой заявил Павел. — Сама, говорит, не знаю, куда этот малахольный подевался… Набрал у людей заказов — и свалил… Нехорошо. Кто ж так делает?