— А ну и что! — кипятился Тимоха. — Он знаешь, как мне сказал: «Ставлю цель — добиваюсь. Ставлю новую цель, более трудную, — добиваюсь». А может, он поставил цель — деревню вытащить из нищеты, сделать ее богатой, как раньше? Это тебе как, дед?
— Слабо… — невозмутимо отозвался Петр Михайлович, глядя в сторону.
— Слабо? Борис Сергеичу — слабо?! Даты чё, дед? Да он смотри сколько сделал! Тебе этого мало?
— Немало, — согласился Петр Михайлович. — И все же — мало. Ты не понимаешь, Тимка. Деревня должна доход приносить. А иначе какой смысл ему в нее вкладывать? А это тебе не торговля: продал — деньги получил. Тут надолго закладывается, долго придется результата ждать.
— Ну и что — долго! Я как раз академию закончу, приеду на подмогу.
— Эх, дождаться бы! — искренне встрепенулся Петр Михайлович. — Тебе бы с бабкой твоей, покойницей, побеседовать… С Зинаидой Тимофеевной. Вот та экономист была! Она бы уж сейчас все выкладки… Понимаешь, когда колхоз разваливаться начал, много умников находилось. Вот и Гуськовы поначалу думали выкупить часть хозяйства, а потом и весь колхоз. Только ведь там работать надо, в колхозе-то. День и ночь. Подумали и не стали связываться.
— То — Гуськовы, а то — Доброе.
— Не сотвори себе кумира, — усмехнулся дед, искоса взглянув на внука.
— Почему — кумира? — возразил Тимоха. — Я просто справедливо говорю, как думаю. Ничего не кумира… А ты чё, дед, не доверяешь ему?
Петр Михайлович помолчал. Потом, когда Тимоха уже вроде бы забыл свой вопрос, сказал:
— Не то чтобы не доверяю, а понять пытаюсь. Зачем ему это, если у него все есть? Может, он от города устал, а может, неприятности у него там? Душа человеческая — тайна великая. Не понимаю я его, Тимоха.
— Мамку он любит, вот и вся тайна.
— Думаешь, любит? — Дед снова покосился на внука. — Откуда ты знаешь?
— Я знаю, что такое любовь, — глубокомысленно ответил Тимоха.
Дед, потрясенный, затих. Не знал, что ответить. Засмеяться не посмел. А сказать назидательно, что, дескать, он семьдесят лет прожил и не ведает, что такое любовь, не может точно ее определить, — не решился. Шут его знает. Может, в пятнадцать-то оно виднее насчет любви?
С огорода доносился равномерный звон цикады. Где-то в камыше, в пруду, кричала ночная птица. Звала кого-то.
— А вот в соседней области тоже случай был, — начал дед после паузы. — В одно село (там национальностей пять живет, не меньше) приехал крутой "мужик. Из татар. Ну вот… Ничей не родственник, главное. Просто приехал и стал мечеть строить. А заодно заборы на главной улице поправил, памятник возле сельсовета воинам-освободителям новый заказал. Сделал все и уехал.
— Ну и что? — Тимоха не понял, к чему клонит дед.
— Так… По телевизору показывали. Удивительный просто случай. Никто не понял, кто он, зачем все это сделал.
— Просто хороший человек, — сказал Тимоха.
— Да. Злу-то мы перестали уже удивляться, — согласился Петр Михайлович. — А добру — удивляемся. А я вот думаю, Тимка, может, сейчас время такое… Звезды, может, как-то по-особенному расположены. В нашу пользу?
— Это как так?
— Ну так. Если, допустим, Марс в силе, то войны не избежать, это уж правило такое. А сейчас, я слыхал, эра Водолея. Она, может, для сельчан — самое то?
Тимоха в темноте пожал плечами. Желание деда свалить чужие заслуги на звезды было ему непонятно.
— Пойду я, дед. Спокойной ночи.
— Как — пойду? Ты же ночевать хотел?
— Да Ростик там… Забыл я, что обещал на рыбалку его взять. Проснется — нет меня, расплачется.
— Ну-ну… Зайдите утром, я вам червей приготовлю.
На Тимохином диване, на самом краю, спал тощий, бледнокожий Ростик. Еще немного, и он свалился бы с дивана. Тимоха передвинул его к стенке, сам лег с краю. Раньше Тимоха не представлял, что бывают такие бледные до синевы дети, которые ни разу не видели лошади или, например, коровы. Занять Ростика не составляло труда. Он был готов с утра до ночи чистить лошадь, рвать траву для гусят и кормить кроликов. Этот мальчуган широко распахнутыми глазами смотрел на все и доверчиво льнул к Тимохе и деду. Его полюбили как-то сразу. Он никому не мешал, а только добавлял особый привкус в ежедневную деревенскую жизнь. Доили корову, поили теленка или собирали колорадского жука — невольно приходилось смотреть на эти занятия удивленными глазами Ростика. Особенно полюбил Ростик Славного. Старый конь будто понимал, что с ним рядом ребенок. Наклонялся к малышу и терпеливо стоял, пока тот хлопал его по гладкой морде.
…Они наверняка проспали бы, если бы их не разбудил Добров.
— Эй, рыбаки, хватит дрыхнуть!
Ростик, как солдат, глаза распахнул, в штаны впрыгнул, бегом в сени — проверять удочки. Тимохе вставать не хотелось. Не выспался. Но — обещал.
Добров палец приложил к губам. Тихо, мол. Чтоб мама не слышала.
— Я вас провожу, — шепнул.
Тимоха догадывался, зачем Добров так рано поднялся, но молчал.
Прошли улицей до Никитиных, потом Добров дошел до пшеничного поля. Ребята отправились дальше, к озеру, а Добров остался. Тимоха немного погодя оглянулся. Добров рвал в меже васильки.
Васильки — сорняк, но Добров наберет много, сделает букет, поставит на окно к матери в спальню. Мать проснется — цветы на окне. У нее потом весь день будет хорошее настроение. Вот он всегда так — с фантазией. Уже давно решил Тимоха сделать то же для Марины. Но Плешивка вставала раньше его. Идешь, а она тут как тут — стоит с тяпкой в огороде:
— Куда, мальчишки? На карася? Не спится ей…
Сегодня с рыбалки возвращались, когда солнце стало припекать. Ростик шел впереди, держал прутик с карасями. Тимоха насобирал васильков. Марина сейчас только-только просыпается. Только бы Плешивки в огороде не оказалось!
— Ты, Ростик, беги домой, хвастайся уловом. А я чуть позже приду.
Ростик кивнул, пустился вприпрыжку. Непривычно было ему, городскому, которого всю жизнь за ручку водили, свободно носиться на просторе. Непривычно и сладко. Побежал…
Тимоха положил удочку у палисадника, огляделся — никого. Толкнул калитку — тихо. Маринино окошко выходило в огород. Обошел дом, через морковную грядку перешагнул. Вот оно, открыто.
Тимоха пробрался осторожно, заглянул. Никого в комнате. Постель застелена, на столе пусто, чисто. Будто и не ночевали здесь.
— Э-эй! Кто там? — донеслось до него из глубины огорода. Есть! Застукала…
Тимоха цветы за спину, стоит как ни в чем не бывало.
— Здрасьте, теть Кать! Марина дома?
Катя Плешивка собирала в банку колорадского жука. Увидев Тимоху, закрыла банку крышкой, отряхнулась. Пошла навстречу.
— А, Тимофей… Ты к Марине, что ли? Пошли в дом, чего на жаре-то стоять?
Тимоха не стал возражать. Потащился за Плешивкой в дом. А цветы за спиной прячет.
Плешивка вымыла руки под рукомойником, попила воды.
— Квасу хочешь?
Тимоха выпил квасу. Прошли в зал.
— Уезжать собралась наша Марина, — вздохнула Плешивка и кивнула в сторону спальни. Тимоха проследил ее взгляд. В Марининой спальне на полу стояли ее вещи — большая сумка на колесиках и чемодан.
— Куда? — не понял Тимоха. — Не говорила ничего… В отпуск, что ли?
— В отпуск… Кабы в отпуск! Совсем…
— Как — совсем? — не поверил Тимоха. — Куда?
— К милому свому, в город.
— Как — к милому? — повторил Тимоха. — Он же…
— Женат, — кивнула Плешивка. — Знаю. Вчерась она мне призналась. Женат, говорит, теть Кать, но обещал развестись. Так и сказал в прошлое свидание: разводиться буду. Приеду, мол, за тобой. Будь готова. И число назвал, сегодняшнее. Она давеча весь день вещи складывала.
— Приехал? — упавшим голосом спросил Тимоха.
— Приехал. — Катя рада была поговорить. Она долго жила одна. А Марина не слишком разговорчива. И вдруг — гость.
Слушает, не перебивает. — Вещи вон стоят. Не взяли пока. «Мне, — сказал, — надо с тобой поговорить». Посадил в машину и увез. Вот жду. Уедет ли, останется? Не знаю…
Тимоха не мог говорить. Потому долго молчал, а Плешивка все что-то рассказывала, рассказывала.
— Ну, я пошел… — наконец выдавил он. Поднялся, вышел на улицу. Как во сне добрел до угла, вспомнил про удочки. Вернулся за ними. Так и шел — с удочками и букетом васильков. Потом цветы выбросил.
У дома стояли старые «Жигули», «пятерка». Значит, тетка приехала из райцентра. Никого не мог сейчас видеть Тимоха, ни с кем не мог разговаривать. Положил удочки у дедова забора и пошел куда глаза глядят.