Замечание Полины немного охладило любопытство доктора. Он измерил давление, послушал сердце.
— «Скорую» вызывали?
— Зачем? — снова из кухни отозвалась хозяйка. — Пока ее дождешься, можно десять раз помереть. Я сама все сделала, что надо. Вы лечение назначьте. Без рецепта ампулы не купишь. Я сама уколы проколю.
— Да? — У врача брови вверх поехали. — Значит, больной здесь останется? Надолго?
— На сколько понадобится, на столько и останется. Или вы считаете, в таком состоянии можно садиться за руль?
— За руль нельзя. Можно забрать в больницу. Доброе с интересом слушал эту перепалку, не понимая ее сути. Ему было немного жаль незадачливого врача, и он понял, что доверяет Полине. Она все сделает как надо. А потому лежал и молчал, не высказывая никаких пожеланий, не встревая в разговор. Врачу, напротив, видимо, хотелось поболтать. Он подробно и обстоятельно стал рассказывать о коварствах стенокардии, об инфарктах и инсультах. Когда Добров вдруг почувствовал приближение тошноты, вызванное обилием медицинских подробностей, его снова выручила Полина. Она выглянула из-за занавески и коротко напомнила:
— Рецепт напиши.
Мужичок быстро накорябал рецепт и вышел в кухню. Борис закрыл глаза.
Знакомы… Возможно, вместе работали. Почему-то ему захотелось услышать, о чем они станут говорить.
— Значит, не твой? — донеслось до Бориса. — А я уж было подумал — ты траур сняла, Полина. А чё? Мужик справный, и — в твоей спальне. А машина его у ворот стоит? Крутая…
Доктору, вероятно, хотелось обмусолить эту тему, но его, кажется, оборвали. Что ответила хозяйка, Добров не расслышал. Зато хорошо слышал доктора. Тот, не стесняясь, сказал громко:
— Вот если бы ты, Полина, была посговорчивей, тогда, может быть, и фельдшерский пункт в деревне оставили бы, и сама бы ты под сокращение не попала… А строптивость, она ни к чему сейчас. Время не то.
— Не дождешься, Леня, — спокойно отозвалась женщина. — Обойдемся как-нибудь.
Ну, это как сказать… — не унимался врач. Он, видимо, не торопился к другим больным, из ничего выуживая нитку давнего разговора. — Я слышал, ты практикуешь? Частным порядком, без лицензии?
Голос плешивого изменился, стал вкрадчивым, даже мягким, но слушать его было неприятно. Добров напрягся. Он догадался, что Полине тоже неприятен этот разговор. Встать бы и выкинуть этого Леню за ворота…
— Не практикую, а просто помогаю людям. Разница есть? А что это вы, Леонид Андреевич, моей персоной так заинтересовались? — усмехнулась Полина. — Может, хотите помощь оказать?
Доктор что-то вякнул. После чего голос женщины приобрел новые интонации:
— Или успокоиться не можешь, что я спать с тобой не стала как другие? Или что знаю о тебе много? Ну? В чем дело-то?
Добров видел сквозь занавеску силуэт Полины. Она встала — руки в бока, в кулаке скалка. Поза не самая дружелюбная. Доктор это просек — засмеялся неловко, накинул тулупчик, засобирался.
— Хорошая ты баба, Полина. Сколько лет тебя знаю, всегда восхищаюсь тобой. Как там у Некрасова? «Коня на скаку остановит…» — пятясь к двери, продекламировал Плешивый.
Полина без лишних движений наблюдала за ним.
— Просто жалко, что такая женщина без мужика пропадает. Сколько лет уж Николая-то нет?
— Ничего, не пропаду, — успокоила его женщина, ступая следом.
— Всем ты хороша, — напоследок похвалил врач. — И ладная, и деловая. Вот только холодная ты, Полина.
— Какая есть!
— Ну да, ну да. Женщина-зима, — усмехнулся врач и прикрыл за собой дверь.
А Полина осталась стоять со скалкой в руке. Доброву захотелось расспросить ее обо всем, что услышал. Но он почувствовал, что снова вязнет в чем-то теплом и властном. «Женщина-зима», — с улыбкой подумал он и уже через минуту провалился в сон.
Глава 4
Машина подъехала к пекарне, и Люба выпрыгнула на снег. Она сразу обратила внимание на собственную походку — пока шла от машины к пекарне. Где былая легкость, где пружинистый шаг? Она тяжело брела, как усталая женщина: голова книзу, ноги поднимаются через силу. Куда это годится?
Любава выпрямила спину, подняла голову и сразу наткнулась взглядом на огромный амбарный замок на дверях бывшего склада, а ныне ее пекарни, каждое утро выдающей новую партию ноздреватого деревенского хлеба. Было еще совсем темно, редкие звезды домигивали в предутреннем зимнем небе. Она потрогала замок и зачем-то оглянулась, словно могла увидеть зачинщиков такого бунта. Получается, что пекарь не вышел на работу, ее даже не предупредив? А что делать с заказчиками? Любава начинала закипать.
Назад к машине уже не шла, а бежала. Щеки ее гневно горели наравне с глазами.
— К Антипову поедем, пекарю.
У Антоновых в доме свет не зажигали. Пекарь был ни сном ни духом. Он вытаращил на нее сонные глаза и объявил:
— Так вы же пекарню продаете, Любовь Петровна! Так Пухов сказал. Он и замок повесил. Я тоже удивился сначала. А потом думаю: все может быть… Дело хозяйское…
Любава задохнулась собственным возмущением. Она не знала, как сдержать себя, чтобы не взорваться, не обложить по полной программе ни в чем не повинного пекаря. День начинался как в кино. Тем не менее нельзя было терять ни минуты.
Во дворе Пуховых надрывалась овчарка. Лаяла, гремела цепью, бросалась на ворота. Любава долго стучала в калитку, прежде чем Пухов — круглый маленький мужичок в накинутом поверх майки тулупе и валенках на босу ногу — неторопливо спустился с крыльца и вышел к ней за калитку. Любава поняла, что разговаривать с ней при домашних Пухов не собирается. Что-то нехорошо заныло в глубине ее существа. Но виду она не подала. Тем более что и Пухов виду не подавал — улыбался во все свое гладкое лицо, жмурился на морозце, позевывал спросонья.
— Любовь Петровна! Красавица! Утречко доброе… Вот кому не спится… Смотрю — на новой машине. Дай-то Бог…
Любава пропустила мимо ушей «новую машину». После того как Семен оставил ее без грузовика, она вынуждена была договариваться с соседом. Пришлось взять в аренду «уазик», а в придачу — его хозяина в водители. При ее положении это было разорение, но деться некуда. Теперь каждый ее промах, каждая деталь станут известны соседке. Сплетен не избежать.
— Я что-то не поняла, Василич, насчет пекарни. Почему замок? Что за новости?
— Погоди, погоди, Петровна, — все с той же сладкой улыбочкой продолжал Пухов. — Наше с тобой дело порядка требует. Так?
— О каком порядке речь? Разве у меня в пекарне порядок не соблюдается? Санитарные нормы?
Любаве стало жарко, и она размотала на шее платок — тонкую «паутинку».
— Остынь, Петровна. Пекарня-то она, конечно, твоя, но помещение-то мое. Так?
— Ну и что? — опешила Любава. — Мы тебе за аренду исправно платим. У нас с тобой договор, Василич, и ты не зарывайся. Я должна хлеб везти на точки. И кроме того, у меня — школа, детсад и детдом! Там хлеб нужен ежедневно! Свежий! Давай ключи.
— Торопыга ты, — подхихикнул Пухов. — Разобраться надо. Претензии у меня к вам. Что сам-то? Я хотел с Семеном потолковать…
— Что за новости, Зиновий Васильевич? Всю дорогу я документацию вела, при чем здесь Семен?
— Уплачено у вас, оказывается, не все… — как бы не слыша ее, продолжал он. — И вообще… Мне помещение понадобилось. Хочу свое дело открыть.
Любава разинула рот, не в состоянии вымолвить ни слова.
— Ты, я слышал, с мужем-то разводиться собралась? Дело ваше. Конечно, я тебе, Любовь Петровна, не указ, но совет все же дам по праву старшего. Продавай пекарню. Одна ты это дело не потянешь. Красоту свою только надорвешь А продашь — деньги выручишь неплохие…
— Спасибо за совет, — наконец обрела дар речи Любава. — Так ты что же, всерьез решил мне пекарню не открывать?!
— Заморозила ты меня совсем, — крякнул Пухов и стал приплясывать от холода. Маленький круглый шут. Чего он хочет? Что ей делать? Не драться же с ним?!
Пухов потер руки и повторил:
— Неувязочка вышла в нашей бухгалтерии, Петровна. Я проверял на досуге. Не сходится…
— Как не сходится?! — ахнула Любава, все еще не веря своим ушам. — Мы же с тобой проверяли последний раз, все сходилось! Почему же теперь…
— А потом я дома, в спокойной обстановочке, перепроверил — не сходится. Как есть — расхождения. И немалые, скажу я тебе, Петровна… — Пухов прищелкнул языком так, словно сожалел, что сразу не заметил расхождений. — Ты собери бумаги-то, тогда и потолкуем. Но лучше всего — продавай! Оборудование у вас не ахти какое, но если в цене сойдемся, могу рассмотреть… Исключительно из сочувствия к тебе, Петровна, к твоему женскому положению…