– Ох, дорогой, ей, должно быть, просто не терпится начать учебу в колледже. Помнишь, какими мы были в ее возрасте? Мне так хотелось поскорее уехать из дома и начать собственную жизнь! Она всего лишь ощущает ту же старую добрую жажду независимости. «Дельта» меня обожает, не зря же у меня золотая карта, они без проблем позволят поменять мне дату.
Папа испускает расстроенный вздох, с которым спадает краснота с его лица.
– Разве… разве ты не счастлива здесь? Мы ведь хотели провести твои летние каникулы вместе. Я не видел тебя в течение двух лет, Айсис. Двух лет.
– Что ты, мне здесь умопомрачительно весело, – решительно вру я. – И я буду по тебе скучать. – Еще одна ложь. Я даже тебя не знаю. – Понимаешь, я просто… Как сказала Келли, я готова ехать!
Отец, кажется, целую вечность смотрит на меня поверх своих очков, а затем вздыхает, и Келли улыбается. Я победила! Собирая чемоданы, я понимаю, что здесь на самом деле для меня ничего нет, за исключением позаимствованного «БМВ» и семьи, которая в действительности никогда не была моей. Мне потребовалось семнадцать лет, чтобы это понять.
«А до тебя действительно медленно доходит, не так ли?»
Голос раздается эхом так четко, что я бы могла поклясться, что Джек стоит рядом. Но здесь никого нет, лишь перекосившаяся фотография Келли с папой смотрит на меня через открытую дверь. В доме нет ни единой моей фотографии, ни единой, даже детской.
Здесь я окружена людьми, но я совершенно одинока.
Застегиваю чемодан на замок и сажусь на него. Все. Я готова.
Два дня спустя в аэропорту я проливаю пару слезинок. Папа вообще не плачет, что красноречивее всяких слов подтверждает то, что я никогда не желала знать. Самолет взлетает, и я любезно бросаю арахис в лысого парня впереди меня, который не перестает испускать газы. Стюардесса посылает мне благодарный взгляд, но затем он встает и идет в туалет, не закрывая за собой дверь, и нам всем приходит конец. Мы погибаем. В течение двух часов.
Мама ждет меня в зоне выдачи багажа, и, несмотря на то, что благодаря лысому мужчине от меня исходит довольно неприятный запах, она меня обнимает, и я сразу же понимаю, что больше не одинока.
***
Собираться в колледж – это как собираться на войну. Ты не вернешься. Не знаешь, что тебя там ожидает. Плюс, есть вероятность, что ты можешь умереть (экзамены) и/или пострадать от жизнеповоротных ранений (похмелье, заболевания передающиеся половым путем). И если тебе все же удастся вернуться, то можешь считать, что тебе повезло. Однако вражеская территория так и умоляет изучить ее, а я получила все необходимые базовые навыки (старшая школа), так что со мной все будет хорошо.
У меня не получается впихнуть мисс Маффин в чемодан.
Со мной не будет все хорошо.
Мама слышит мои вопли отчаяния и появляется, словно загнанная гончая на заклание.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Моя жизнь кончена! – Я бросаюсь на подушки. Мама терпеливо ждет перевода, и я указываю пальцем на мисс Маффин, наполовину свисающую из набитого чемодана.
– Айсис, это же игрушка, – вздыхает мама. – А ты собираешься в колледж. Может быть, пришло время от нее избавиться.
Я резко сажусь в постели, демонстрируя незабываемое выражение лица: глаза огромные, как блюдца, а рот настолько широко распахнут, что можно сравнить только с летающей тарелкой, не меньше.
– Хорошо, хорошо. Мисс Маффин остается, – быстренько поправляет себя мама. – Но имей в виду, что все зависит от первого впечатления, а мисс Маффин может впечатлить только шестилеток.
– Совершенно верно, мадре. Я хочу дружить только с теми, кому шесть. В глубине души. Исключительно в глубине души. Потому что законно водить машину также неимоверно весело.
Мама, посмеиваясь, качает головой и возвращается вниз к своим блинчикам.
Я со всем изяществом анимационного ниндзя украдкой пробираюсь в ее ванную и проверяю аптечку. Она заполнена в основном антидепрессантами. С одной стороны меня это беспокоит, с другой – нет. С одной стороны они способствуют суициду, с другой же – они его и предотвращают. Это самая поганая пятьдесят на пятьдесят азартная игра в мире, но это все, что у нас есть. Это все, что будет уберегать маму, пока меня не будет рядом.
– Айсис, что ты делаешь?
Я сразу же захлопываю зеркало.
– Проверяю на наличие крыс! И плесени! И то, и другое убивает людей. А ты знала, что крысы могут прыгать на более чем десять футов в длину? И они всегда целятся в самое уязвимое место.
Мама напрягается, плотно сжимая губы, словно собирается отругать меня, но затем заходит и крепко обнимает меня руками. Руками, которые теперь немного толще, чем были раньше.
– Со мной все будет в порядке, милая, – шепчет она в мои каштановые волосы с выцветающими фиолетовыми прядками. – Все хорошо. Все хорошо, так что теперь ты можешь перестать беспокоиться.
– Я не могу, – отвечаю я. – Если я перестану, то случится что-то плохое. Если я перестану, то не замечу приближения «бури», не обращу внимания, и с тобой что-то случится…
Мама обнимает меня еще крепче.
– Ты так долго была сильной ради меня. Спасибо. – Я чувствую знакомое покалывание в глазах и быстренько отрицаю его существование. Мама отстраняется на расстояние вытянутой руки и, поглаживая мою щеку, разглядывает меня сверху донизу. – А теперь пришло время тебе стать сильной ради себя. Не меня. Не какого-либо другого. Только ради себя.
Я смеюсь, но в этом смехе нет и толики веселья.
– Я не… я не очень-то хороша в этом.
Мамины глаза подобны серым зеркалам, полным любви.
– Тогда пора учиться, – улыбается она.
Глубоко-глубоко в шкафу я нахожу розовую блузку, отправленную мне Келли. Но теперь эта блузка больше, чем просто вещь. Это розовая блузка, в которой Джек сказал, что я была… была… я даже не могу заставить себя это произнести. Как же, должно быть, жалко, что я даже не могу произнести одно слово! Рты предназначены для произнесения слов, и у меня есть рот, и я знаю уйму слов, но вот это одно озвучить невероятно трудно, поскольку оно кое-что значит.
В этой розовой блузке кое-кто впервые назвал меня красивой. Кое-кто, кого я уважала. Уважаю. Кое-кто, кого я любила.
Люблю.
Люблю?
Качаю головой и запихиваю блузку в самый дальний уголок чемодана. Никогда не знаешь, когда тебе понадобится новая занавеска. Или туалетный коврик.
Мама помогает мне загрузить вещи в машину. Я беру с собой свой старый верный синий чемодан и потрепанный школьный рюкзак. Школа. Привет, школа. Прощай, школа. Я слегка вздрагиваю, понимая, что я больше в ней не учусь. Я официально выпустилась. Половина меня хочет выпить девятнадцать «Ред Булов» и танцевать долбанный «Хоки-поки» нон-стоп двадцать четыре часа, другая же половина хочет заползти обратно в школу, завернуться в нее, словно в любимое одеяльце, и никогда не вылезать. Я решаюсь поваляться на лужайке, стоная от ужаса, как грязная гусеница, отказывающаяся вылезать из своего кокона.
Когда мама загружает последнюю сумку, на нашу подъездную дорожку заезжает Кайла. Я вскакиваю с газона и бросаюсь к ней. Она приехала как раз вовремя для нашего ужина-свидания. Нашего последнего, заключительного, прощального ужина-свидания. Она выходит из машины в ослепительно красивом белом платье и сандалиях, ее темные, шоколадные волосы идеально выпрямлены. Подруга приветствует мою маму с изяществом семи французских королев и затаскивает меня в свою машину с силой семи викингов.
– Ты действительно берешь с собой только те вещи, которые в багажнике? – негодует она, когда мы едем по дороге. – Кочевые цыгане и то путешествуют с большим багажом, чем ты!