– Полагаю, ты просто пыталась быть счастливой с этим мальчиком.
– Но это ранило ее, – возмущаюсь я. – Мы причинили ей много боли. Я встала между ними. Я... она, наверное, почувствовала, что между ними все кончено. Поэтому она... она...
В моей голове неожиданно всплывает образ белого платья на зеленой лужайке. Синие глаза Софии, в которых больше не теплится жизнь, залитые лунным светом золотистые волосы с запекшейся кровью в том месте, где ее голова встретилась с землей. И крохотный серебряный браслет с гравировкой «Талли». Каждая мелочь отражается в моей голове.
Она потеряла все. И я забрала последнего человека из ее жизни. Я сделала это, не подумав, не приняв во внимание, насколько сильно это ее ранит. Я просто двигалась вперед и делала то, что хотела, потому что была эгоисткой. Потому что хотела быть счастливой.
Потому что хотела любви, хотя прекрасно знала, что не заслуживала.
Не заслуживаю.
Я вообще никогда не буду достойна этого прекрасного чувства.
Я зло.
Я темный дракон, который съел печальную принцессу.
Бабушка постукивает меня пальцем по лбу, грубо прерывая мои мысли.
– Я слышу, как в твоих мозгах вращаются шестеренки. Остановись. Это высокомерно. Ты слишком много думаешь о себе и о том, как ты влияешь на людей. Если она покончила с собой, то сделала это только потому, что ее жизнь была несчастной и она годами об этом думала, а не потому, что ты что-то сделала.
– Но я поспособствовала. Я...
Фыркнув, бабушка откидывается на изголовье кровати и натягивает на себя одеяло.
– Я не собираюсь спорить с тобой, когда ты настолько поглощена жалостью к себе, слышишь? Возвращайся, когда будешь мыслить ясно. Я хочу разговаривать со своей внучкой, а не с глупой мученицей, которая пытается взять всю вину на себя. – Я молчу, а бабушка знает, насколько это редкий случай, поэтому, вздохнув, добавляет: – Прости, детка. Знаю, это трудно. Но ты сама все усложняешь. – Она наклоняется и целует меня в щеку. – Возвращайся в девять. В этот час медсестра разожжет огонь.
Мои губы расползаются в небольшой, мрачной улыбке.
Весь путь домой по темной дороге меня сопровождает маячащая на горизонте бледная, золотисто-белая практически полная луна. Такого же цвета, как волосы Софии. В моей голове отчетливо раздается ее голос: «Ты пыталась помочь. Ты пыталась мне помочь, и за это я никогда не смогу отблагодарить тебя».
Я возвращаюсь обратно в дом престарелых к девяти. Вооружившись солнечными очками и лимонадом, мы с бабулей припарковываем свои задницы на шезлонгах на лужайке и ждем девяти часов.
Ровно в девять дымоход извергает фейерверки – оранжевые, синие и зеленые, – которые испепеляют облака. Бабушка смеется и, отдавая дань уважения своей умершей подруге, приподнимает к небу стакан. Я откидываюсь на спинку шезлонга и улыбаюсь.
Хорошо быть живой.
– 4 –
3 года
44 недели
6 дней
Иногда, когда жизнь пинает тебя под зад, ты должен пнуть ее в ответ.
По яичкам.
Стальным носком ботинка.
По сути, если кто-то, кто угодно, пинает вас, будет очень зрело не прибегать к неэтичным мерам и не пинать их в ответ. Но это же скучно! А я люблю веселье. Стопроцентное удовольствие. Одно сотенное процентовольствие.
Я усмехаюсь собственному каламбуру. Одно сотенное процентовольство. И единственным признаком того, что последние пять минут я размышляла вслух, является мой прекрасный отец, постанывающий с другой стороны стола.
– Айсис, ешь, – умоляет он.
– Нет, пап, мне нужно идти. – Я быстро вскакиваю со стула, в то время как близняшки швыряются друг в друга овсянкой.
– Ты сейчас же сядешь и доешь свой завтрак вместе со всеми, Айсис, или да поможет мне…
– Куда ты собираешься? – перебивает его Келли и мило мне улыбается.
– Домой.
От такой перспективы у Келли загораются глаза, у отца же глаза темнеют.
– Айсис, по своему билету ты не сможешь вернуться домой раньше тридцатого…
– Пап, – хнычу я. – У меня умерла подруга, и я должна пнуть жизнь по яйцам.
– Мы все умрем, – говорит одна из близняшек, перестав метать овсянку. Моргнув, она широко распахивает свои обворожительно голубые глаза, которые невероятно контрастируют с ее ярко-белокурыми косами.
– Точно! – Я указываю на нее рукой. – Видишь, пап? Она это понимает!
Когда лицо папы жутко краснеет, словно он вот-вот взорвется, Келли хватает его за руку и лепечет:
– Ох, дорогой, ей, наверное, просто не терпится начать учебу. Помнишь, какими мы были в ее возрасте? Мне так хотелось поскорее уехать из дома и начать собственную жизнь! Она всего лишь ощущает ту же старую добрую жажду независимости. «Дельта» меня обожает, не зря же у меня золотая карта, они без проблем позволят поменять мне дату.
Папа расстроенно вздыхает, и его лицо вновь принимает естественный цвет.
– Разве… разве ты не счастлива здесь? Мы ведь хотели провести твои летние каникулы вместе. Я не видел тебя два года, Айсис. Два года.
– Что ты, мне здесь умопомрачительно весело, – решительно вру я. – И я буду по тебе скучать. – Еще одна ложь. Я даже тебя не знаю. – Понимаешь, я просто… как сказала Келли, я готова уехать!
Отец, кажется, целую вечность смотрит на меня поверх своих очков, а затем вздыхает, и Келли улыбается. Я победила! Собирая чемоданы, я понимаю, что на самом деле здесь для меня ничего нет, разве что позаимствованное БМВ и семья, которая в действительности никогда не была моей. Мне потребовалось семнадцать лет, чтобы это понять.
«А до тебя действительно медленно доходит, не так ли?». – Его голос звучит так четко, что я могла бы поклясться, что Джек стоит рядом. Но здесь никого нет, лишь изображения Келли и папы на перекосившейся фотографии смотрят на меня через открытую дверь. В доме нет ни единой моей фотографии, ни единой, даже детской.
Здесь я окружена людьми, но совершенно одинока.
Застегиваю чемодан на замок и сажусь на него. Все. Я готова.
Спустя два дня в аэропорту я проливаю пару слезинок. Папа вообще не плачет, и это красноречивее всяких слов подтверждает то, что я никогда не желала знать. Самолет взлетает, и я любезно бросаю арахис в лысого парня впереди меня, который испускает газы. Стюардесса посылает мне благодарный взгляд, но затем этот парень идет в туалет и не закрывает за собой дверь, и нам всем приходит конец. Мы погибаем. В течение двух часов.
Мама ждет меня в зоне выдачи багажа, и, несмотря на то, что благодаря лысому мужчине от меня исходит довольно неприятный запах, она меня обнимает, и я тотчас понимаю, что больше не одинока.
* * *
Собираться в университет – это как собираться на войну. Скорее всего, ты уже не вернешься. Ты не знаешь, что тебя там ожидает. Плюс, есть вероятность, что ты можешь умереть (экзамены) и/или пострадать от жизнеповоротных ранений (похмелье, заболевания передающиеся половым путем). И если тебе все же удастся вернуться, то ты смело можешь считать себя счастливчиком. Однако вражеская территория так и умоляет изучить ее, а я получила все необходимые базовые навыки (старшая школа), так что со мной все будет хорошо.
У меня не получается впихнуть мисс Маффин в чемодан.
Нет, не будет.
Мама слышит мои вопли отчаяния и приходит ко мне, словно загнанная гончая на заклание.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Моя жизнь кончена! – Я бросаюсь на подушки. Мама терпеливо ждет перевода, и я указываю пальцем на мисс Маффин, которая наполовину свисает из набитого чемодана.
– Айсис, это же игрушка, – со вздохом говорит мама. – А ты собираешься в университет. Может быть, пришло время от нее избавиться.
Я резко сажусь в постели, демонстрируя незабываемое выражение лица: глаза огромные, как блюдца, а рот настолько широко распахнут, что можно сравнить только с летающей тарелкой, не меньше.
– Хорошо, хорошо. Мисс Маффин остается, – быстренько соглашается она. – Но знай, все зависит от первого впечатления, а мисс Маффин может впечатлить только шестилеток.
– Совершенно верно, мадре. Я хочу дружить только с теми, кому шесть. В глубине души. Исключительно в глубине души. Потому что законно водить машину также неимоверно весело.
Мама, посмеиваясь, качает головой и возвращается вниз к своим блинчикам.
Я со всем изяществом анимационного ниндзя украдкой пробираюсь в ее ванную и проверяю аптечку. В основном она заполнена антидепрессантами. С одной стороны, меня это беспокоит, с другой – нет. С одной стороны, они способствуют суициду, с другой – они же ему и препятствуют. Это самая поганая пятьдесят на пятьдесят азартная игра в мире, но это все, что у нас есть. Это все, что будет уберегать маму, пока меня не будет рядом.