И брожу я весь день по улицам:
Может где-то мелькнёт твой взгляд
И ночное видение сбудется.
Всё ищу тебя наугад.
Кармель не подозревала, что может так ревновать. Едкое жгучее чувство опалило душу, заставляя возненавидеть ни в чём неповинную именинницу и заодно всех девушек, которые со слезами на глазах сейчас слушали Тимура. Она осознавала: насколько глупо будет выглядеть, если хоть как-то выдаст свои чувства, поэтому полуулыбка словно приклеилась к её лицу, заставляя неметь мышцы.
– Тимур спой «Не сбылось у нас…» – попросила Инга, после того как стихли последние необыкновенно красивые строки песни. – Я буду считать свой день рождения удавшимся на все сто.
Поддержала её не только женская половина отряда, но и мужская. Кармель отстранённо подумала: умеющий играть и петь человек выглядит намного привлекательнее, чем есть на самом деле. Теперь понятно, почему раньше гармонист на деревне считался завидным женихом. Невольно дамы сейчас приписали Тимуру некую утраченную возвышенную любовь, а мужчины позавидовали умению завладеть мыслями и чувствами слушателей. Кармель уловила флюиды неприязни к своей персоне, сбивающей с певца печальный ореол романтика.
– Тим, не пой пока, секундочку, подожди меня. – Незнакомая Кармель девушка вскочила на ноги и скрылась в темноте. Вслед ей посыпались беззлобные шуточки.
«Интересно, у него была девушка среди поисковичек? Кто считался его дамой сердца?» – Она смотрела на лица девушек, еле-еле освещённых светом костра, и злилась на себя, ревность не позволяла ей по-настоящему насладиться чудесным летним вечером и замечательными песнями. Она опускалась в этот чёрный колодец ревности и пока не видела дна. Кармель закрыла глаза и позволила себе услышать ночь сквозь приглушённые разговоры вокруг. Постепенно до её слуха пробилось пение цикад, треск кузнечиков, переливчатая трель какой-то птицы. Постепенно душа очищалась от тягостного чувства.
«Фу какая я ревнивица. И это без всякого повода», – отругала себя Кармель.
– Можно начинать, – проговорила девушка, появившись в круге света.
– Давай, Тим. Маша разрешила, – съехидничал мужчина, сидящий неподалёку от Кармель.
Тимур наклонился к её уху и прошептал:
– Я пою только для тебя.
Она благодарно улыбнулась в ответ, и на душе стало совсем легко.
Отгоревших листьев зола17,
Расплескался туман седой.
Равнодушно осень смела
Всё, что было у нас с тобой.
Крылья сломаны, камнем вниз…
Все воздушные замки – прочь.
И беды разбойничий свист
Нам пророчит чёрную ночь.
Заплутала где-то заря.
Хоть бы малый блеснул просвет!
Сколько злого сказано зря,
Словно прошлого в жизни нет.
Извлекаем из прежних грёз
По осколкам следы любви.
Всё напрасно. Не нужно слёз,
Не сбылось у нас… Не зови!
Тихий шелест остылых троп
Весь в багрянце осенний лист.
Паутиной – души озноб
И беды разудалый свист.
Кармель сглотнула комок в горле. Её сердце отзывалось страхом и холодом на каждую стихотворную строку. «Не нужно для меня это петь, – восставало в ней всё, и тут же она одёрнула себя. – Вот глупая. Эту песню попросила Инга. Что я снова выдумываю. Красивые же слова, настоящие, за душу берут».
Тимур спел ещё пару романсов. Девушки захлюпали носами.
– Так не пойдёт. День рождения это или нет? – руководитель отряда Спартак забрал гитару у Тимура. – Концерт окончен. Можете еще полчаса поздравлять Ингу и отбой.
– В прошлом году ты говорила, что родители обещали подарить тебе мотоцикл. Подарили? – поинтересовалась у именинницы Лариса с некоторой ехидцею в голосе.
Инга насмешливо глянула на пухленькую Ларису.
– А то! Отец держит слово. А ещё для меня в мае он устроил небольшой культурный тур по театрам Москвы. – Она заразительно захохотала.
Невольно засмеялись и окружающие.
Инга вытерла слёзы, выступившие из глаз.
– Папе страшно хотелось сделать меня поклонницей Мельпомены, но удалось обратное, я возненавидела театр. Чуть не умерла от скуки: в одном театре давали «Дядю Ваню18», в другом «Вишнёвый сад», а добили меня «Три сестры».
– Я тоже терпеть не могу Чехова, – поддакнула девушка напротив Кармель.
– Говорят громко, неестественно. А сколько пафоса. Так бы и стукнула по башке Раневскую19. Как она заламывала руки: «Ах, мой шкафик, мой стульчик20». Дура старая. За садом исстрадалась. Можно подумать: она сама вишни собирала. Небось слуги на деревьях корячились. Профукала с доченькой состояние за границей и припёрлась распродавать последнее. И ещё вид делает, что ей сад жалко, надо же приличие соблюсти. – Инга хихикнула, вспоминая спектакль. – В школе я как-то сравнила внешность писателей и знаете что? По внешнему виду можно сказать, написал он дельное или так, туфту.
– Скажешь тоже, – хмыкнул мужчина с усиками франта двадцатых годов, – внешний вид ничего не значит.
Инга подбоченилась. Вокруг перестали разговаривать и прислушались к беседе.
– А вот и значит. Берём Толстого. Большой, солидный дядька и тома у него увесистые. Одна «Война и мир» чего стоит. Шолохов весь какой-то ершистый, хитрый и романы тоже неоднозначные. Достоевский крупный мужик, но взгляд у него загнанный, больной. Про его книги и говорить нечего: весь внутренний мир в них. Продолжать?
– Интересная теория, – заметил Тимур. – А что же насчёт не полюбившегося тебе Чехова?
Инга мило улыбнулась ему и развела руками.
– Тут совсем просто. Тщедушный интеллигентный очкарик, небольшого роста, с впалой грудью. Явно не умел постоять за себя. И пьески накропал унылые, нудные, про таких же как сам скучных никчёмных людей. Что он написал кроме рассказов и пьес? Ничего интересного и крупного. Полное подтверждение моей теории.
Кармель слушала рассуждения Инги молча и не хотела влезать в разговор. Но самоуверенный отзыв Инги о Чехове задел её своей глупостью до глубины души, и она не сдержалась.
– Антон Павлович был высокого роста, почти два метра. Замечательно сложён. В молодости очень красив. Хорошей лепки лицо с выразительным взглядом. Имел густую шевелюру, обладал мягким приятным басом. А ещё он написал много юмористических рассказов, скучным его никак не назовёшь. Кроме рассказов Чехов написал повесть «Степь» и научно-публицистический роман «Остров Сахалин». И это при том, что заболел чахоткой в двадцать четыре года. Он не только не унывал, но и не переставал работать. Так что твоя теория полная чушь. Но ты не одинока в заблуждениях. Психиатр Лоброзо21 тоже пытался по внешним признакам, а точнее по черепу, определять внутреннюю суть человека.
Инга фыркнула.
– Ну может с Чеховым я прокололась. Но с другими-то всё точно.
– Нет. Просто ты подтасовываешь факты под свою выдумку, – возразила Кармель
– Ничего я не подтасовываю, – возмутилась Инга и начала вспоминать других писателей и их романы.
Кармель поднялась.
– Не хочу спорить, а тем более слушать этот бред.
Инга оскорблённо воскликнула:
– Что ты из себя ставишь? Конечно, только тебе можно бредить призраками. Куда уж нам.
Тимур догнал Кармель возле палатки.
– Ладно тебе, чего ты рассердилась. Ну развлекалась Инга. Пусть её. Не стоило портить ей день рождения.
Кармель посмотрела ему в глаза.
– Я не собираюсь ради чьего-то дня рождения поддакивать глупостям.
Он поглядел на неё немного странно, чуть разочарованно. Потом взял за плечи.
– Ты всегда стоишь на своём?
Кармель поняла: сейчас он ведёт речь вовсе не об Инге. Казалось, Тимур спрашивает о чём-то своём, важном только для него. Она растерянно пожала плечами.
– Пока что я заметил: для тебя удобства и твои решения важнее всего. Важнее мнения о тебе. Ты ни с кем не считаешься.
Кармель опешила.
– О чём вообще речь?
Тимур махнул рукой.
– Проехали. Пойдём лучше баиньки.
Этой ночью его ласки были необычно бурными, какими-то горячечными. Он словно в бреду повторял и повторял её имя. Постепенно охлаждение, возникшее между ними, исчезло. Тело Кармель звенело от переполнявшей её любви и радости. Тимур долго не засыпал, касался её лица кончиками пальцев, гладил волосы.
– В твоих глазах и, правда, тонешь, как в омуте. Даже зрачков не видно. А волосы светло-русые, странные, по цвету совсем не подходят к глазам, – бормотал он. – Ты не здешняя. Тебя не удержать, течёшь, как вода сквозь пальцы. Феликс тоже это заметил. Вот и нарисовал с тебя недосягаемую мечту, а вовсе не Марию-Магдалену.