Но все приходит слишком поздно. Она устала, так устала! Успех и поражение идут рука об руку. Ее тело не упустило шанса воспользоваться ее недавним отчаянием и вышло из повиновения — машина разладилась. Безупречная основа, на которой ткался узор ее жизни, стала расползаться на глазах. И вот уже какие-то клетки в ее организме растут и множатся, как полоумные, почуяв свободу, — точно ребятня, гурьбой высыпающая на улицу после уроков.
Мэри Фишер все чаще беспокоит нудная ноющая боль в пояснице. Она идет к врачу. Тот направляет ее в больницу на обследование. Прогноз, как ему кажется, не слишком обнадеживающий.
Она ложится в больницу против воли, повторяя, как это свойственно абсолютно всем:
— Не могу я лечь в больницу! У меня просто нет такой возможности. Кто сделает за меня все, что нужно? Да они же пропадут без меня!
Мэри Фишер, сама того не сознавая, почти счастлива. Если счастье вообще существует на свете, то это — быть кому-то нужным.
Потенциальные покупатели приезжают на месте осмотреть Высокую Башню. Цены на недвижимость упали, и бензин нынче дорог. Никто не горит желанием забираться в такую глушь. Да и скала, похоже, осыпается, а ну как рухнет вся эта башня прямо в море? Чтобы такой неприятности не случилось, нужно вгрохать в это огромные суммы: все равно как если бы вы задумали обезопасить, подпереть и укрепить саму природу — всего только для того, чтобы можно было жить дальше.
31
Мистер Чингиз был влюблен в свою работу. Ему казалось, что если на свете и есть профессия, к которой нельзя придраться, то это косметическая хирургия. Если ты социальный работник, тебя всегда могут заподозрить в пособничестве системе; если обычный врач — в том, что ты продался фармацевтическим компаниям; если учитель — что ты порабощаешь неокрепшие умы; если художник — забавляешь немногих избранных; если занимаешься бизнесом, значит, способствуешь тому, чтобы неимущих мира сего продолжала давить железная пята капитализма; но косметическая хирургия вне подозрений. Уродство она превращает в красоту. Преображая человеческое тело, эту, так сказать, внешнюю оболочку души, мужчина, как представлялось мистеру Чингизу, получает едва ли не уникальную возможность прочувствовать, что значит материнство, — самому лепить, формировать, в муках производить на свет. Правда, строго говоря, муки выпадали не на его долю, а на долю его пациентов. Неважно, он все равно их чувствовал. Ничто не дается даром.
Он предвкушал, с каким удовольствием он будет возиться с Марлен Хантер. Она представлялась ему огромным свертком, который предстояло развернуть: такие свертки обычно посылают по кругу на детском дне рождения — заботливые мамаши намеренно заворачивают подарок во множество слоев мятой бумаги, чтобы неловким маленьким пальчикам легче было справиться. И вот, наконец, музыка смолкает — и глазам присутствующих открывается долгожданное сокровище! Он, как ребенок, ждал этого мига и ждал ее благодарности.
Он лично проводил мисс Хантер в ее палату. Тот же нежный сиреневатый цвет, тот же едва уловимый аромат, что она уже видела и вдыхала, держа в руках письмо из клиники. Капельницы, респираторы и сверкающие белые приборы, изобретения современной медицины, — все неприметно стояло в уголке, накрытое отутюженными простынями. За широкими окнами видна была красная пустыня; невдалеке высился отвесный утес, похожий на противотанковый эскарп. А под окнами разрослась изумительной красоты и пышности флора, какую обильное орошение порождает там, где естественные источники воды либо отсутствуют, либо труднодоступны.
— Вам здесь нравится? — спросил он.
— Моей матери понравилось бы наверняка, — ответила она.
Он подумал, что, может, не стоит трогать ее голосовые связки, оставить как есть: голос, кажущийся грубым в сочетании с монументальной комплекцией, при более стройном телосложении может восприниматься как слегка низковатый, с приятной хрипотцой, иначе говоря, сексуальный. Вообще он заметил, что именно соединение мужского и женского начал обладает наибольшей притягательной силой. Мужское по силе сексуальное желание в хрупком теле, глубокий голос на фоне сдержанных, робких жестов и так далее — словом, двойственность и изощренность, а отнюдь не естественная простота.
Мисс Хантер не выказала желания сойтись поближе с другими пациентами. Она почти все время проводила в своей палате — смотрела телевизор или перелистывала журналы.
— Вы могли бы на досуге поизучать какой-нибудь язык, — посоветовал он, начиная немного тревожиться за нее.
— Это еще зачем?
— Ну, может, вам захочется путешествовать, — сказал он, растерявшись от удивления. — Когда все будет позади. Многих наших пациентов потом тянет путешествовать. Им нравится показывать себя в новом обличье.
— Кому надо, пусть учатся говорить на моем языке, — сказала она.
— Все-таки какое-то занятие, — не отступал он. Рядом с ней он чувствовал тоскливую беспомощность: можно подумать, он призван исполнять ее желания, а не руководить ими. — В нашем деле ожидания неизбежны, часто длительные. Не говоря уже о том, что духовное самоусовершенствование еще никому не повредило.
— Я здесь для того, чтобы усовершенствовать свое тело, — ответила она. — С духовной сферой у меня и так все в порядке.
Он был ее Пигмалион, но она не желала признать свою зависимость от него, восхищаться им или хотя бы испытывать признательность. Он привык к обожанию женщин, им сотворенных. Благоговейное «ах!..» шелестело по коридорам вслед его шагам, куда бы он ни направлялся: одну проведать, другую благословить, еще кого-то пособлазнять будущим, вместе посокрушаться о прошлом, при этом он ни на минуту не забывал о своей летящей походке и о своем имидже в целом. Но мисс Хантер не желала присоединяться к хору его воздыхательниц. Ничего, всему свое время.
Он начал с ее лица. Слегка уплотнил ткань под глазами и подтянул подбровье, так что белок теперь больше проглядывал сверху, над радужной оболочкой, а не снизу, и от этого глаза вдруг стали распахнутые, искренние и наивные — и огромные в сравнении с ее небольшой головой. Эти глаза завораживали, как завораживают глаза котенка или, правильнее сказать, любого детеныша, даже крокодильего.
Ассистент мистера Чингиза, молодой доктор Джозеф Блэк — такой отчаянный смельчак на бейсбольном поле и дотошный педант у операционного стола, — с интересом всматривался в лицо, которое мисс Хантер желала обрести взамен нынешнего. В луче проектора на стене операционной перед ними красовалась увеличенная фотография Мэри Фишер, одна из тех, что вручила им Руфь.
— По-моему, я уже где-то видел это лицо, — сказал доктор Блэк. И вспомнил — где же как не на обложке книги в их больничной библиотеке. Вообще-то пациенты книг не читали — ну, еще журналы полистать, это да, поворчать, что дают старые номера, а им нужны свежие. Редко-редко кто осилит романчик или триллер. Но им нравилось, чтобы в библиотеке были книги, иначе они чувствовали себя обделенными. Все без исключения были убеждены, что в душе они заядлые читатели и только из-за стрессовой ситуации вынуждены временно отдохнуть от чтения.
Когда глаза мисс Хантер зажили, ей сломали скулы и несколько их расплющили; а когда синяк стал понемногу проходить, укоротили челюсть и изменили ее форму. Потом взяли полоску кожи из области крестца и пересадили вдоль линии волос, — отодвинув ее назад и создав тем самым красивый, чистый лоб. Кожу под подбородком подтянули наверх, натянули на щеки и, сделав надрезы, лишнее убрали. Мелкие морщины вокруг рта и носа заполнили силиконом, а лопнувшие кровеносные сосуды обработали лазером. Заодно ей сняли все родинки, волоски, в общем, все ненужное, и в довершение слегка приподняли уголки рта, придав ее лицу радостно-выжидательное выражение.
Один за другим в десны, подготовленные мистером Фиртом, ей имплантировали новые зубы: при этом метод был выбран самый трудоемкий и болезненный, прибегали к нему крайне редко. Зубной техник, у которого в качестве образца имелась лишь фотография Мэри Фишер, установил, что ее зубы не идеально ровные, но легкая неправильность лишь усиливает очарование. Чересчур крепкие, ровные зубы у женщины могут и напугать: обладательница таких зубов скорее укусит, чем соблазнит.
Теперь на прелестном личике мисс Хантер совсем уж нелепо торчал большой, крючковатый, страшный нос. Голова по сравнению с телом казалась непропорционально маленькой. Как и следовало ожидать.