Наполеона принимали еще радостней, чем его супругу, для французов он был желанным доказательством, что величие Франции еще не кануло в Лету, что французские войска способны воевать, одерживать победы, а уж за столь явную и стремительную, как в Италии над, казалось, непобедимой Австрией!.. о!.. за одно это Наполеона следовало нести на руках вместе с конем!
Сам генерал был немало смущен столь откровенным восхищением.
– Я, в сущности, еще ничего не совершил, просто не позволил армии бездействовать, когда она должна успешно воевать.
Сам Бонапарт понимал, что все эти восторги почти аванс, который он перед Францией должен отработать, совершив нечто выдающееся, достойное подвигов Великого Александра. Этого желал и он сам. Завоевать мир и сложить его к ногам любимой женщины, что может быть для мужчины лучше. А Жозефина обязательно подарит ему сына. Вот оно, счастье!
Всего мира пока не было, но была освобожденная от австрийцев и возвращенная Франции Италия, были восторги толпы на улицах всех городов, через которые он очень быстро проезжал, были надежды на будущее и, конечно, любовь. Ну, и, само собой, прилагались еще подарки для обожаемой Жозефины.
Наполеон спешил в спальню на улице Шантерен, чтобы осыпать свою супругу драгоценностями, покрыть поцелуями каждый пальчик ее прелестных ручек и ножек, ласкать, не выпуская из объятий до завтрашнего дня. Он намеренно попросил устроить встречу в Люксембургском дворце не сразу, чтобы иметь время сначала доказать свою любовь и свой пыл Жозефине.
И вот они, три ступеньки, ведущие в знакомую прихожую, лай Фотюне, услышавшего появление кого-то в доме… Бонапарт на мгновение замер в надежде уловить легкие шаги супруги, даже призвал к тишине открывшего ему дверь слугу, но, кроме лая левретки, ничего не услышал.
– А где мадам?
Слуга явно смутился:
– Ее нет в Париже…
– Что?!
Неизвестно, что было бы дальше, но тут следом за самим Наполеоном в дом вошел управляющий и, поприветствовав генерала, протянул ему пачку счетов.
– Мой генерал, мадам заново отделала дом и сказала, что счета оплатит супруг.
Увидев суммы, которые предстояло выплатить за отделку дома и новую мебель, Наполеон едва не пал духом. Он заперся в комнате и приказал себя не беспокоить.
Однако оставался вопрос, где же сама Жозефина. Слуги либо не могли, либо не желали говорить правду, только разводя руками, обманутый в лучших надеждах Бонапарт был удручен сверх меры.
На следующий день в Люксембургском дворце Директория устроила его чествование, но разве до парадных речей ему было, разве до звучавших здравиц, разве до приветствий толпы, если рядом не было его обожаемой Жозефины? Где она, с кем?
Подсказала семья Бонапарт и Жюно, ничуть не обманывавшийся по поводу супруги своего генерала. Адъютант напомнил, что даже в Италии в присутствии мужа Жозефина умудрялась изменять ему, а уж в Париже, от Наполеона вдалеке, и вовсе принимала у себя любовника.
Наполеон был мрачен и полон решимости: развод и только развод! Становиться всеобщим посмешищем, сгорающим от любви к той, что откровенно изменяет ему, он не желал. Сын мадам Жозефины Эжен Богарне уже стал адъютантом генерала и теперь боялся, что из-за легкомысленного поведения матери пострадает тоже, но Наполеон относился к пасынку по-прежнему хорошо, явно демонстрируя, что дети за родителей не в ответе.
Сама мадам в это время весьма весело проводила дни в обществе любовника – все того же Ипполита Шарля. Им понравился Мальмезон, хотя дом пока был малопригоден для жизни, к тому же в окрестностях Парижа нашлось немало других очаровательных местечек, удобных для любовных свиданий…
Камеристка Жозефины Луиза прислушалась, из-за двери снова доносился счастливый смех мадам. Ну что за женщина! И как она не боится мужнина гнева, ведь в Париже все обо всех известно, генералу Бонапарту обязательно передадут сплетни о поведении его супруги. Да и какие это сплетни, если Жозефина действительно ни одной ночи не проводит без своего Ипполита? После очередной выволочки, устроенной директором Баррасом, хотя бы перестала приглашать Шарля к себе в спальню.
Однажды Баррас, получивший очередную пачку счетов, не вовремя поутру явился в дом на улице Шантерен лично, прислушался в прихожей и, отодвинув в сторону слугу, направился прямиком в спальню. Ему не посмели помешать, слуги прекрасно знали, кто платит им за службу.
Раскрыв рывком дверь, Баррас увидел весело катавшихся в постели обнаженных Жозефину и Ипполита. Взвизгнув от неожиданности, мадам поспешила прикрыться одеялом, на что Баррас резонно усмехнулся:
– Не стоит прятать от меня свои прелести, мадам. Я хорошо осведомлен о том, как вы сложены. – Он кинул на постель пачку счетов и фыркнул: – Вот это пусть оплачивает ваш супруг, которому вы наставляете рога, или ваш любовник, с которым наставляете. Распорядитесь отныне мне ваши счета не доставлять.
Смущенная Жозефина что-то забормотала. Уже у двери Баррас обернулся и презрительно добавил:
– Вы недолго пробудете генеральшей, если у вас не хватает ума не притаскивать любовника в супружескую постель!
Глядя ему вслед, Жозефина подумала, что он прав. Разве можно полагаться на молчание тех же слуг? А горничная, например, может многое рассказать о том, как любовники обновляли новое устройство двух кроватей, то сдвигавшихся, то разъезжавшихся в разные стороны в зависимости от пожеланий спавших на них.
Конечно, спать там не получалось, они с Ипполитом резвились так, что сначала сорвали коврик над кроватями, потом в самый неподходящий момент задели механизм и кровати разъехались, а потом и вовсе провалилась основа одной из кроватей. Зато было весело!
После посещения Барраса Жозефина и Ипполит стали осторожней, они выбирались в предместья или окрестности Парижа и приятно проводили время в замках в округе. Вот и теперь одно из таких, снятых для свиданий, гнездышек приняло любовников.
Камеристка знала, как не любит мадам, когда прерывают ее любовное развлечение, но требовалось отдать письмо из Парижа, доставивший его слуга многозначительно сказал:
– Срочно.
Письмо было от гражданина Барраса, наверняка генерал намерен скоро вернуться в Париж, пора прекращать свидания.
На стук в дверь недовольным голосом отозвался Шарль.
– Письмо из Парижа для мадам.
– Просуньте в дверь и убирайтесь прочь!
Сунув листок в дверную щель, камеристка действительно поспешила прочь, она уже задумывалась, не сменить ли хозяйку, эта явно доиграется до беды. Какой муж станет терпеть вот такое унижение! Говорят, генерал Бонапарт без ума от своей супруги, но ведь и его терпению когда-то придет конец.
Горничная, ездившая с мадам в Италию, по секрету рассказывала, как Жозефина развлекалась со своим Ипполитом и там, а потом едва спасла своего любовника от суда. И чего она находит в этом Шарле? Нет, он, конечно, хорош в постели, в этом камеристка успела убедиться, и не единожды, но всему есть предел, рано или поздно генералу надоест быть рогоносцем…
Из спальни послышался возглас Жозефины, причем явно не радостный. Следом она потребовала одеваться. Значит, случилось что-то серьезное.
– Что, дорогая, что вас так напугало?
– Мой муж в Париже уже третий день!
Одеваясь, Жозефина шипела:
– И подлец Баррас сообщил мне об этом только сейчас!
– А откуда он мог знать, где мы с тобой прячемся?
Это было резонно, но ужаса у Жозефины не убавило. Она даже забыла о существовании Ипполита Шарля, отмахнувшись, когда тот попытался обнять любовницу:
– Ах, Шарль, оставь! Мне надо придумать, как оправдаться перед мужем.
Тот пожал плечами:
– Скажи, что осматривала Сен-Клу…
Глаза Жозефины блеснули надеждой:
– Мальмезон!
– Дался тебе этот Мальмезон.
– Я мечтаю об этом поместье. Помнишь, где-то были старые планы по перестройке?
Внизу шум, Бонапарт сразу понял, что вернулась Жозефина, но даже не поднялся из кресла, в котором сидел, чтобы выйти навстречу. Он столько дней дома. А жена только сейчас вернулась невесть откуда, притом что вся родня шепчет в оба уха, что она с любовником.
Наполеон почти горестно вздохнул, он уже решил развестись с Жозефиной, как бы это ни было тяжело. Да, развод и только развод! Пока она отсутствовала, он тысячу раз повторил себе это, отрепетировал свою речь перед неверной супругой, продумал все до мельчайших подробностей, то, как произнесет роковые слова, как отвергнет все ее мольбы о прощении, как будет холоден и неприступен, как… Ах, да что говорить!