– Барраса? – Мысленно обозвав собеседницу круглой дурой, Жозефина разыграла почти возмущение. – Мой супруг страшно ревнив, стоит ему только узнать о моей встрече с Баррасом, как он заподозрит что угодно! О нет! Умоляю и вас, молчите о сегодняшнем разговоре!


Пока Жозефина морочила голову теперь уже бывшей президентше Гойе, Наполеон брал власть.

Сначала все шло просто замечательно, напуганный Совет поспешил перебраться за город в Сен-Клу, при этом поставив Бонапарта… командовать парижскими войсками! Большего подарка они генералу сделать не могли.

Оставался единственный человек, который реально смог бы помешать Наполеону, – Бернадотт. У этого генерала были и войска, и авторитет. Но Бернадотта Бонапарт связал по рукам и ногам честным словом не вмешиваться, сделать это удалось при помощи супруги Бернадотта Дезире. Говоря Жозефине, что легко справится с этим противником, Наполеон вполне понимал, каким образом. Дезире была его собственной первой любовью, но если Наполеон практически забыл девушку, родители которой отказали ему в родстве, то сама Дезире продолжала любить Бонапарта и ради помощи бывшему возлюбленному помогала теперь ему справиться с мужем.

Равнозначен Наполеону был и генерал Моро, но Жан-Виктор Моро не рвался к власти, а беззаконие, творимое директоратом, ему надоело. Зря он надеялся, что, сместив директоров, Наполеон уйдет и сам, но надежда, как известно, умирает последней.


Директорат отказался от власти сразу, прекрасно понимая, что силы все равно нет, а вот Советы Старейшин и Пятисот попробовали сопротивляться. Если честно, то Наполеон этого не ожидал, он думал, что, увидев себя в окружении войск, оба Совета попросту разбегутся, однако этого не произошло.

Советы, перебравшиеся в Сен-Клу, заседали в двух залах: на втором этаже, в меньшем зале Марса, – Совет Старейшин, а внизу, в большой Оранжерее, – Совет Пятисот. Понятно, что от пятисот там была едва ли половина, другая предпочитала отсиживаться в норках, но и тех хватало, чтобы Люсьену Бонапарту приходилось туго. Справиться с перепуганными, кричащими депутатами нелегко…

Еще хуже стало, когда пришел сам Бонапарт. Он только что расправился с пятью директорами, приняв от троих отставку, а двоих отправив в тюрьму, и рассчитывал на столь же легкий успех в Советах. Но не тут-то было, ни в отставку, ни тем более в тюрьмы депутаты не желали.

Наполеон, привыкший, что при одном его появлении раздаются аплодисменты и приветственные выкрики, услышав нечто противоположное, совершенно растерялся. Его не только не восхваляли, от него потребовали ответа и грозили объявить вне закона! Их было много, гораздо больше сторонников свержения, депутаты начали попросту трепать Наполеона, обвиняя в попытке захвата власти. Обвиняя совершенно объективно!

Еще несколько минут назад бравый, генерал вдруг сник, побледнел и начал нести настоящую ахинею о собственной избранности, о том, что он солдат… пришел спасти… Франция гибнет…

Чувствуя, что дело плохо, сторонники сумели вытащить своего откровенно оплошавшего лидера из зала Марса, но и внизу оказалось не лучше.

Совет Пятисот тоже не поверил в наличие заговора, от которого надо спасаться с помощью Бонапарта, вернее, все понял верно – этот заговор самому Наполеону и нужен. Раздались крики:

– Бонапарта – вне закона!

– В Кайенну его! В Кайенну!

– За попытку захвата власти казнить!

И тут… Наполеон попросту грохнулся в обморок. Рослые гвардейцы поскорее вытащили его на руках на улицу. Войска, стоявшие перед дворцом, безмолвствовали, а ведь на их поддержку так рассчитывал будущий диктатор.

Из зала неслись крики с требованием объявить Наполеона вне закона и отправить на рудники. Стало ясно, что переворот попросту срывается. На улице, стоило привести Бонапарта в чувство, как тот, едва услышав крики с требованием отправить его с Кайенну, снова рухнул с лошади.

Люсьен, не желая отправляться вместе с братом, взял все в свои руки, он обратился к солдатам на площади:

– Во дворце засели убийцы! Они готовы уничтожить моего брата и вашего любимого генерала!

Солдаты не шелохнулись, им было совершенно непонятно, почему нужно защищать генерала, который вон лежит в обмороке…

И тут сыграла свою роль бездумная решительность генерала Мюрата, он поднял саблю:

– Я пошвыряю их из окон! Штыками их!

Когда толпа готова к действиям, неважно каким, ей нужен только клич, тоже неважно какой! На плечах Мюрата невесть откуда появилась пятнистая шкура не то барса, не то леопарда, вывезенная им из Африки. В руках сабля, глаза горят… Чем не лидер?

Дверь в зал заседания оказалась не открыта, хотя распахнуть ее не составляло труда, а попросту грубо выбита. Ворвавшись в зал, боевой генерал обложил на мгновение притихших от такого появления депутатов столь отборными ругательствами, что их изумление перешло в столбняк, а потом в панику. Совет Пятисот выскакивал в окна, опасаясь штыков солдат.


Наполеон, наконец придя в себя, принялся распоряжаться уже с толком, правда, это не касалось действий солдат, тут приоритет был явно у других, зато трех консулов выбрали быстро. Ими оказались Дюко, Сийес и Бонапарт. Кто выбирал? Какая разница?

Парижанам было обещано:

– Наполеон спасет Францию.

Парижане согласились:

– Пусть спасает.

Сам Бонапарт обещал:

– Мое правление будет разумным, себе я не желаю ничего, готов во всем служить народу.

Народ был счастлив. Наполеон тоже.

Тем более, когда среди трех консулов понадобилось выбрать первого (если есть власть, она не может быть размазана среди троих, надо поделить), ему удалось перехитрить соперников. Он попросту предложил:

– Думаю, Сийес, как самый опытный, должен назвать первого консула.

Разве после этого Сийес мог назвать себя? Пришлось предлагать Бонапарта. Наполеон скромно согласился:

– Мы справимся.

Правда, кого имел в виду под этим «мы» – всех троих или себя лично, не уточнил. Позже выяснилось, что лишь себя, потому что Сийес и Дюко остались бледными тенями при Первом консуле Наполеоне Бонапарте, но тогда все промолчали. В Кайенну не хотелось не только братьям Бонапарт, но и консулам тоже.

Никто не задался вопросом: что же за переворот произошел? Сменили пять директоров на троих консулов, причем Сийес и Дюко остались, разогнали Совет Пятисот и Совет Старейшин. Но надежды, которые замученная Франция возлагала на боевого генерала Наполеона Бонапарта, были огромны. Никто не поинтересовался, к чему были французам его победы в Италии или в Египте.

Франция хотела мира, она хотела хоть немного пожить без потрясений. Наполеон обещал:

– Я тоже хочу мира! Будет мир!

К чему при этом французам знать, что он думает на самом деле?


Через день, вернувшись домой Первым консулом, Наполеон объявил Жозефине:

– Мы переезжаем в Люксембургский дворец! Я покажу тебе, как живут короли!

Счастливый Наполеон водил супругу по комнатам, которые занимал Баррас, показывал золоченые обои на стенах, роспись потолков, роскошную мебель…

– Ты только посмотри! Разве кто-то другой мог бы дать тебе все вот это?! Разве кто-то мог подарить тебе возможность спать на кровати самой королевы или есть за столом во дворце?!

Жозефина старательно прятала глаза и пыталась не расхохотаться. Бонапарт решил, что жена потрясена преподнесенным счастьем.

– Разве ты могла мечтать, что станешь ступать по коврам, по которым ходили королевы? А это кресло? В нем сидела Мария-Антуанетта! За этим бюро писал Людовик XV!

Откуда Бонапарту было знать, что и в этом кресле, и на этой постели Жозефина давно побывала при Баррасе, а в постели и на ковре занималась с ним любовью? Но она честно кивала, ахала и изображала радость.

Однако Жозефине вовсе не хотелось возвращаться на постель Барраса даже с мужем, она настаивала на переделке Мальмезона, чтобы жить там.

На радости Наполеон согласился, тем более у Первого консула деньги имелись. В Мальмезоне начался ремонт, это надолго отвлекло супругу консула.


Супругов словно подменили. Жозефина вдруг отчетливо увидела пропасть, на краю которой стояла по собственной вине, разве стоила страсть Ипполита Шарля, который мгновенно испарился при опасности, замужества за человеком, ставшим Первым консулом? И хотя она хорошо знала, сколь непрочно любое положение наверху власти, оставаться в случае развода одной еще хуже.

Да, во Франции столь бурные времена, что надеяться не на что, однако что было бы с ней, разведись Наполеон? К тому же Жозефина наконец обратила внимание на самого мужа, и оказалось, что он не так уж плох.