– Сейчас ты моя, – прошептал он, запуская руку между моих широко расставленных ног. Он ласкал мой клитор, совмещая удары тела с кружением своих нежных пальцев, целовал меня в шею, шептал что-то, то ли нежные слова, то ли угрозы, то ли обещания. Я задрожала, чувствуя, что конец этой скачки близок, и уже жалея об этой скоротечности. Я не хотела, чтобы это кончалось, не хотела кончать так быстро. Еще немножечко, пожалуйста. Кто-то, кажется, прошел мимо нашей кладовки, но ни один из нас уже не обратил на шаги никакого внимания. Я застонала и попыталась увернуться от безжалостных движений его рук, но он только рассмеялся. Андре поднес пальцы другой руки к моим губам, и я жадно приняла их туда, желая быть заполненной со всех сторон. Его руки, его пальцы, его тело двигались синхронно, лишая меня способности мыслить, возможности говорить. Я сосала его пальцы, удерживаясь на краю из последних сил, но Андре не облегчал мне задачу, шепча на ухо непристойности, говоря о том, какая сладкая у меня задница, как ему нравится насаживать ее на свой член. Когда оргазм накрыл меня, только его рука удержала меня от падения, его рука на моей промежности. Я отпустила стеллаж, губы раскрылись в невольном стоне. Андре обнял меня, прижал к себе и замер. Он кончил вместе со мной, словно это было так просто, совершенно в его воле, словно он только и ждал меня. Мои мышцы сжимались и разжимались, рассылая сладкие импульсы по всему телу, а Андре держал меня, умоляя не шевелиться. Он хотел почувствовать каждую волну, каждый прилив, каждое сокращение моего тела.
– Умница, – прошептал он, когда все закончилось. Он позволил мне развернуться и обнял, плотно прижав к себе. Я уткнулась носом в его грудь, тихонько целуя и вдыхая ее тонкий запах. Я почти плакала от наслаждения, держась руками за его шею, ноги у меня дрожали.
– Ты так вкусно пахнешь, – я провела губами по поросли темных волос на его груди. – Что это за туалетная вода?
– Вот не скажу тебе, и ты будешь вынуждена ходить за мной повсюду следом, – рассмеялся он. – Токсикоманка.
– И нимфоманка, не забудь.
– И нимфоманка, – кивнул он. – Сейчас ты оденешься и пойдешь в номер, оттраханная мною принцесса.
– Ваша светлость, мессир? – я склонила голову в церемонном поклоне.
– И порвешь со своим парнем, – добавил он.
“Где ты была? Мы сходили с ума! Ты купила мазь?” Меня забросали вопросами, как пакетиками с краской на веселых, глупых фестивалях, и я стояла, хлопая глазами. Я забыла придумать ответы на эти вопросы, забыла о двух людях, которые ждут от меня кто любви, а кто мази от синяков. Почему у моей матери такие синяки, в самом деле? И что мне сказать Сереже? Господи, я должна что-то сказать Сереже.
– Что случилось? – он почувствовал, что что-то не так, первым. Это меня не удивило. Я, должно быть, выглядела просто ужасно, растерянно переводя взгляд с Сережи на маму и обратно, испытывая полнейшую неспособность выдавить хоть слово.
– Я так понимаю, никакой мази! – мама взмахнула руками и раздраженно пошла к импровизированной мини-кухне, чтобы налить себе воды. Это раздражение – в нем я чувствовала себя, как рыба в воде, знала, как управляться с этим и уцепилась за него, как за спасательный круг.
– Я же говорила, что такую мазь не дадут без рецепта, мама! К тому же, ее не так просто найти. Неужели нельзя было взять с собой из больницы?
– Я забыла! – бросила мама обвинительно. – Могу я забыть? Я, между прочим, нахожусь под огромным стрессом.
– С чего это ты под стрессом, мама? Ты же и раньше делала операции, они давно уже должны были войти в привычку. И вообще, откуда у тебя такие синяки? – нахмурилась я. Сережа смотрел на меня, полный неясных подозрений, не сформулированных вопросов. Это было так дико, стоять рядом с ним и знать, что еще пять минут назад я сидела на полу, свернувшись калачиком в руках другого мужчины – такого, который одновременно и пугает меня, и делает по-настоящему живой. То, чего я никогда не испытаю рядом с Сережей.
«Порвешь со своим парнем»! Это казалось таким неважным там, наверху. А здесь? Как я должна порвать с ним? Сказать: «О, мама, я вообще не ходила в аптеку. И, кстати, нам надо расстаться, Сережа. Но ты можешь переночевать на диване, чтобы не платить за номер в другом отеле». Глупо и пошло. Кто заканчивает отношения таким образом? Впрочем, я не специалист по прекращению отношений, я никогда еще не бросала ни одного человека. До Сережи у меня не было никого серьезнее моего кота Костика, а после Сережи – оно еще не наступило. И я уже не была так уверена, что оно обязательно наступит. Может быть, это было просто временное помутнение? Я должна порвать с Сережей? Прямо сейчас? Кто это сказал?
– Тебя кто-то обидел? – спросил Сережа, и я вздрогнула, заметив, что он встает со стула. Я была уверена, что мое грехопадение заметно невооруженным глазом. И стоит Сереже подойти ближе, он все поймет окончательно.
– Я…чуть не попала под машину, – пробормотала я, не придумав ничего умнее.
– Что? – вскричали они почти хором, моя мама и мой парень, и на их лицах отразилась одинаковая обеспокоенность. Это было бы почти смешно, если бы врать не было так противно.
– Да. Какой-то кабриолет, – несла я, выдавая на гора единственный образ, возникший в голове. – Несся, как сумасшедший.
– Я думал, так только у нас в Москве бывает, – воскликнул Сережа.
– Чокнутых водителей хватает везде, – покачала головой мама. – Ты запомнила машину? Номер? Кто был за рулем? Господи, ты же могла погибнуть! Какой кошмар! Нужно немедленно что-то сделать, ты говорила с полицией? Вас кто-нибудь видел?
– Никто не видел… нас, – пробормотала я, вздрогнув от возмутительной двусмысленности этой фразы. Нас действительно никто не видел. Наша маленькая эскапада сошла нам с рук. И не то, чтобы Андре хоть капельку, хоть на миллиметр волновался об этом. Мне кажется, что, если б ему предложили взять меня в центре Лувра, прямо под Моной Лизой, он тут же согласился бы не раздумывая. Но было что-то предосудительное в том, с какой легкостью ему все удавалось. Мы вышли из кладовки как раз в тот момент, когда в коридоре никого не было, мы целовались в лифте, но этого тоже никто не видел. Я вдруг подумала – интересно, откуда Андре так хорошо знал, куда меня вести, как открыть дверь в эту кладовку. Уверена, он не в первый раз это делает. Я представила его там же с кем-то иным, с какой-нибудь другой женщиной, и впервые ощутила удар ревности. Именно не укол, а удар. Мне стало тяжело дышать.
– Нужно опросить людей. Ты уверена, что это был кабриолет? – мама бегала по комнате, заламывая руки с яркой, одной ей присущей экспрессией, за которую ее так любили зрители. Она уже видела себя на обложках журналов, явственно представляя следующие за этим интервью и фотосессии. Возможно, прямо сейчас она сожалеет, что я чуть не попала под машину «до», а не «после» ее операции.
– Мама, как же я могу спутать с чем-то машину без крыши?
– Ты что, упала, да? – обеспокоенно спросил Сережа, подобравшись ко мне совсем близко. – Ты цела, уверена, что ничего не сломала? У тебя ведь есть страховка для путешествий?
– Я понятия не имею, есть ли у меня страховка для путешествий, и – да, я уверена, что ничего не сломала. Я просто упала. А эта…мадам… она уехала. Я не запомнила номер, я даже не запомнила, на какой улице это случилось.
– Господи, ну и время пришло. На улицу страшно выйти. Эти… стритрейсеры всюду! – мама еще возмущалась, размахивая руками, но было видно, что она уже успокаивается. Я извинилась и попросила отпустить меня в душ. Больше всего мне хотелось остаться одной. Меньше всего мне сейчас хотелось устраивать сцену с расставанием. А после всей лжи, что я нагородила, это тем более было бы вряд ли возможно. Что вполне устраивало меня, малодушную.
– У тебя не кружится голова? Не делай слишком горячую воду. Мало ли, вдруг сотрясение – оно не всегда сразу выявляется. Если почувствуешь, что тошнит или кружится голова…
– Да, да, да, – я схватила мобильник и, прошмыгнув в ванную, закрыла за собой дверь. Наконец-то, маленькая лгунья. Бросив мобильник на полочку, я включила воду, подставила руки под струи и закрыла глаза. Мне нужно было подумать, что делать дальше, но все, о чем я могла думать, это о том, как Андре смотрел на меня, как целовал, прижимая к себе, как вонзался в меня, словно пытаясь раз и навсегда что-то доказать мне, но что именно – неизвестно. Интересно, это и есть любовь?