Френки Роуз - Зима

— Кое-что он сказал. Но я хочу, чтобы ты мне рассказала.

Так похоже на Брэндона. Он знает, что я расскажу лишь половину истории, если будет возможность хоть что-то скрыть.

— Просто... — я упираюсь костяшками пальцев в лоб, — одна девчонка из Брейка вместе с бывшей пассией Люка сговорились и разоблачили меня в Колумбийском.

— И?

— И? Это последнее, чего мне хотелось!

— И я уверен, что переспать с девчонкой, в которую он по уши влюблен, только чтобы увидеть, как наутро она сбегает, даже не разбудив его — последнее, чего хотелось Люку.

— Что за хрень? Он тебе это сказал? — Я закрываю глаза и опускаюсь на барный стул, в ужасе глядя пустым взглядом в стену. Брэндон лишь смеется.

— Вообще-то нет. Он позвонил мне в семь утра и был сам на себя не похож. И это единственный вывод, который я мог сделать. Он не отрицал, когда я напрямую спросил его об этом. Не злись. Он просто искал тебя.

— Он говорил тебе, что врал нам всем о смерти папы? — выпаливаю я. На другом конце провода в течение минуты сохраняется тишина.

— Нет, он мне ничего не говорил. Что ты имеешь в виду под «он врал»?

— Полиция кое-что скрыла от нас. Скрыла от общественности. Люк говорил, что когда отца нашли, он уже был мертв, но это не так. Люк говорил с ним. И держал за руку, когда он умер. Он...

— Что он сказал, Эвери

—...сказал, что держал его за руку, пока он умирал, когда они нашли его. Ему было очень больно. Все эти годы...

— ЧЕРТ, ЭВЕРИ, ЧТО ГОВОРИЛ МАКС?

Я замираю на полуслове и моргаю, глаза заволакивает пеленой слез. Брэндон чертыхается в трубку.

— Дерьмо, прости, ребенок. Что он сказал? Что-нибудь о том, что он натворил? Почему это сделал? Говорил ли, кто еще к этому причастен?

Его голос полон гнева. Я так удивлена его категоричностью, что мешкаю с ответом. Говорю прямо.

— Нет. Ничего подобного. Он сказал... Он сказал «сделка» и еще «Летай высоко, Икар».

Брэндон резко выдыхает по ту сторону трубки.

— Твой отец, этим именем он обычно называл...

— Я знаю. — Это действительно так. Еще один человек понял, что его последние слова — послание для меня. Это чертовски ранит.

— А что насчет «сделки», ребенок? Это что-то значит для тебя?

— Нет.

— Уверена? Подумай хорошенько.

— Я уже подумала! Я вообще последние восемь часов ни о чем другом думать не могу. Наверное, тебе стоит позвонить Люку и поговорить с ним об этом. Судя по тому, что он говорил мне прошлой ночью, у них были близкие отношения.

Я слышу, как Брэндон втягивает воздух сквозь сжатые зубы; он всегда так делает, когда расстроен или волнуется.

— Ты должна простить Люка, знаешь.

— Почему? Он врал нам. И у него все еще есть секреты. Ты знал, что папа взял над ним шефство, когда он был ребенком? Так что у него есть темное пятно в прошлом, раз уж нужна была помощь. Кто знает, что он за человек. Откровенно говоря, мы едва знаем этого парня. Он может быть опасен.

— Именно поэтому ты вчера легла с ним в постель?

Моя челюсть отвисает. Это больно. Больнее, чем я готова признать.

— Я совершила ошибку, Бренд. И больше ее не повторю.

— Он офицер полиции, Эвери. Как, черт возьми, он может быть опасным? И да. Я знал, что Макс за ним приглядывал. Твой отец рассказывал мне несколько вещей о Люке, о которых, честно говоря, я предпочел бы не знать. Теперь мне сложно смотреть ему в глаза при встрече, мне жаль его. Если бы ты дала ему шанс, он бы пролил свет на то противное, темное дерьмо из своего прошлого, и ты поймешь, как неправа сейчас. Что касается лжи о нас, если полицейские утаили информацию от общественности, то Люк сделал то, что ему полагалось. Он, возможно, потерял бы свою работу, если бы рассказал нам то, что скрыли в тех бумагах. Или хуже того, попал бы в тюрьму.

Резкая критика Брэндона — совсем не то, чего я от него жду. Обычно он милый добряк, но сейчас, похоже, я задела его за живое.

— Прости, я... — опускаю голову пониже, — я веду себя как та еще стерва.

— Да. Так и есть. Послушай, проваливай из дома твоей мамочки, ладно? Воздух в том помещении точно отравлен.

— Не могу. Я ни за что пока не вернусь в Колумбийский. И если ты воображаешь, что я вернусь к Люку, то я закричу.

— Нет, идти к Люку — не вариант. Он едет сюда. Говорил что-то о том, что хочет приехать в дом и поискать дневник отца. Не ты ли предлагала ему обратиться ко мне за помощью?

Я хлопаю рукой по столешнице, чувствуя приближение головной боли.

— Я предлагала ему это до всего произошедшего! Какого черта он сейчас за это взялся?

— Понятия не имею. Возможно, ты попала в точку. Может, он был сломлен темными событиями из прошлого, и твой отец оказался тем человеком, который помог ему выбраться из этой ямы. Возможно, Люк чувствовал, что Макс спас его. И благодарен ему за это.

Я кусаю внутреннюю сторону щеки, несмотря на мягкость тона, понимая, что Брэндон все еще отчитывает меня.

— Мне жаль, ладно? Последние двадцать четыре часа выбили меня из колеи.

— Я знаю, ребенок. У тебя тоже есть свои скелеты в шкафу. Но прекращай строить из себя жертву. И тащи свою задницу в колледж.

— Кстати о колледже, не нужна твоя помощь, Бренд.

— В чем?

Я кусаю губу, пытаясь сформулировать.

— Я… эмм, я должна взять у тебя интервью о том, что случилось.

Брэндон глубоко дышит на другом конце провода.

— Какое интервью?

— О том, что случилось... О папиной смерти. О том, как я это восприняла.

— С какого перепуга ты хочешь это делать?

— Я не хочу. Я должна. Это задание по «Право и этика СМИ». Мой профессор — исчадие ада. Он хочет, чтобы мы вытащили наши самые болезненные воспоминания. Плюс чтобы мы озвучили чью-то еще версию событий. Завалить этот предмет — последнее, в чем я сейчас нуждаюсь.

— Почему бы тебе не выбрать что-то другое, Эвери? Что-то, что не причиняет такую боль?

Я прижимаю кончики пальцев ко лбу, задавая себе тот же вопрос. Хотя уже знаю ответ.

— Потому что он загнал меня в угол. Я сказала ему, что честность — самое важное качество для журналиста, поэтому если сейчас я солгу, то выставлю себя ужасной лицемеркой.

— Ну, хорошо, если ты действительно хочешь поговорить со мной, договорились, Эвери. Но чтоб ты знала... Думаю, чисто географически есть человек, который ближе к тебе и был бы более разумным выбором.

Надеюсь, он не имеет в виду мою мать? Он не может быть настолько жестоким. На заднем фоне слышится звук автомобильного двигателя.

— Ко мне клиент, ребенок. Я должен идти. Просто подумай об этом, хорошо?

Он вешает трубку, и я остаюсь одна, с привкусом горечи во рту. Я хватаю свое пальто, намеренно оставляя ключ от маминой квартиры нетронутым на столе, и убираюсь оттуда.

Угрозы

— Я переживал, вернешься ли ты. Ты собиралась мне перезванивать?

Я решила обезопасить себя и вернуться в кампус незамеченной. Ноа, засунув рукава в карманы куртки, сидит на нижней ступеньке лестницы у входа в здание. Мои плечи поникают при виде его проницательных глаз.

— Так теперь ты поджидаешь меня у дома? — Я сжимаю связку ключей в ладони.

— Только чтобы, наконец, увидеть тебя, любовь моя. — Из-за его случайного использования слова «любовь» я съеживаюсь. Он натужно смеется. — Не волнуйся, Эвери, это просто ласковое обращение.

— Я знаю, — голос звучит глухо, несмотря на все мои усилия казаться раздраженной. Я кручу в руках ключи и подхожу к двери. — Не хочу стоять здесь у всех на виду. Хочешь зайти?

Ноа выпрямляется, слегка горбит плечи, укутываясь в пальто.

— Никого нет, Эвери. Все на занятиях.

— Там, где должен быть и ты