— Это нечестно. У меня была мысль позвонить Аманде Сент-Френч и спросить, какого черта она творит, почему после стольких лет все еще таит на тебя злобу. Полиция сняла с тебя все обвинения. Она не имела права.
Я никогда не видел ее такой возбужденной.
— Успокойся, ладно. Это я виноват. Стоило рассказать Эвери раньше.
Мама трясет головой, не давая мне закончить фразу. Она бросает тарелку, которую мыла, в раковину, расплескивая воду и мыльную пену.
— Не смей говорить, что это твоя вина, Люк. Ты не виноват. Ты не сделал ничего плохого.
Я закрываю лицо руками и делаю глубокий вдох.
— Ага. Конечно. Мама Эвери — прокурор. Она запрограммирована верить, что человек виновен, несмотря ни на что. Даже если бы я прошел тест на полиграфе, она бы все равно считала, что я вру.
Мама поворачивается ко мне, кладя одну руку на бедро. Выражение ее лица незабываемо: она явно в шоке. Даже одиннадцать лет спустя она не может справиться с этим. Как и я.
— Ты должен пойти за ней, малыш. Она знает не всю историю. Мне нестерпима мысль о том, что она плохо о тебе думает.
— Я не могу изменить этого, мама. Даже если я скажу ей правду, поверит ли она? Она может быть как ее мама.
— Ты действительно считаешь, что эта бедная девочка похожа на свою мать?
Если рассматривать все под таким углом, то, конечно же, нет. Нет. Нет. Сто процентов нет. У Аманды и Эвери нет ничего общего.
— Ей просто нужно время. И я дам ей его.
— Время — это последнее, что ей нужно, Люк!
— А последнее, что нужно мне, — чтобы ты так кричала на меня.
Она прислоняется к стойке, плечи поникли. И снова плачет.
— Ради всех святых. Прости, малыш. Просто я… Я твоя мама. Я хочу защитить тебя, а сейчас ничего не способна сделать для этого.
Я подхожу ближе и обнимаю ее. В растерянности, она дрожит в моих руках, не замечая, как Эмма входит на кухню. Сестра застывает на месте, с горящими после уличного холода щеками в наглухо застегнутой куртке.
— Что происходит?
Мама вздрагивает и тыльной стороной руки утирает слезы.
— Ничего, милая. У Люка с Эвери произошло небольшое недоразумение, и я пытаюсь уговорить его пойти ее искать.
Эмма приближается ко мне и, хлопнув по руке, заявляет:
— Ты умудрился накосячить с первой же девушкой, которую привел в дом после той сучки? Да что с тобой?
— Знаю. Я мудак. — Не хотелось бы ей говорить, что произошло на самом деле. Эмма терпеть не может вспоминать ту историю, как и я.
Она хмуро смотрит на меня, бросая свою сумку на кухонный стол.
— Тогда тебе лучше всё исправить, и побыстрее. Мне нравится Эвери. И мама права. Тебе нужно найти ее.
Когда женщины семейства Рид наседают на тебя, это невозможно просто игнорировать.
— Ладно, ладно… Я съезжу в старый дом Брэндона. Наверное, она там.
Эмма качает головой.
— Вряд ли. Я только что проезжала мимо, по пути из больницы, и рядом с домом все оцеплено полицейскими. Обыск или что-то в этом роде. Пришлось объезжать через Бликер.
Мама обеспокоенно кладет руку на грудь.
— Куда она могла поехать? У нее же нет друзей поблизости. — Я недовольно смотрю на нее. Да, это так, но не стоит вот так прямо заявлять об этом..
— Может, она поехала в свой старый родительский дом? — спрашивает Эмма.
Такая вероятность близка к нулю.
— Сомневаюсь. Она ненавидит тот дом.
— Просто позвони туда. Ты не можешь знать наверняка, так ведь?
Мама подает мне телефонную трубку — нужный номер есть в сохраненных. Недавно я искал там дневник Макса Бреслина, и она набирала пару раз на домашний. Сотовый там берет не везде, так это был лучший способ связи.
Телефон молчит, пока я держу его у уха. Сердце колотится — тут, тук, отдается в груди, пока я жду звука соединения. Но его нет.
«Абонент временно недоступен. Пожалуйста, перезвоните позднее».
— Странно.
— Что такое? — Мама на грани нервного срыва. Я тоже близок к этому.
— Проблемы на линии. Она не может быть отключена. Ты дозванивалась всего неделю назад, да?
Мама кивает.
— Может, неполадки из-за снега?
— Может быть. — Но что-то не так. В груди колет от беспокойства. Даже если этот хаос с линиями вызван снегом, это означает, что Эвери, наверное, замело. — Мама, дай ключи. Я поеду туда.
Мама берет ключи в руки, морщины на ее лбу складываются в бесчисленное множество линий.
— Будь осторожен, ладно, малыш? У меня плохое предчувствие. Веди осторожно. И привези ее домой, слышишь?
40 глава
Сделка
Размеренное гудение.
Звук капающей воды.
Знакомое жужжание.
Голова просто убивает меня. Изо всех сил пытаюсь открыть глаза, инстинктивно понимая, что зрение сейчас важнее слуха. Острая боль пронзает голову, когда мне удается разлепить веки, яркая вспышка моментально ослепляет меня, но мгновение спустя свет чуть приглушается. Не настолько, чтобы облегчить пульсирующую на затылке боль, но достаточно, чтобы я снова могла видеть.
Я привязана к стулу. В подвале. С бассейна снят защитный тент, и вода искрится, отбрасывая свет на потолок и стены. Папин проектор закреплен на деревянном стуле — одном из тех, что обычно стоят у барной стойки на кухне. Проектор включен, но фильм не проигрывается. Виден лишь белый квадрат на стене в противоположном конце помещения.
Я оглядываюсь: вокруг никого.
Ужас заполняет каждую клеточку моего тела. Кто бы это ни был, он привязал меня к стулу, бог его знает что у него на уме, и я никак не могу освободиться. Крепления, привязывающие меня к стулу, тугие и крепкие. Я пытаюсь ослабить их, но все без толку.
— Советую поберечь силы, — отражается эхом от стен низкий голос.
Я прокручиваю его в голове снова и снова, пока не понимаю, что звук искажен. Слышится жалобный скрип кожаных ботинок — мой похититель спускается по лестнице в подвал. Тело в панике деревенеет, пока он подходит, фигуру и лицо все еще не разглядеть.
— Что вы делаете? — вырывается мое шипение, я парализована паникой.
Неизвестный подносит небольшой черный ящик ко рту и нажимает кнопку.
— Самое время перемотать глупые вопросы, как думаешь?
Я не отвечаю. Неизвестный больше ничего не говорит. Он осторожно приближается к проектору и, аккуратно управляясь со старой техникой, ставит пленку, явно не принадлежавшую папе, в подающий отсек. Он работает в тишине, прокручивая ленту с конца к самому началу.
— У меня есть одно видео твоего отца, которое ты точно еще не видела, — обращается он ко мне, говоря в передатчик. — Думаю, мы можем посмотреть его вместе.
Я дергаюсь в веревках, удерживающих мои руки за спиной, плотно привязанная к стулу. Они сильно врезаются в кожу. Фигура в черном приближается и с силой наносит удар по моему лицу рукой в перчатке.
Щека горит огнем. На глазах выступают слезы. Я всегда думала, что в такой ситуации не буду подчиняться, но в реальности быть чьей-то пленницей, чувствовать, что твоя жизнь в опасности, вызывает дикий страх. И я не могу сделать ничего, только хнычу. Человек в черном возвращается к проектору и снова говорит в датчик:
— Кому было сказано не дергаться? — Больше ни слова. Он ставит фильм на воспроизведение, и вдруг на подвальной стене оживает лицо моего отца. Он в слезах, нижняя губа разбита и кровоточит. Внутри меня все переворачивается и замирает от страха.
— Что... что это?
Человек в черном за пару шагов сокращает расстояние между нами и хватает меня за волосы, заставляя поднять голову.
— Смотри, — рычит он в голосовой передатчик. И мне приходится. Папины глаза лучатся неимоверным светом, словно кто-то зажег их. Слышен мужской голос за кадром.
— Ты невероятный счастливчик, Макс. Ты считаешь себя везунчиком?