— Я был забавным ребенком. И думал, что уже вырос. Поэтому не хотел, чтобы кто-либо видел меня голым. Сказал ему, что не стану снимать одежду. Отец подошел к духовке и включил ее. Газовую плиту. Самую большую конфорку. Крутил ручку до тех пор, пока огонь не стал максимальным. Рози все еще спала у него на руках, положив голову на плечо, когда он взял лопатку с металлической ручкой, которой мама обычно переворачивала омлет. Наклонил ее над огнем, пока металл не раскалился докрасна. «А теперь, — сказал он, — если ты сейчас же не разденешься, я приложу эту чертову штуку к ее чертовой коже». — Люк снова останавливается, пытаясь взять себя в руки. Делает глубокий вдох. В его глазах стоят слезы. — Я знал, он способен на это. Он становился чокнутым, когда напивался. И я не хотел, чтобы Рози было больно, поэтому… Снял одежду. Тогда папа разбудил Рози. Она не поняла, что происходит. Он сказал, что мы будем играть в гребаную игру, — последние слова Люк просто выплевывает.
У меня перехватывает дыхание. Закрывая рот руками, я уже знаю, что он скажет дальше, и нахожусь в ужасе. Подозревая. Надеясь, что это не так.
— И Рози спросила… спросила, что это за игра? Черт подери… ей было всего восемь. — Его голос почти сел, он едва может говорить. — И мой отец, он ответил, что мы с ней будем играть для него, а он будет смотреть. Он приказал Рози снять одежду, а она, блин, не понимала, что вообще происходит, и тогда… — Люку не хватает дыхания, он замолкает, слезы градом катятся по лицу. Он сгибается пополам, его плечи и тело дрожат.
— Все в порядке. Все хорошо. Тебе не нужно больше ничего говорить. — Я сползаю вниз по кровати, обхватывая его застывшее тело.
— Я не трахал ее. Я знал, что это чертовски неправильно. Да и в любом случае, я просто не смог бы. Я же был еще малолеткой. — Лицо Люка превращается в маску. — Это дико разозлило его, что я, блин, даже не попытался. Он назвал меня размазней. Сказал, что я педик. Взял снова лопатку и сказал, если я не начну трогать ее так, как ему хочется, он сделает ей больно, тогда проснется Эми, и ей он тоже сделает больно. — Люка трясет, трясет так сильно, что мне кажется, он прямо сейчас распадется на кусочки. — В общем, он разделся и дрочил, глядя на нас, и голыми оставил нас на кухне, когда кончил. Сам пошел наверх и отрубился, его пьяный храп было слышно на весь дом. Так это случилось впервые. Второй раз наступил в мой двенадцатый день рождения. В доме была куча моих друзей. Дорогой папочка снова был вдрызг. Рози больше не приходила к нам домой, после того случая, боялась, наверное, но моя мама лично сходила к ним и позвала ее, чтобы у Эммы тоже был друг на празднике.
— Мы с друзьями смотрели фильмы в доме. Позже, когда стемнело, мы собрались в лес поиграть в войнушку с оружием для лазертага, которое мне подарила мама. Эм и Рози тоже хотели пойти. Черт его знает как, но всё повторилось. Отец нашел нас и отделил от группы. Я слышал голоса друзей в темноте неподалеку, как они смеялись и стреляли друг в друга. Они думали, что мы с Рози спрятались. Так как мы долго не появлялись, остальные дети вернулись в дом. Их уже ждали родители, чтобы забрать по домам. Они вернулись вместе с ребятами, искать нас. — У него вырвался всхлип, похожий на рыдание. — И они нашли нас.
— О боже. О боже, нет, Люк. Люк, ты не виноват. Это не твоя вина. — Он продолжает раскачиваться и в какой-то момент падает, уронив руки на колени, словно не выдержав тяжести признания. Я зарываюсь лицом в его волосы, разделяя его боль. Как? Как мог отец мальчика творить с ним такое? Как? Это чудовищно.
— Где был он сам? — спрашиваю я, пытаясь подавить гнев, разрывающий грудь. — Где был твой отец?
— Он слышал, что они подходят. И оставил нас там.
Я хочу… разбить что-нибудь. Разрушить. Раскромсать. Кричать, до разрыва легких.
— Родители вызвали копов. Сказали, что я надругался над Рози. Я отрицал это, конечно, рассказал им о своем отце, но он сказал, что я лгу. Что я всегда лгу. Полиция не смогла решить, на чьей стороне правда, поэтому они ничего не сделали. Они отпустили моего отца, а я должен был начать видеться с твоим. Он взял надо мной шефство counselling, как они говорили.
— И ты рассказал ему о том, что произошло на самом деле?
Люк кивает. Он делает глубокий вдох и вытирает руками слезы.
— Я был ребенком. Как и Рози. Ее семья переехала после этого… Она… она умерла от лейкемии в тринадцать. — Люк смотрит на меня, и я вижу в его глазах ненависть к самому себе. Это разбивает мое сердце.
— Ты ни в чем не виноват. Мой папа наверняка говорил тебе это, так ведь?
Прищурившись, Люк смотрит перед собой.
— Да. Да, он говорил. Он заботился обо мне, Эв.
Сердце вот-вот выскочит из груди. Все то время, что я чувствовала себя преданной, пока мой отец проводил время с Люком, кажется сейчас потраченным попусту. Я была жалкой. Ужасно возмущенной той добротой, с которой мой отец относился к Люку. Но он был так сильно ему нужен.
— Я рада, — говорю я. — Рада, что он был рядом с тобой.
Мы сидим бок о бок в тишине, без движения, довольно долго. В конце концов, обессилев, я откидываюсь назад в постели.
— Мы оба натерпелись всякого, да? — спрашиваю я. — Но, по крайней мере, между нами больше нет никаких тайн. А насчет того, что было, Люк… ты такая же жертва, как и Рози. И это не меняет моего отношения к тебе. Я все еще … я все еще люблю тебя. Я все еще хочу, чтобы мы были вместе.
Люк прячет лицо в руках. Он молчит, кажется, вечность. Когда же, наконец, поворачивает голову, она по-прежнему покоится его в руках, он пытается улыбаться. Кривой, грустной улыбкой.
— Я тоже люблю тебя, Эвери, — вздыхает он. — Но есть еще одна вещь. Еще одна вещь, которую ты должна знать.
— Что? О чем ты? — Что бы там ни было, я справлюсь с этим. Я смогу. После всего того, что я уже знаю, я точно переживу это.
— Твой папа, — говорит он с грустной улыбкой, — не имеет отношения к убийству девочек. И мужчин на складе. Но все-таки он имеет отношение к убийству одного человека, Эвери.
Я знаю, что он скажет до того, как слова срываются с его губ.
— Твой отец убил моего отца. И за это я люблю его.
Эпилог
Три недели спустя
Пока я была без сознания, многое изменилось. Люк больше не работает в полиции. Ну ладно, работает, но он взял годичный отпуск за свой счет, чтобы вместе со своей группой записать в Лос-Анджелесе альбом. Он все еще не уверен в правильности этого решения, но уже ничего не вернешь. Он упаковал свои вещи, и я переехала в его квартиру. Поскольку Лесли в настоящее время отбывает восемнадцать месяцев тюремного заключения за распространение наркотиков, я осталась без соседки. И не хотела бы снова жить, не пойми с кем, присланным Колумбийским, так что Люк попросил меня присмотреть за квартирой в его отсутствие. Это идеальное решение: никакой арендной платы, зато квартиру не ограбят, приняв за нежилую.
Люк хватает меня сзади, обнимая за талию, пока я смотрю как его коллега по группе и по совместительству лучший друг, Коул, садится в крутой гастрольный автобус, предоставленный их звукозаписывающей компанией.
— Ты уверена, что не хочешь пожить какое-то время в автобусе, в котором полно не слишком чистоплотных парней? — шепчет он в мои волосы.
— Эмм, спасибо, нет?
— О, ну давай же. Это будет весело. К тому времени как мы прибудем в ЛА, ты научишься разбираться в классике рока. Плюс будешь знать все приемы пикапа, изобретенные человечеством. Коул же должен на ком-то практиковаться.
Коул, кстати, все слышит. Он бросает спальный мешок в заднюю часть автобуса, и, указывая пальцем на Люка, заявляет:
— Это не моя вина, что ты подцепил горячую цыпочку, Рид. И я не смогу ничего с собой поделать, если буду видеть ее время от времени.
Вообще-то рядом со мной Коул ведет себя как истинный джентльмен, что ему не свойственно. Люк усмехается. В последнее время за ним это часто водится — улыбки, смех, ухмылки. Да и за мной тоже, честно говоря. Похоже, мы оба приходим в себя. Я вышла из тени самой себя, когда отца признали невиновным. И вернула себе имя Айрис — в конце концов, именно папа дал мне это имя. Когда я родилась, Аманда вообще не парилась, как меня называть, ведь я все время спала. А папа сходи с ума, пытаясь придумать, как будет меня называть всю оставшуюся жизнь. Мне всегда было немного неловко и стыдно называться новым именем, как будто этим я выказывала свое неуважение к его памяти. Так что теперь я снова Айрис, и это ощущается… правильным, что ли. Я та, кем должна быть.