Владимир Андреев - Зита и Гита

Пронзительный телефонный звонок, казалось, пробуравил мозг Рави.

Он так вздрогнул, что чуть было не упал со стула. Подобного никогда за его практику в клинике не случалось.

— Бог мой! Что это со мной? Опять эта демоническая усталость. Правда, есть противоядие против нее, но у людей свободы, а я — раб. Да-да! Я раб ничтожный!

Рука потянулась к трубке.

— Доктор Рави у телефона! — выдохнул он.

— Рави, дружище, как хорошо, что я тебя застал! Это я, Гупта! — прозвучало в трубке.

У Рави отлегло от сердца. Струя свежего воздуха из открытого окна мягко наполнила легкие и заныла в груди, как струна ситары.

— О, ты, Гупта! Наконец-то! Прошла уже неделя после нашего, как говорят мусульмане, хаджа, а ты не звонишь. Ты что? Погряз в конституционном суде?

— Что ты, Рави. Я — бедный адвокатишка, слуга народа, броня их и защита, куда мне до конституционного суда.

— Что случилось? Слушаю.

— Ничего. Просто позвонил. Разве так нельзя?

— Можно, — миролюбиво сказал Рави.

— Пора жениться, мой дорогой собрат! — прямым ударом сразил его Гупта.

Рави, открывшись, пропустил удар, и теперь мысленно искал контрудар.

— Да-да, — тянул он, выигрывая время, — наверное, конечно. А ты был у моих родителей?

— Два раза.

— И что они?

— Молятся на меня.

— Уж так и молятся?

— Да, так и молятся, — защищаясь, отвечал Гупта.

— Ну, короче, дорогой господин Гупта, я слушаю твое окончательное предложение.

— Завтра ты, я и твои родители, все вместе, едем к обеду на западное побережье.

Рави заволновался. Он посмотрел на себя в зеркало. Темные круги под глазами после бессонной ночи и тяжелой операции. Не совсем чистый белый халат. Глупая шапочка хирурга. Идиотские глаза. «Куда мне? Господи!» — подумал он.

— Гупта, а нельзя ли отложить до лучших времен?

— Никак нет, как говорят солдаты. Я уже условился и с той и с другой стороной.

— А на какой стороне я?

— На этой.

— На какой на «этой», Гупта? — спросил Рави в надежде замутить воду.

— На такой, на которой тебе надлежит быть, дорогой Рави.

Этой фразой Гупта «достал» Рави, и он сдался. Что делать! Он в нокдауне.

— Когда надо ехать?

— Завтра, я тебе уже сказал.

— А какой день завтра?

— Пятница.

— Ладно, и что я должен делать?

— Ты ничего не должен делать, а обязан выглядеть, как бог. Завтра днем поедем к твоей Зите. К трем часам. Будь дома. Я заеду. Все. Пока!

Гупта положил трубку.

Рави, в смятении, рванул с головы белую шапочку эскулапа и рухнул в жесткое медицинское кресло.

* * *

Господин с пышными усами, в бордовом ширвани и такого же цвета шапочке сыпал ассигнациями и восклицал:

— Это восхитительно, это сверх могущества всех богов!

Гита, в бирюзовом курти — короткой кофточке-лифчике, расшитой красными золотистыми цветами, юбке из легкого февральского тумана, с огромными серьгами из черного янтаря в ушах, со звонкими браслетами на руках и ногах и черной розеткой в крыле носа, пела и танцевала.

Мальчишка Чино, выбивая на барабане дробь, заходился в экстазе. Рака на флейте выводил сложнейшие рулады, как соловей на чайном кусте.

Народ на площади рынка неистовствовал. Такого зрелища давно не было в Бомбее. Тем более в августе, в эти священные дни рождения бога Кришны.

Сладострастные движения тела Гиты сотворяли древней силой искусства «внеплотскую» иллюзию вечной жизни.

Воистину: кто создал душу — это чудо, но кто создал плоть — чудо из чудес.

Музыка, ритм и музыка-ритм, движения тела, жесты, игра глаз — все это стирало границы между материальным и духовным.

В этом — феномен индийского танца, в этом — его непобедимое достижение Истины.

Что в сравнении с ним кафе-шантан или всевозможные хитпарады и шоу Европы? Это всего лишь периферийная часть целого, где утрачена главная суть жизни, ее гармония и вечность. Магия танца сотворяла в воображении зрителей чудные картины; так испепеляющий зной являет иллюзию-мираж в пустыне.

В такие минуты эмоциональные и детски доверчивые, в сущности, индийцы, несмотря ни на социальное положение, ни на кастовую принадлежность, отдадут все, что имеют в кошельке.

Рака работал, как заправский факир, читал стихи, отрывки из баллад и «Рамаяны».

Столица, средь манговых рощ

          безмятежно покоясь,

Блистала, как дева, из листьев

          надевшая пояс.

Казалось, небесного царства единодержавец

Воздвигнул дворцы, где блистали

          созвездья красавиц!

Гита держит Раку на плечах, а сама идет по канату.

Рака спрыгивает, совершая двойное сальто.

Мальчишка, не уставая, бьет в барабан. У него, надо отметить, прекрасное чувство ритма и сносная музыкальность.

Гита поет:

Жизнь игра. У нас билет:

Тем везет,

А этим — нет.

Это — нечет,

Это — чет.

Вы продулись,

Мне везет.

Деньги, как осенние листья платана, сыпались в корзинку.

Рака, то восседал в «позе лотоса», играя на флейте и изображая бога Кришну, то ходил на руках вокруг пляшущей, как пламя в камине, Гиты, то совершал немыслимые арабские и всевозможные сальто и перевороты.

Вот Гита подходит к черному фанерному щиту. Вытаскивает изящными движениями длинный острый кинжал из-за пояса. Жестом гибкой руки указывает Раке встать у щита.

Рака, в свою очередь, завязывает Гите красным платком глаза. Сам становится у щита, широкоплечий, могучий, с играющими мускулами.

Это вводит публику в азарт.

Гита, находясь от Раки в пятнадцати метрах, бросает кинжал.

Острое, холодное оружие Востока, просвистев, вонзается у виска Раки.

Взрыв аплодисментов. Шум. Крики. Публика в экстазе.

Мальчик подает Гите поднос, на котором лежат двенадцать кинжалов.

Воцарилась тишина. Только шум проезжающих машин в плотном и жарком воздухе.

Гита поочередно бросает все двенадцать кинжалов в застывшего, как монумент, атлета. Затем, отвесив грациозный поклон публике, она подходит к корзине.

Рака стоит у черного щита, как бог в нимбе из кинжалов, и улыбается.

Деньги сыплются в корзинку уже как метель в горах Гималаев.

Такого триумфа молодые циркачи еще не имели. Успех был полным.

Слава о Гите, как о новой Таваиф и дочери Агни, распространилась по всему Бомбею.

Каждый стремился попасть на заветную площадь Крофордского рынка, чтобы хоть краем глаза посмотреть на, может быть, новое воплощение Апсары — небесной танцовщицы-девы.

— На сей раз у нас куча денег! — запыхавшись, проговорил Рака.

— Помоги поставить поудобнее корзинку, — обратилась Гита к нему.

— Да, полным-полна коробочка, как сказал русский поэт, как его… ах, да, Некрас.

— Русские понимают в деньгах, — отозвалась Гита.

— Я слышал, что деньги у них тоже наши: у нас рупии, а у них рупли, — важно растягивая слова, сказал маленький Чино.

— Гита, если на сей раз припрячешь, гляди у меня, — пригрозил Рака.

— А ты и не узнаешь! — воскликнула Гита, и ее сияющие глаза брызнули на Раку сверкающими бриллиантами.

Разделив деньги, актерская труппа покинула центральный рынок.

За столом в гостиной, прохладной от работающего кондиционера, сидели трое мужчин: двое молодых людей — Гупта и Рави и седовласый крепкий старик — отец Рави, Чаудхури. Он был в черном ширвани. Сквозь очки в роговой оправе смотрели проницательные и добрые глаза.

Хозяйка дома подавала чай.

Чаудхури улыбнулся Гупте, как старому приятелю и недавнему «заговорщику».

— Супруга говорила мне, что вы с Рави совершили чудесную поездку на священную землю Кришны, — сказал отец.

— Да, а разве сам Рави вам не рассказывал? — улыбнувшись и изобразив на лице недоумение, спросил Гупта.