Здесь в основном одноэтажные каменные и глиняные дома, а порой попадаются и бунгало.
Гита, веселая и подвижная, в красном платье и в косынке такого же цвета, кокетливо повязанной на голове, открыла дощатую дверь, в которую семнадцать лет назад отчаянно стучался ее отец, и вошла в полутемную комнату, в которой она появилась на свет божий вместе со своей единородной сестрой-близнецом — Зитой, о чем она даже не подозревала.
Лила, ее приемная мать, тщательно скрывала это от Гиты.
Никто из соседей не знал, что Гита — не родная дочь Лилы.
Иногда по ночам Лилу мучили угрызения совести. Свой поступок она давно оценила и согласовала со всеми нравственным представлениями. Но видела в этом промысел божий.
Одно ее повергало в уныние и раскаяние — это невозможность создать соответствующие материальные и духовные условия для воспитания Гиты.
Подобные припадки сожалений и покаяний все чаще и мучительней стали посещать ее после смерти мужа.
Лила зарабатывала на жизнь шитьем, вышиванием и вязанием.
Нищета и безысходность поселились под крышей дома, где появились на свет сестры-близнецы.
Лила часто припоминала лица родителей Гиты. Отец — высокий, статный красавец, и мать — нежная, милая. Их лица так и стояли перед ее глазами. Порой она всматривалась в лица прохожих с намерением найти, узнать их, но сколько лет прошло, а она их не встретила.
Она вглядывалась в пассажиров дорогих автомобилей и людей, выходивших из шикарных ресторанов и отелей, но все было напрасно.
Она не знала ни адреса родителей Гиты, ни даже их имен. Все произошло так неожиданно и быстро.
Да, молодость совершает порой дерзкие поступки, за которые рано или поздно приходится расплачиваться.
Случайное знакомство Лилы с бродячим артистом Ракой, которое произошло на рынке, внесло изменения в жизнь матери и ее приемной дочери.
В свои двенадцать лет Гита была живой и прекрасной девочкой, общительной и находчивой. Целые дни она проводила на улицах Бомбея, среди мальчишек. Она дралась нещадно, до крови, не спуская никому из своих обидчиков, но была справедлива и добра.
Рака взял Гиту к себе в помощницы. Он обучил ее акробатике, ходьбе по канату, метанию ножей, ловким фокусам, обманам факира, приемам борьбы древних восточных школ, последнее — на свою голову, и многим другим хитростям.
Лила была цыганкой. Она прекрасно пела и плясала, и с детства Гита вместе с матерью посещала празднества, где плясала вместе со всеми.
В соседнем квартале в двухэтажных домах жили танцовщицы. Они, заметив многообещающие задатки Гиты, обучили ее религиозным танцам Индии.
Все это в совокупности, при отважном, настойчивом характере Гиты, со временем сделало из нее прекрасную танцовщицу, актрису и циркачку.
Ее выступления на рынках и площадях Бомбея под руководством Раки приносили немалый доход.
Собственно, на деньги, заработанные Гитой, они с матерью существовали более или менее безбедно, имели необходимую одежду и еду.
Когда Гита танцевала, она ощущала себя жительницей иных миров, чистое и чарующее существование которой утверждали каждый такт мелодии, ее движения, ее взгляд.
Ей очень нравилось выступать. Рака был превосходным учителем и партнером и, кажется, любил ее. Но она не отвечала на его ухаживания. Ей даже и в голову не приходило, что она сможет полюбить его, хотя Рака был видным парнем.
Гита замечала, как многие из зрительниц буквально пожирали его глазами, их страстные взоры, подернутые туманом желания, устремлялись на него.
На крыши низких домов опустился вечер. Двурогая луна сменила на небосклоне дневное светило.
На пороге сидела Лила и деревянным пестом-толкушкой растирала в глубокой глиняной миске кориандр, кардамон, мускатный орех и черный перец.
— Отчего ты не зашла в храм, Гита? — спросила она спокойно.
— Я недавно была. На рождение Кришны, ты же знаешь об этом, мама, — беззаботно бросила Гита и добавила: — Я хочу есть.
— За что ты обижаешь бедного парня?
— Раку?
— Кого же еще? Замуж бы выходила за него. Он парень что надо. Красавец и мастер на все руки. А как поет и читает стихи, грамотный. С матерью ведь целый век не проживешь. Девушка должна иметь мужа. Не звучит лютня, дорогая дочка, без струн, и не катится повозка без колес, а женщина несчастлива без мужа — пусть у нее сотня родичей, — со вздохом и морализаторски поучала мать Гиту.
Гита и сама понемногу начинала чувствовать это. Некое ощущение одиночества без всякой на то причины, особенно по вечерам, закрадывалось в сердце девушки.
Ей становилось все теснее и теснее в этой мрачной лачуге. С детства привыкшая целыми днями бегать и играть на улице, она и теперь не могла подолгу находиться дома.
— Никогда я не выйду за него замуж, — выпалила Гита, держа в руке спелый плод манго.
— Останешься старой девой?
— Да, и останусь. Выйти замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть, — отчеканила Гита, изогнувшись в тонкой талии и качнув круглыми бедрами, отбросила черную тяжелую косу с груди, упругой и тугой, как пенджабский лук.
В переулке раздавался мужской голос. Это напевал Рака. По голосу чувствовалось, что он изрядно выпил.
— Все деньги наверняка просадил в кабаке с дружками. Сколько же у него прилипал, — вздохнула Лила.
— Сам виноват, пьяница несчастный, — с веселой жестокостью проговорила Гита. — Я делаю основной сбор. А он? Ходит, как увалень и бубнит свои прибаутки. Надоело слушать. Паяц!
— А ты кто? И кто бы ты была без него, дочка? Ты должна его благодарить, как отца родного, — увещевала мать.
— А где мой отец? Кто он, мама?
— Я же тебе говорила, он умер, Гита, — сказала с тревогой в голосе Лила. — Замуж ты не хочешь. А, может быть, ты ждешь принца?
— Как ты догадалась, мама, конечно, я жду принца на белом коне. И я уверена, он явится. И очень скоро. Это я тебе говорю, я, Гита — прозорливая цыганка и богиня Апсара.
Тот дурак — не беда, зато трезв всегда,
Пьяный проспится, а дурак никогда,—
слышалось громкое пение.
Рака, качаясь, шел к дому Гиты, но в темноте он с трудом различал его.
Дом, качаясь, идет навстречу,
Сам качаешься, черт возьми,—
декламировал Рака стихи русского поэта, имени которого не знал, но эти строки запали в его память, и он часто повторял их во хмелю.
— Привет великой актрисе, новоявленной Таваиф! Гита, предстань пред мои светлые очи! Твой повелитель и верный раб у твоих ног! — заплетающимся языком произнес Рака, и его широкие плечи заняли весь проем двери.
Он стукнулся лбом о притолоку и заметил, покачнувшись:
— Да, красавица, двери, ведущие в вашу опочивальню, слегка маловаты. Тебе, Гита, надо жить во дворце, а не в этой дыре.
— Рака, осторожнее на поворотах, — предупредила Лила. — Это не дыра. Это — дом почтенных людей.
— И твои очи не такие уж светлые, чтобы мне являться перед ними, — добавила, смеясь, Гита.
— Да-да, прошу покорнейше прощения. Мне показалось. Лила, вы, как всегда, разумны и рассудительны. А вот Гита — не такая. Гита! Скажи ласковое слово бедному одинокому сироте! — воскликнул Рака, и взор его подернулся туманной дымкой.
Я несчастен и мерзок себе, сознаюсь,
Но не хнычу и кары небес не боюсь.
Каждый божеский день, умирая с похмелья,
Чашу полную требую, а не молюсь! —
покачиваясь, Рака прочел и еще несколько газелей Омара Хайяма и Гафиза:
Гафиз вчера пропил молельный коврик,
Кощунство ли, иль крайний аскетизм?
Да, жест его мучителен и горек,
Но все ж внушает некий оптимизм.
— Вот так, — поставил на этом точку Рака.
Ох, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И родные не узнают,
Где могилка моя…—
вдруг запела Лила хрипловатым и мелодичным голосом.
По плохо выбритой щеке Раки, сверкнув, скатилась слеза.
— Откуда вы, тетушка, знаете эту древнюю песню? — спросил удивленно Рака.