Он поднялся, и я уже подумала, что сейчас он возьмет свой чай на террасу, как он обычно делал перед тем, как пойти в спальню для послеполуденного сна, но вместо этого он подошел ко мне, и улыбка осветила его мрачные черты.

– В конце концов, – сказал он мягко, почти печально, – мы всегда желали ей счастья. – И он неловко поцеловал меня в лоб, слегка потрепал по плечу, затем взял чашку и медленно двинулся к террасе.

– Спасибо, дядя Генри, – сказала я вслед. – Спасибо вам за все.

На глаза мои внезапно набежали слезы. Они взяли меня в свой дом и пытались сделать мою жизнь в нем счастливой в течение прошедших двенадцати лет. Нет, я несправедлива: они сделали мою жизнь счастливой: мне не на что жаловаться. Грустно, но я так и не стала им дочерью, как не стали они мне настоящими родителями. Какой-то существенный элемент гармонии в наших отношениях всегда отсутствовал.

В тот момент у меня не было сомнений, что это было много печальнее для них, чем для меня. Я бы желала, чтобы меня больше любили, и желала бы больше любить их. Но у меня была надежда, что мы с Оливером Фойем будем удачливее в этом отношении.

В половине третьего я надела новое платье и причесалась. Точно в половине четвертого Оливер Фой подъехал к дому в элегантном черном экипаже с желтыми колесами. Я этого, конечно, не видела, так как в тот момент сидела в зале с дядей и тетей, и каждый из нас старательно делал вид, что читает газету или журнал. В это время Аманда, с огромными от ужаса глазами, прибежала сообщить о приезде гостя и сказала, что Уильям, конюх, готов позаботиться о лошадях, как было ему приказано.

Минутой позже дворецкий Энох открыл дверь и доложил.

– Входи, входи, Оливер, дорогой приятель, – с напускной сердечностью приветствовал гостя дядя Генри. – Я думаю, нет нужды представлять здесь кого-то. Все друг с другом знакомы, так?

– В самом деле, Генри.

Джентльмены обычно обращались друг к другу по фамилии, если только не были близкими друзьями, однако теперь, когда мое замужество было обсуждено и решено, они стали называть друг друга по именам. Я наблюдала, как Оливер приветствовал мою тетушку. Она нервничала, когда тот склонился над ее рукой. Размышляя о нем, я не смогла припомнить черт моего будущего мужа, а теперь я этому удивлялась, потому что он был отнюдь не неприметен.

Высокого роста, сильного телосложения, с вальяжными манерами, красивый мужчина по всем стандартам; у него были глубоко посаженные голубые глаза и короткий прямой нос. Его светлые волосы были немного длиннее, чем того требовала мода, а усы его были подстрижены квадратно. Одевался он со вкусом, выглядел элегантно, но держался предельно сдержанно. В этом смысле он очень отличался от своего отца, сэра Энтони, который имел необузданный и деспотичный характер.

Я сидела на длинной софе, как мне велела тетя Мод, и, когда Оливер обернулся ко мне, улыбнулась и подала ему руку:

– Добрый день, мистер Фой.

– Добрый день, Эмма. Какая вы хорошенькая!

– Благодарю вас. – Я коснулась рукой софы.- Может быть, присядете, Оливер? Сейчас подадут чай.

Несколько минут все четверо довольно скованно болтали о погоде, о прошлогоднем урожае кофе, о преимуществах хиссарского скота перед неллорским; причем разговор вели преимущественно мужчины. Сисси и Аманда подавали чай под бдительным присмотром Эноха; когда они удалились, разговор перешел на более общие темы: новая опера под названием «Ля Богем»; изобретение американца мистера Лэнгли – паровая машина, позволяющая покрывать большое расстояние; новая английская газета «Дейли мейл», имевшая большой успех; последний роман мистера Томаса Гарди «Темный жид», который Оливер Фой недавно прочел. Тетя Мод не читала беллетристики, кроме как в женских журналах, а дядя Генри не читал ее вообще; но я была страстной читательницей и регулярно каждые две недели совершала путешествие в Кингстон, чтобы взять в библиотеке книги. Библиотечный фонд имел более десяти тысяч названий, в том числе тысячу – художественной прозы.

Я читала роман Гарди, и была благодарна возможности поговорить с Оливером Фойем о книге, известной нам обоим. Прошло минут тридцать, и тетя позвонила в колокольчик, чтобы Аманда и Сисси убрали чашки и тарелки. Как только это было сделано, дядя Генри поднялся и сказал:

– Мод, моя дорогая, давай предоставим этих молодых людей на некоторое время самим себе.

Оливер Фой встал и ожидал, пока тетя с дядей удалятся. Когда дверь за ними закрылась, он улыбнулся мне, и я уловила в его глазах усмешку, когда он произнес:

– Я надеюсь, вы знаете, Эмма, что нас оставили наедине специально, чтобы я сделал вам предложение?

– Да, Оливер, дядя сказал мне. Должна признать, я ощущаю некоторую робость. Тетя Мод так волновалась, так готовилась к вашему визиту, что мне казалось, мы просидели здесь вечность в ожидании вас; и чем дольше мы сидели, тем больше нервничали. Но я не должна была говорить вам всего этого.

Он рассмеялся и покачал головой.

– Это совершенно в вашем стиле, Эмма, и надеюсь, вы всегда останетесь самой собой. А сейчас я должен сделать признание. Я уверен: вы думаете, что мы с вами недостаточно знакомы, однако мы с вами бывали в одной компании. Виноват, но я очень пристально за вами наблюдал, в особенности когда почувствовал все большее влечение к вам. – Он заложил руки за спину и медленно прохаживался по комнате. – Эмма, я приготовил и отрепетировал весьма длинную речь, в которой признавался, как впервые влюбился в вас, когда вы еще были маленькой девочкой, а теперь это чувство выросло с вами, изменилось и углубилось. Но речь совершенно выпала у меня из памяти, и я должен просто признаться вам, что я давно восхищался вами и уважал вас, а теперь понимаю, что люблю вас и желаю, чтобы вы были моей женой. Это не импульсивная декларация, Эмма. Я зрелый человек, обладающий ясными понятиями; и теперь я спрашиваю вас, окажете ли вы мне честь стать моей женой.

Я смотрела на него – чувства мои были очень странными. Я знала, что некоторые девушки моего возраста рассматривают замужество скорее как окончание чего-то, нежели как начало, но я все снова и снова представляла себе, каково это будет: выйти замуж за Оливера Фойя, жить с ним в одном доме, сидеть за одним столом, спать в одной постели.

Я спросила:

– Оливер, дядя Генри рассказал вам мою родословную?

Он кивнул с серьезным видом.

– Думаю, что да. Помню, как вы приехали на Ямайку, когда мне было двадцать с небольшим, и я всегда знал, что вы – дочь сестры Мод Шеферд, которая умерла в Англии. Ваш дядя сказал мне, что ваш отец был субалтерном Британской армии, что он был убит под Омдурманом за несколько недель до смерти вашей матери от чахотки, и я понимаю, что ни ваш дядя, ни ваша тетя не одобряли этого брака. Вы это имели в виду, когда спрашивали, Эмма?

– Да, – ответила я. – Но я хотела рассказать вам, что я чувствую. Видите ли, моя мать и тетя Мод потеряли родителей, когда тете было восемнадцать, а матери – всего восемь. Их фамилия была Эллиот, и здесь, в столовой, есть портрет моей бабушки Эллиот.

Оливер Фой кивнул, показывая, что он – весь внимание.

– Да, я видел его однажды, когда мы с отцом приезжали сюда на званый обед несколько дней тому назад. Вы очень похожи на нее, Эмма.

– Благодарю вас за то, что вы это отметили. Они с мужем и еще десять человек погибли, когда ирландские террористы взорвали бомбу в Клеркенуэлле. Бабушка с дедушкой как раз в это время проезжали там. Моя мать и тетя Мод стали жить с опекуном, родственником моего отца, как я понимаю. Он был стар, был холостяком и, полагаю, был очень суровым человеком. Год или более спустя дядя Генри приехал с Ямайки, чтобы провести в Англии полгода, и встретил тетю Мод. Они поженились, и она приехала сюда вместе с ним, а моя мать осталась жить с опекуном, мистером Рэнделом. Дядя Генри рассказывал вам все это?

– Не в таких деталях. Думаю, он не считал это необходимым.

– Может быть, он – нет, но я желаю, чтобы вы знали. Когда моей матери было восемнадцать, она сбежала от своего опекуна и вышла замуж за Ричарда Делани, субалтерна Беркширского полка. Он стал моим отцом, и, когда я родилась, он находился с полком в Кентербери, а моя мать жила в небольшом коттедже, снятом для нее. Когда мне было четыре года, его послали далеко за моря, и я не помню его, у меня остались лишь смутные воспоминания о матери. Мне говорили, что у них не было частных доходов, так что на офицерское денежное содержание и паек они едва сводили концы с концами; но одно воспоминание я сохранила о матери: она была счастлива. – Я сделала паузу и приложила ладонь ко лбу: – Простите, но теперь уже не могу припомнить, с чего я начала.