Они продали королевский бриллиант, и ставки тут же соответственно упали. Все были в восторге. Гейб повел себя честно и рассказал Фреду III, что идея распродажи по частям принадлежит Шарлотте. Фред заявил ей, что надеется, она не возомнит теперь себя крупнейшим со времен изобретения долларовой банкноты светилом в банковском деле. Шарлотта заверила его, что нет, не возомнит. Высказывая это пожелание, Фред III широко улыбался ей; в это же время в комнате находился и Фредди, и Шарлотта вдруг увидела его лицо: на нем была написана лишь холодная ярость. Шарлотта почти испугалась, увидев это выражение.
С волнением и возбуждением Шарлотта наблюдала, как «Блэксуорт» продал производство конторского оборудования и «Райтсон» тут же отказался от своего предложения. Ее пригласили на обед, которым отмечалось удачное завершение сделки. Она сидела и думала о том, как пусто и тоскливо было бы ей без этой сделки; в тот же день после обеда она уже начала новую подобную операцию по новым торгам, для новой компании, новой группы акционеров и нового состава потенциальных покупателей. Теперь она поражалась, как могла когда-то считать работу в «Прэгерсе» скучной. То, чем она занималась, практически не изменилось, но она вдруг почувствовала, что процесс захватил ее целиком и полностью. Гейб был одержим погоней за заключением все новых и новых сделок, как, впрочем, и все, кто работает на Уолл-стрит. В его кабинете непрерывная череда переговоров, непрекращающийся поток предложений и контрпредложений, слухов и контрслухов, заявлений и отрицаний, случайных и намеренных утечек информации воспринимались как нечто материальное, физически ощутимое. Гейб, словно огромная недремлющая хищная птица, часами сидел за компьютером, вглядываясь в него блестящими темными глазами, готовый в любую минуту ринуться в высвечивающееся на экране, постоянно меняющееся хитросплетение информации, возможностей, вызовов. Шарлотта впервые за все проведенное здесь время начала воспринимать банк как действующую и жизненно необходимую силу. Способность банка трансформировать деньги во власть и таким образом манипулировать людьми казалась ей почти мистической. Но эта способность постепенно подчиняла себе и ее. Шарлотта сознавала, что банк играет не последнюю роль в ее бессильной страсти к Гейбу. Банк и Гейб, то новое возбуждение, которое оба они теперь в ней вызывали, были как бы двумя половинками, вместе составляющими единое целое. Теперь она постоянно пребывала в состоянии беспокойного счастья.
Гейб не обнаруживал абсолютно никаких признаков того, будто он разделяет ее чувства и готов ответить взаимностью. Изредка он удостаивал ее отрывистым «хорошо сделано», когда удавалось довести до завершения какую-либо особенно трудную сделку; а в остальном продолжал обращаться с ней точно так же, как со всеми другими своими сотрудниками — равнодушно, высокомерно, бестактно. Однако теперь Шарлотта не придавала этому значения; скорее напротив, ее собственное чувство становилось от этого только сильнее. Она сознавала — и сознание это не доставляло ей удовольствия, — что похожа на школьницу, помешавшуюся на том, чтобы непременно быть круглой отличницей, но и это ее не очень волновало. В мыслях у нее было одно: примчаться с утра пораньше на работу и целый день быть в обществе Гейба. Просто быть с ним рядом — о большем она не мечтала. Изредка они случайно касались друг друга, сталкивались их руки; а как-то раз он даже положил руку ей на плечо, чтобы отодвинуть ее в сторонку и пройти; Шарлотте трудно было поверить, что в ее реакции на этот жест Гейб и в самом деле не сумел распознать сжигающий ее сексуальный голод. Единственное, что ее теперь волновало, это как бы он не догадался обо всех ее переживаниях и чувствах. Она старалась держаться еще холоднее, чем прежде, и убеждала себя в том, что он слишком самонадеян и бесчувствен, чтобы видеть дальше края своего письменного стола.
Насколько она знала, постоянной подруги у Гейба не было; во всяком случае, он никогда не говорил о ней, а ходившие по банку сплетни утверждали, что в приемной для посетителей постоянно сидит, проявляя похвальное терпение, бесконечная очередь жаждущих встречи с ним длинноногих красоток. Шарлотта, не будучи сама ни длинноногой, ни даже, строго говоря, красоткой, приходила от этих слухов в некоторое расстройство, но утешалась тем, что ни одна из этих красоток не задерживалась в его квартире в верхней части Вест-Сайда дольше чем на одну ночь.
Она все еще жила вместе с Фредом и Бетси, однако наконец-то встретила друга, настоящего друга, с которым можно было поговорить, посмеяться, провести хоть какую-то часть того почти ничтожного свободного времени, что у нее было, друга, который вызывал у нее доверие. Это была девушка по имени Крисси Форсайт, работавшая маклером в отделе международных сделок. В самый первый раз Шарлотта обратила на нее внимание, стоя в очереди в столовой для сотрудников; тогда какая-то девушка возле кассы попросила взвесить ее пластмассовую коробку с салатом, уверенно сказав: «Триста двадцать четыре».
— Тут триста тридцать один, Крисси, — ответила ей кассирша. — Молодец, очень хорошо.
— Простите, — спросила сзади Шарлотта, заинтригованная увиденным, — и что это все значит?
Крисси обернулась и улыбнулась ей:
— Я заключила пари на вес. Хотите, сядем за один столик, вместе?
— Да, с удовольствием. Спасибо.
Шарлотта обрадовалась. Одна из трудностей ее положения в «Прэгерсе» заключалась в том, что ей нелегко было найти себе компаньона на обед: одни до сих пор относились к ней с недоверием, другие начинали в ее присутствии нервничать. Поэтому она, как правило, забирала свою коробку салата наверх и съедала ее в кабинете, просто чтобы не сидеть внизу в одиночестве и не вызывать этим дополнительных разговоров.
— Обычно я тут не сажусь, — проговорила Крисси, — а ем у себя, за рабочим столом. Но сегодня тут и в самом деле мало народу, так что можно минут пятнадцать передохнуть.
Голос у нее был мягкий и нежный, приятный, с певучим южным акцентом, прямо как в фильме «Унесенные ветром». Она была высокого роста, очень худая, бледная, с длинными каштановыми волосами. Как и большинство маклеров, носила очки в тонкой металлической оправе. С лица ее почти не сходила улыбка.
— А вы всегда заключаете пари на все коробки? — поинтересовалась Шарлотта.
— Маклеры заключают пари на все, — объяснила Крисси. — На каких этажах будет останавливаться лифт — хотя тут у нас этажей не так уж и много; на то, сколько пройдет мимо остановки ненужных автобусов, прежде чем подойдет нужный; на то, сколько бумаг будет дожидаться вас на столе по возвращении с обеда. Даже на туалет. — Она рассмеялась. — А еще мы жуть как суеверны. Есть масса историй о том, что некоторые маклеры не начинают заключать сделки, пока с ними не поздороваются три человека подряд; а есть и такие, кто продает или покупает, только предварительно кинув монетку. Мой босс решает судьбу первой за день сделки в зависимости от того, сколько мелочи получил на сдачу в такси. И какими монетами. Мы все немного ненормальные. — Она снова улыбнулась. — Вы на нашем этаже не работали?
— Нет, — отрицательно покачала головой Шарлотта. — Только пробежала по нему бегом в самый первый день.
— Да, я помню. Заходите как-нибудь, когда у вас будет время. Это очень интересно. Мне все еще нравится, а я тут работаю уже шестой год. Единственная трудность для меня — это зрение. Когда я начинала работать, у меня было минус две диоптрии. А теперь я дважды в год меняю очки на более сильные.
После того дня Шарлотта несколько раз поднималась на их этаж и подолгу сидела рядом с Крисси в ее маленькой, три на три метра, империи, наблюдая, как зачарованная, за подругой, которая часами всматривалась в ставший ее судьбой экран, говоря что-то в один из трех своих телефонов и одновременно придерживая подбородком трубку второго, а на столе у нее постоянно «дежурили» наполовину опорожненная бутылка кока-колы и недоеденный бутерброд.
— Чтобы участвовать в этой игре, — говорила Крисси Шарлотте, — надо уметь действовать быстро и напористо, говорить начальственным тоном и быть агрессивной. Не знаю почему, но мне это все нетрудно. — Она улыбнулась. — Тут идет постоянная война между тобой и рынком. А наш отдел — ее передний край. Центр Вселенной именно здесь, уверяю вас.
Шарлотта оглядывалась вокруг, на весь этот бедлам — что-то кричащие голоса, непрерывно трезвонящие телефоны, на бледные лица и мелькающие в воздухе руки с закатанными рукавами, наблюдала ребячливое поведение сотрудников, их привычку не стесняться в выражениях — и сравнивала все это с нравами и атмосферой на своем этаже, где размещались инвестиционные отделы и где царили спокойствие и уравновешенность, где привычными были строгие официальные костюмы, голоса, говорящие с бостонским акцентом, швейцарские часы самых дорогих марок, где обед продолжительностью в три часа был такой же неотъемлемой частью быта, как и предшествующая ему напряженная работа утром; сравнивала и со своим собственным отделом, где амбициозные молодые люди вроде Гейба Хоффмана изо дня в день лихорадочно старались примирить потребности одних с жадностью других, выковывая в процессе этих стараний собственные репутации и судьбы; Шарлотта сравнивала все это и поражалась тому, как такая, в общем-то, простая вещь — манипулирование деньгами — может приобретать столь огромное количество самых разных форм, проявляться столь разнообразными способами.