— Только не «Ты лучше всех», — предупредила его Георгина. — Папа расстроится.
Шарлотта, приехавшая накануне вместе с Фредди, была готова немедленно забрать все дела в свои руки; но, проведя в доме всего лишь час, заявила Георгине, что та проделала из ряда вон выходящую работу, и скромно спросила, чем она сама может им еще помочь. Георгина была этим настолько потрясена, что не смогла ничего придумать, и Шарлотту вместе с Фредди, который, как всегда, мыслями был где-то далеко, отправили на кухню помогать миссис Тэллоу.
Вообще Шарлотта была явно не в себе: она выглядела подавленной, заметно нервничала и очень сильно похудела. Всякий раз, когда звонил телефон, она настораживалась; в какой-то момент вдруг вскочила в машину и исчезла примерно на час, а когда возвратилась, то выглядела заметно успокоившейся. Она объяснила, что ездила проветриться, чтобы справиться с неприятными ощущениями от разницы во времени; это удивило Георгину, прекрасно знавшую, что прежде этой разницы во времени Шарлотта, с ее крепким организмом, даже не замечала. Отношения между нею и Фредди были почти ледяными: при малейшей возможности они старались держаться друг от друга подальше, а Шарлотта, прежде чем что-нибудь сказать в его присутствии, обычно бросала на него быстрый колючий взгляд; если бы Георгина знала свою сестру не столь хорошо, она бы подумала, что Шарлотта боится Фредди.
Тэллоу затопил во всех комнатах камины, и к вечеру дом оказался наполнен приятным, сладковато пахнущим теплом. Александр, сидевший до этого в библиотеке в обществе двух собак, ровно в семь часов вечера вскочил со словами:
— Пойду переоденусь. А то засну и испорчу свой собственный праздник.
Прежде чем уйти, он положил руку на плечи Георгине и слегка обнял ее.
— Спасибо тебе большое, — тихонько проговорил он. — Это ведь ты главным образом все подготовила, я знаю. Поцелуй своего старого папочку.
Георгина поцеловала. Она посмотрела ему вслед, когда он — в растянутом, потерявшем форму джемпере, в потертых брюках, заправленных в носки, — выходил из библиотеки, и подумала о том, как же сильно она его любит, а подумав так, вдруг особенно остро ощутила свою принадлежность к семье, к этому дому, чувство близости к родным и счастья. Она не всегда испытывала подобные чувства, скорее даже наоборот, чаще всего не испытывала их вовсе; но уж когда они у нее возникали, переломить их не могло ничто; и в такие моменты к ней приходило физически осязаемое ощущение безопасности и силы. Ничто и никогда не могло им тут угрожать, ничто не могло нанести никакого вреда. Душу ее переполняла чистая и очень нежная радость.
Шарлотта поднялась со своего места.
— Тишина, пожалуйста, — проговорила она.
Все затихли. Шарлотта умела влиять на людей.
— Так вот, — начала она, — я не собираюсь произносить тут речь.
— А жаль, — отозвался Макс, улыбаясь ей через стекло бокала.
«Какие все сегодня счастливые и непринужденные», — подумала Георгина. Вечер удался необыкновенно, он был просто волшебным. Даже Мартин, обычно предельно застенчивый, сегодня разговаривал с сидевшей рядом Энджи настолько оживленно, что подобного Георгина не могла за ним и припомнить.
Если в беседе с Энджи случался перерыв, то Мартин выслушивал миссис Викс, которая сидела по другую сторону от него и явно считала своей обязанностью перед всем обществом сделать так, чтобы он чувствовал себя легко и свободно. Сама миссис Викс тоже от души наслаждалась вечером и бокал за бокалом пила дюбонне, смешанное с горьким лимонным напитком: по ее словам, жирную пищу было гораздо лучше запивать таким коктейлем, чем просто вином. На день рождения она прибыла во взятом напрокат «роллс-ройсе» с облаченным в форму шофером; одета была в усыпанное стразами платье с кринолином, которое не стыдно было бы надеть даже королеве-матери, и привезла с собой огромную связку красных и серебристых надувных шариков, на которых было написано: «Счастливого пятидесятилетия!» По ее настоянию эти шарики привязали к перилам парящей лестницы; надо воздать должное благородству и воспитанию Александра, который в изящных выражениях поблагодарил ее и согласился, что, действительно, с шариками лестница выглядит как-то веселее.
Георгина перестала разглядывать присутствующих и снова переключила внимание на Шарлотту, почувствовав, что та пристально смотрит на нее.
— Я хочу сказать только две вещи. Во-первых, огромная благодарность всем, кто организовал и подготовил такой прекрасный вечер, и особенно Георгине, взявшей на себя львиную долю хлопот. За Георгину!
— За Георгину! — хором поддержали ее все, поднимая бокалы. Этот дружный тост оказался для Георгины полнейшей неожиданностью; она посмотрела на всех, кто сидел за освещенным свечами столом, и на глазах у нее выступили слезы.
— Спасибо вам всем, — проговорила она дрогнувшим голосом.
— А второе, о чем я хотела сказать, вот что. — Эмоции явно захлестывали Шарлотту, однако голос у нее оставался бодрым и энергичным. — Давайте в этот чудеснейший день поднимем тост за Александра и еще и еще раз поздравим его с днем рождения!
Все встали и, улыбаясь, повторили вслед за ней: «За Александра!» — сперва вразнобой, а потом начали дружно, в унисон скандировать эти два слова; сам Александр сидел, расплываясь в счастливой улыбке и умиротворенно вглядываясь в лица членов семьи, явно польщенный и при свете свечей особенно обаятельный и помолодевший.
— Правда, он великолепно выглядит? Пожалуй, я даже могла бы в него влюбиться, — слегка охрипшим голосом прошептала Мелисса Максу. Однако в этот момент все стали снова рассаживаться, и в наступившей на мгновение тишине слова Мелиссы прозвучали очень громко; все расхохотались.
— Спасибо, Мелисса, — ответил Александр, — я мог бы абсолютно искренне произнести те же самые слова и в твой адрес. И спасибо всем вам. Спасибо за то, что пришли. Для меня это замечательный и незабываемый вечер.
— Он еще только начинается, — откликнулась Георгина, успевшая уже очутиться возле выключателя; она зажгла свет, и свечи на время словно померкли. — Миссис Тэллоу, мы готовы.
Миссис Тэллоу и Няня вошли в комнату, неся на серебряном подносе огромный торт, а точнее, два торта, сделанные в форме цифр, на каждом из которых горели зажженные свечи; все дружно пропели: «С днем рожденья тебя!», потом Георгина позвала: «Иди сюда, папа, задуй свечи!» — и он с веселым видом встал со своего места, подошел, нагнулся над тортами, сильно дунул — свечи дружно погасли, и все захлопали в ладоши. Малыш тоже встал и поднял над головой руки:
— А теперь я бы хотел сказать несколько слов. Мы все восхищаемся тобой, Александр. Восхищаемся тем, как выполняешь ты роль хозяина Хартеста, главы семьи, тем, какое благородство и обаяние, а в самые последние годы — еще и мужество ты вносишь во все, чем занимаешься. Я знаю, что все твои дети, да и мои тоже, испытывают к тебе огромную любовь, уважение и привязанность. Думаю, не омрачу этот праздник, если скажу, что сегодня здесь, с нами незримо присутствует и Вирджиния. Пусть только в наших мыслях и в нашей памяти.
Над столом повисла несколько напряженная тишина; Малыш поднял бокал и проговорил:
— За тебя, Александр! Мы все тебя любим.
— А теперь, папочка, — объявила Георгина, когда аплодисменты стихли, — у меня и у Кендрика есть для тебя совсем особенный подарок. Ты, может быть, обратил внимание, что среди других подарков от нас ничего нет.
— Нет, — ответил Александр, — не обратил. Мне бы и в голову не пришло заниматься подобными изысканиями.
— Ну, неважно. Няня, миссис Тэллоу, подержите нам дверь, пожалуйста, хорошо? А вы, Тэллоу, помогите внести подарок, ладно?
Она и Кендрик вышли из комнаты. Наступила долгая тишина. Никто не произносил ни слова. Потом ушедшие возвратились, медленно и осторожно неся свой подарок. Александр, не имевший ни малейшего представления о том, чего ему следовало ожидать, вдруг увидел, как, словно материализуясь из мечты, из мягкого полумрака коридора на него выплывает его дом, только уменьшенный, как это бывает в сказках, но такой же изысканно-изящный и прекрасный, из такого же серого камня, с такими же высокими окнами, витыми лестницами, греческими колоннами, с огромной парадной дверью; Александр протянул к наплывающему на него дому руки, как протягивают их навстречу другу или любимому человеку, лицо у него обрело одновременно и необыкновенно радостное, и очень торжественное выражение.