— Ничего подобного, — ответил он, — не надо себя так недооценивать.
Макс распустил галстук, выходная рубашка была у него расстегнута до середины груди.
— Ты похож сейчас на одну из своих фотографий, — проговорила Энджи, скользнув ему в объятия.
— Жуть как приятно тебя чувствовать, — сказал Макс, и сказал искренне, не кривя душой. Энджи была в великолепной форме. Ей теперь должно быть… Интересно, сколько же ей сейчас лет, подумал Макс, вдыхая ее запах, ощущая тепло ее тела и почувствовав вдруг, что оно его сладостно, до головокружения волнует. — Что-нибудь около тридцати пяти. Хороший возраст. Сексуальный, чувственный.
Он улыбнулся, глядя с высоты своего роста прямо в ее зеленые глаза.
— О чем думаешь? — с веселой подначкой спросила Энджи.
— О том, насколько ты потрясающе выглядишь.
— Ну, Макс. Может быть, для моего возраста…
— Не «может быть» и не для возраста. А просто потрясающе. Сколько тебе, кстати?
— Мне… — Немного поколебавшись, она с горьковатой усмешкой ответила: — Тридцать семь.
— Потрясающе смотришься, — повторил он в который уже раз. — Честное слово, очень здорово. По-моему, ты просто великолепна.
Он прижал ее к себе — медленно, смакуя каждое мгновение; его давно уже интересовало, что он испытает, ощутив так близко ее тело. Сейчас, когда они вместе плыли в танце и она прижималась к нему, Энджи казалась Максу очень маленькой, очень хрупкой, и это само по себе действовало на него возбуждающе. И очень жаркой. Духи у нее были пряные, крепкие; она улыбалась Максу, глядя на него снизу вверх, весело, беззаботно, даже немного бесшабашно.
— Хорошо здесь, — сказала она.
Диск-жокей поставил «Я не влюблен» — старую, заезженную, сладенькую вещицу.
— Моя любимая, — обрадовалась Энджи.
Макс чувствовал каждое ее движение, она была послушной партнершей, пластичной и гибкой; он принялся тихо и незаметно, но ласково поглаживать ее по спине, по шее, потом опустил руки на ягодицы. Они оказались маленькими, выпуклыми и твердыми; Макс ощутил, как где-то глубоко в нем рождается опасное, горячее желание, как оно начинает словно грызть его изнутри; это был хороший признак, очень хороший. Энджи подняла на него глаза, их взгляды встретились; она смотрела слегка удивленно, испытующе, радостно.
— Энджи, — проговорил Макс, — Энджи, я… — Но тут пластинка закончилась, ритм сменился, возникший было настрой мгновенно пропал. Энджи вдруг вздохнула и произнесла насмешливым тоном, и ему это не понравилось, совсем не понравилось:
— Ладно, Макс, так не пойдет, нельзя слишком дразнить Джемму, она и без того расстроена. — Потом взяла его за руку и подвела назад, к их столику, и у него возникло такое ощущение, будто его окатили ледяной водой; он почувствовал себя одновременно и очень глупым, просто-таки дураком, и совсем молодым, зеленым юнцом из-за того, что позволил себе поддаться настроению, вызванному медленным танцем и… как же ее называют, Томми вечно цитировал ему по этому поводу Ноэла Коуарда, ах да, дешевой музыкой.
Макс осушил один за другим два бокала шампанского и сидел, стараясь не встречаться больше с радостно-удивленным и задумчивым взглядом Энджи.
Какая-то женщина из свиты Коллинз подошла к их столику, протягивая руки к Томми, и расцеловала его в губы.
Женщина была лощеная, сексапильная, с круглогодичным загаром; Томми обнял ее одной рукой и повернулся к Энджи и Максу.
— Сэмми, познакомься с Энджи Прэгер. И с Максом Хэдли. А, да, и с Джеммой Мортон. А это моя хорошая знакомая Сэмми Браун. Каким ветром тебя сюда занесло, Сэмми?
— Так… хожу по магазинам. Развлекаюсь, — ответила Сэмми. — Просто вырвалась на несколько дней из Лос-Анджелеса.
— Если бы я могла оказаться в Лос-Анджелесе, — улыбнулась ей Энджи, — меня бы сюда точно не тянуло.
— А вы знаете Лос-Анджелес? — спросила Сэмми.
— Немного. Мне он нравится.
— Томми мог бы вас туда свозить. Прокатитесь ненадолго.
— Н-ну… я работающий человек. Боюсь, мне непросто будет вырваться.
— Правда? — Сэмми сразу стало скучно. — А вы из тех Прэгеров, у которых банк? Из их семьи?
— Да. — Голос у Энджи сделался настороженный; Макс и Томми сразу же обратили на это внимание и потому сидели молча, предоставив говорить только ей.
— Тогда вы должны знать Чака Дрю из их нью-йоркского отделения, — продолжала Сэмми.
— Да, я… знакома с ним.
— Его жена — моя большая приятельница. Она вся дрожит от предвкушения переезда в Лондон.
— Правда? — переспросила Энджи. — Ну что ж, я очень рада за нее.
— Сэмми, дорогая, подсаживайся к нам, — предложил Томми.
— Может быть, попозже, — ответила она, снова целуя его в губы довольно долгим поцелуем.
— Во всяком случае, не уезжай, не оставив мне своего телефона.
Она отошла и вернулась к своей компании; Энджи с озадаченным видом молча поглядела ей вслед.
— Какого черта Чаку Дрю понадобилось переезжать в Лондон? Или Фред Третий опять что-то задумал, а?
— Бог его знает, — пожал плечами Макс. — Да не волнуйся ты об этом.
— Боюсь, я просто не могу себе позволить не волноваться, — возразила она.
На следующий день Энджи позвонила Максу, якобы для того, чтобы поблагодарить его за вечер накануне.
— Я хотела позвонить пораньше, но Малышу было плохо. Сейчас ему уже лучше.
— Ничего, — ответил Макс. — И не за что тебе меня благодарить. Я тоже получил огромное удовольствие.
— Боюсь, Джемма к такой оценке не присоединилась бы.
— А… с ней все в порядке. Честное слово.
— Надеюсь. Макс, как бы мне разузнать побольше о Чаке Дрю и о том, почему он собирается в Лондон?
— Даже и не знаю. Спрошу Шарлотту, может быть, она что-нибудь слышала.
— Спроси, если можешь, ладно? Меня это всерьез тревожит. Все это как-то странно. Спасибо тебе.
Шарлотта ничего не слышала о Чаке Дрю. Но она тоже встревожилась.
— Может быть, это какая-то ошибка.
— Может быть.
— Пожалуй, я позвоню Гейбу. Он должен знать.
— Позвони, пожалуйста, — попросил Макс. — И у тебя будет хороший предлог возобновить отношения.
— Ах, отцепись ты, — раздраженно огрызнулась Шарлотта.
Она перезвонила Максу несколько дней спустя:
— Гейб не слышал об этом ни единого слова, но обещал покопать. А еще он сказал, что Фредди проявляет исключительную активность и действует сразу во всех мыслимых направлениях. В Гарварде он пробыл только год, а потом вернулся в банк и сейчас пытается создать там собственную империю. Даже сидит в «кабинете наследника».
Голос у Шарлотты был расстроенный. Макс искренне сочувствовал ей.
— Ничего. Ты скоро опять там будешь, не сомневаюсь. Во время свадьбы дедушка, по-моему, смотрел на тебя очень благосклонно.
— Тебе так показалось? Боюсь, сама я не заметила ничего подобного. Мне кажется, что я еще очень и очень не скоро смогу показаться в нью-йоркском «Прэгерсе».
— Ужасная штука секс, — мрачно-торжественно произнес Макс.
— Какое отношение к этому имеет секс? Это была обыкновенная подлость, Макс. Господи, я этого Фредди убить готова. И Джереми Фостера тоже.
— Если тебе понадобится помощь, скажи мне. С удовольствием подсоблю. Любого из них.
— Ну что ж, — проговорил Макс, — мы выдержали.
— Еле-еле, — ответил ему Джейк Джозеф. — Мне нужно чего-нибудь выпить.
Джейк был его наставником и официально начальником в фирме Мортона. Он работал там маклером; низкорослый и очень крепкий, веселый человек, внешне казавшийся каким-то рассеянным, несобранным, он, однако, обладал умом, острым как бритва и быстрым, как ракета. Биржевое дело было у него в крови. Еще его прадед работал в Аллее спекулянтов — так называли небольшую улочку Кейпел-корт позади здания биржи, где спекулянты ценными бумагами времен королевы Виктории ловили новости о выпуске очередного пакета акций железных дорог, а потом мчались по этой аллее, торопясь быстрее превратить полученные известия в деньги. Его дед и отец тоже работали на лондонской бирже; а теперь, с наступлением Большого бума, Джейк и сам превращался в одного из тех новых биржевых спекулянтов мирового масштаба, которые ведут операции с собственных счетов, зарабатывают прибыли для самих себя и задают тон на рынке — собственно говоря, создают сам этот рынок. «Я тебе скажу, — заявил он Максу в самый первый день, когда тот еще только пришел в фирму Мортона, — что по сравнению с этим бизнесом Монте-Карло покажется заурядной автостоянкой».