— Пойдемте, — окликнул Гастон Габриэль, выводя ее из задумчивости. Габриэль, бросила взгляд на стан противника, позиции которого находились у дальней гряды холмов, а затем поспешила вслед за своим другом. Гастон ковылял, прихрамывая, впереди нее, стремясь побыстрее получить задание от командира госпиталя и приняться за его выполнение.
Но как выяснилось, ему вовсе не надо было спешить, поскольку Император все еще медлил, ожидая, пока подсохнет земля. Прошло еще два часа напряженного ожидания, прежде чем зазвучали полковые барабаны, призывая воинов к оружию. Габриэль знала, что сейчас множество людей, ожидавших этого момента, побросали карты и двинулись вперед, занимая боевые порядки. Они отбросили все личное, все воспоминания о прошлом для того, чтобы отдаться бою. Хирурги, старавшиеся скоротать время за разговорами, встали и начали снимать мундиры, засучивать рукава рубашек и надевать свои кожаные фартуки. Санитары складывали походные кресла и убирали их с дороги. Один из них дат Габриэль фартук из грубой парусины — такие же фартуки были надеты и на других женщинах, — и та повязала его. Гастону поручили наблюдать за поступающими ранеными, обеспечивая первоочередную помощь тем, кто в ней крайне нуждался.
Габриэль тем временем подошла к группе женщин. Все они были женами и возлюбленными нижних чинов, находившихся сейчас на поле боя, и Габриэль считала честью для себя быть среди них. И хотя сначала эти женщины поглядывали на нее с сомнением, поскольку никогда не видели, чтобы офицерские жены помогали ухаживать за ранеными в госпитале, однако еще до конца сражения их отношение к Габриэль изменилось. Ее умелые действия заставили их забыть о том, что она — чужая в их среде.
Ровно в половине двенадцатого французские пушки по приказу Императора открыли огонь по вражеским позициям. Обстрел был таким мощным, что дрожала земля, от грохота закладывало уши, а некоторые бывалые солдатские жены, пережившие не одну военную кампанию, признались, что никогда не слышали ничего подобного прежде. Габриэль удивлялась тому, как британцам удавалось выстоять под таким шквальным огнем. Клубы густого дыма от несмолкаемой канонады проплывали высоко над верхушками деревьев и черным флагом госпиталя. Говорили, что жаркий бой завязался у замка Угумон на подступах к позициям британцев. Однако первыми ранеными, доставленными по лесной просеке в госпиталь, оказались солдаты, в которых попал снаряд, выпущенный из вражеского орудия, — это было одно из тех прыгающих по земле, железных ядер, которое Габриэль видела во время боя на Пиренейском полуострове. Одно такое ядро уложило семь французских солдат, раздробив им кости ног. Габриэль охватило чувстве жалости, когда она увидела, как этих бедняг вносят в палатки, но тут ее окликнул один из хирургов.
— Мадам Дево! Приготовьтесь к перевязке!
— Иду, майор Арну! — сразу же ответила она.
Хирург распорядился, чтобы она постоянно находилась в его палатке, и Габриэль, подхватив корзину с чистыми полотняными бинтами, поспешила занять свое место. Это было нелегкое испытание для Габриэль, но она о честью выдержала его. Санитары вливали в рот стонущим солдатам, лежащим на операционных столах, вино капля за каплей, кровь текла ручьем, из открытых ран выступали осколки белых костей, визжали ампутационные пилы. Когда хирург закончил операцию, настала очередь Габриэль накладывать повязки на раны своего первого пациента. Ей помогал один из санитаров, хотя вскоре она должна была уже справляться с этой работой одна.
— Обычно так оно и начинается, — сказал ей санитар. — Сначала раненых очень немного, потом они идут сплошным потоком, а в конце от них просто нет спасения. Да вы сами все увидите.
Мужество и выдержка раненого, которого они перевязывали, поразили Габриэль. Хотя он скрипел зубами, а временами дико выкатывал глаза от боли, ему еще удавалось шутить.
— Вы меня испугали, мадам. Я подумал, что вы — ангел и я уже нахожусь на небесах.
Габриэль проводила его, идя рядом с носилками, до палатки, в которой стояли сотни кроватей. Здесь раненый должен был ожидать того момента, когда отправится обоз во Францию и его положат на одну из повозок, освободив место для других раненых. Император изменил многие порядки в армии, и одним из лучших его распоряжений, по мнению Габриэль, было распоряжение оказывать раненым — будь то солдаты французской армии или враги — помощь, обеспечивая им тщательный уход.
Французские пушки смолкли так же внезапно, как и начали, и в воцарившейся тишине была хорошо слышна барабанная дробь — сигнал к атаке. Выйдя из палатки за корзиной со свежими бинтами, Габриэль остановилась на минуту, взглянув сквозь просвет между деревьями на долину. Сначала она ничего не могла разобрать. Все поле сражения заволокло голубоватым дымом, низко стелющимся по земле. Но когда он немного рассеялся, Габриэль увидела длинные цепи французской пехоты, солдаты маршировали плечом к плечу по сто пятьдесят человек в ряд, фланги пехоты прикрывала кавалерия. Французская армия под стук барабанов надвигалась на британские позиции. С такого расстояния люди походили на игрушечных оловянных солдатиков, построенных в ряды и марширующих, как на параде. Но тут поле боя вновь заволокло густым дымом, и Габриэль поспешила в палатку.
Когда обе армии сошлись и ближнем бою, звуки битвы стали отчетливо слышны, разносясь далеко вокруг: мушкетные и ружейные выстрелы, крики и вопли, грохот британских пушек, ржание лошадей. Как и предупреждал санитар, раненые начали поступать сплошным потоком, вместе с ними пришли и известия о ходе битвы. Новости были нерадостными. Британцы оказывали ожесточенное сопротивление, обращая в бегство наступавших французов, которые вынуждены были при отступлении давить и затаптывать ногами своих собственных товарищей.
Вдогонку за бегущими французами помчалась шотландская кавалерия, они рубили пехотинцев налево и направо, сея вокруг себя ужас и панику. И хотя сабли конных егерей и французских кирасиров значительно сократили численность шотландцев, потери в живой силе с обеих сторон были просто ужасающими. Обе армии сделали короткую передышку для перегруппировки сил, хотя бой за замок все еще продолжался. Габриэль, заметив среди раненых егеря с перерубленной рукой, подбежала к нему, чтобы спросить, не видел ли он Николя. Раненый утвердительно кивнул, поддерживая свою руку и морщась от боли. Его лицо было белым, как мел.
— Под капитаном Дево убили трех лошадей, но он каждый раз садился в седло нового скакуна. Их много бегает по полю боя. Не беспокойтесь, мадам. В последний раз, когда я видел его, он был жив — живее не бывает — и крушил противника налево и направо.
Но тут громкий окрик майора Арну прервал их разговор.
— Ваше место у операционного стола, мадам Дево! Не забывайте об этом!
Габриэль стремглав бросилась в палатку, где хирург накладывал швы на рану солдата, находящегося в беспамятстве. Так поступали со всеми ранеными, у которых были повреждены внутренние органы, поскольку для подробных исследований просто не было времени.
— Я наводила справки о своем муже, — торопливо объяснила Габриэль причину своего отсутствия.
Хирург гневно взглянул на нее, хотя по натуре он не был злым человеком и в душе сочувствовал Габриэль.
— Для этого у вас будет время, когда закончится сражение, — бросил он. — А сейчас ваша помощь требуется раненым.
Теперь раненых перевязывали уже не на операционных столах, а на отдельных, предназначенных для этой цели. У хирургов не было ни минуты покоя, поскольку у палаток уже сидели и лежали десятки, которым требовалась их помощь. А люди все прибывали и прибывали. Как только кончалась операция, санитары снимали раненого с операционной го стола и клали его на стол для перевязок, за одним из таких столов стояла теперь Габриэль, работавшая одна, хотя, когда ей требовалось, она звала на помощь одну из женщин.
Мужество и стойкость раненых восхищали ее.
Каждый из них стремился к тому, чтобы их раздавленные и раздробленные конечности ампутировали как можно скорее, опасаясь, что начнется нагноение раны и заражение крови. Они пытались шутить, расхваливая свой прекрасный цвет крови, и стойко переносили боль, когда хирург инструментами, а подчас просто пальцами извлекал из их тел пули. Но несмотря на наигранную веселость и браваду, серые лица и невольные гримасы боли, появлявшиеся на них, выдавали раненых. По-видимому, они соблюдали неписанный закон, в соответствии с которым солдатам следовало вести себя на операционном столе также мужественно и отважно, как и на поле боя. И все же некоторые из раненых не могли сдержать рвущиеся из груди крики боли и стоны; были среди них и умирающие. Время от времени на глаза Габриэль набегали слезы, особенно в те минуты, когда она видела, как хирург прекращал свою работу, поскольку раненый умирал тут же на операционном столе.