Мор Йокаи - Золотой человек

— Значит, он скоро приедет.

— Ох, хоть бы Альмира подождала умирать до него!

Мальчик встал со своей скамеечки и подошел к скулившей собаке.

— Альмира, милая, не умирай! Не оставляй нас одних! Ведь в рай тебе все равно не попасть, ты можешь жить с нами только здесь, на земле. Прошу тебя, останься. Летом я построю тебе хорошенький домик из орехового дерева. Совсем такой, какой папа выстроил для нас. И буду давать тебе все самое вкусное. Положи голову мне на коленки, вот так, а теперь посмотри на меня. Не бойся, я ни за что не пущу к нам того страшного дядю, что тебя подстрелил. Как услышу, что он идет, сразу привяжу веревкой задвижку на двери. А если он просунет к нам руку, я раз! — и отрублю ее топориком. Я буду защищать тебя, Альмира!..

Умное животное подняло на мальчика печальные глаза и тихонько помахало хвостом. Потом собака глубоко вздохнула, словно ей были понятны слова Доди.

Ноэми перестала прясть и, подперев голову рукой, устремила задумчивый взгляд на мигающий огонек лампадки. Ей припомнились слова изверга, которые тот, уходя от них, в ярости крикнул напоследок:

— Погоди, я еще вернусь сюда! И уж будь спокойна, выложу тебе всю правду! Ты узнаешь, что за фрукт человек, которого ты любишь!

Ей было страшно даже подумать о его возвращении… «Выложу тебе всю правду…» — что могла означать эта фраза? Он откроет ей глаза на любимого? На Михая? Мыслимо ли, чтобы Михай был не тем, за кого она его принимала? Что расскажет о нем этот страшный человек, нагрянувший к ней из другого полушария? Ах, почему Михай не разделался с ним? Она не зря ведь говорила тогда: «Я предпочла бы, чтобы этот человек находился на три фута под землей…»

Ноэми была далеко не малодушным существом. Она выросла среди природы, на пустынном острове, ей всегда приходилось рассчитывать только на свои силы. Она была мужественна, вынослива, привыкла к лишениям. Нервы у нее были крепкие. Олоферну[28] и Сисару[29] в свое время не мешало бы знать, что женщина способна поразить врага любым оружием. Волчица умеет защитить от собак свое логово в лесной чаще, пустив в ход клыки и когти.

После встречи с Тодором, воспоминание о котором вызывало у нее дрожь, Ноэми не расставалась с остро отточенным ножом Михая, постоянно носила его под платком. На ночь она запирала дверь надежными засовами да еще привязывала их к косяку крепкой веревкой.

Пусть все свершится по воле рока! Если первым придет любимый, она станет самой счастливой женщиной на свете. Если же раньше явится тот, другой, — она станет убийцей!

— Что ты так стонешь, Альмира?

Несчастное животное, превозмогая боль, с трудом подняло голову с колен мальчика и, вытянув шею, стало принюхиваться. Собака царапала когтями пол, беспокойно скулила, визжала, хрипела. Трудно было понять, что выражают эти звуки, радость или гнев. Ясно одно, — Альмира почуяла, что кто-то приближается к дому.

Но кто там идет? Добрый человек или злой? Тот, что вернет радость жизни, или душегуб?..

В ночной тишине уже явственно раздавался скрип шагов. Они все приближались.

Кто же это?..

Альмира захрипела. Попыталась подняться и снова упала. Попробовала залаять, но не смогла. Ноэми вскочила с места. Сунув правую руку под платок, она крепко сжала черенок ножа.

Кто? Кто?..

Все трое — Ноэми, Доди и собака чутко прислушивались.

Шаги раздавались совсем близко. Теперь уже все трое узнали их.

— Папа! — радостно воскликнул Доди.

Ноэми полоснула ножом веревку, которой была привязана задвижка. Альмира, собрав остаток сил, приподнялась на передние лапы и в последний раз приветственно залаяла. Спустя мгновенье Михай, Ноэми и Доди уже сжимали друг друга в объятиях.

Альмира подползла к любимому хозяину, подняла к нему морду, лизнула руку и свалилась как подкошенная, затихнув навсегда.

— Ты больше не покинешь нас? — срывающимся шепотом произнесла Ноэми.

— Не оставляй нас здесь одних! — упрашивал отца маленький Доди.

Михай прижал обоих к груди. Он плакал, и слезы из его глаз падали на лица любимых, родных ему существ.

— Никогда! Никогда! Никогда!..

Суровая зима уступила в том году лишь в первых числах марта. Теплый южный ветер с дождем растопил лед на Балатоне, а налетевший вслед за ним буйный северный ветер взломал ледяной покров и погнал льдины к шомодьским берегам. И вот среди тающих льдин рыбаки обнаружили труп.

Он сильно разложился, черты лица уже нельзя было распознать. Но рыбаки быстро установили личность покойного. Судя по всему, то были бренные останки Михая Тимара Леветинци, пропавшего без вести сразу после достопамятной рыбной ловли, когда был пойман царь-судак. Да, это было тело человека, которого так долго ждали в Комароме. Не вызвала сомнений и одежда утопленника. Все подтвердили, что бекеша с каракулевым воротником, запонки и рубашка с вышитыми вензелями принадлежали исчезнувшему барину. На крышке найденных в жилетном кармане часов с репетицией было выгравировано его имя. Но самым веским доказательством для опознания личности погибшего был обнаруженный во внутреннем кармане бумажник, туго набитый кредитными билетами, почти не пострадавшими от воды. На внутренней стороне бумажника были собственноручно вышитые когда-то Тимеей жемчужным бисером слова: «Вера, надежда и любовь». В боковом кармане оказалось четыре перевязанных лентой письма, но вода начисто смыла с них чернила, ведь они пролежали в ней четыре месяца. Одновременно в Фюредской гавани нашли зацепившееся за невод двуствольное ружье г-на Леветинци. И эта находка объясняла, как все произошло.

Теперь старый Галамбош припомнил все до мельчайших подробностей. Барин сказал ему, что будет сам караулить ночью с ружьем волков и лисиц и, как только они выйдут из чащи на прорубь, пристрелит ворюг.

Другие вспоминали, что над Балатоном в ту ночь разыгралась сильная, хотя и кратковременная, вьюга. Она и погубила барина. Снег, понятно, слепил ему глаза, и он, не заметив трещины, угодил в нее и погиб подо льдом.

Старик Галамбош, которому часто не спалось по ночам, уверял, будто в самый разгар бури он два раза слышал чьи-то истошные вопли. Подумать только, такой славный человек, такой знатный барин и вдруг погиб ни за что ни про что?..

Получив известие о роковой находке, Тимея выехала в Шиофок, чтобы присутствовать при официальном осмотре трупа. Увидев одежду мужа, она дважды лишалась чувств, ее с трудом привели в сознание. Тем не менее она выполнила свой долг до конца. Когда при ней укладывали в цинковый гроб останки Тимара, она с беспокойством расспрашивала всех, где его обручальное кольцо. Но при всем желании — кольцо никак не могли вернуть ей, — у трупа, увы, не оказалось пальцев…

Тимея приказала отвезти дорогие останки в Комаром. Там были устроены торжественные похороны по протестантскому обряду. Гроб установили в роскошной семейной усыпальнице. Все четыре церковных округа страны были представлены на церемонии похорон. Панихиду служил сам суперинтендент[30] задунайского церковного округа, прощальную речь произнес комаромский пастор. Стены кирки были обтянуты крепом и украшены гербами. Специально приглашенный из города Папа хор высшего духовного училища исполнял реквием и заупокойные песнопения. На обтянутом черным бархатом гробу были выведены серебром годы рождения и смерти, а также имя покойного. До катафалка гроб несли на руках городские советники и предводители комитатского дворянства. Затем на гроб были возложены дворянская шпага, лавровый венок и знаки отличия умершего: венгерский орден св. Иштвана, итальянский — св. Мориса и бразильский — Аннунциата. Серебряные кисти покрова поддерживали вице-губернаторы, а различные именитые господа, стоя по обеим сторонам катафалка, держали в руках зажженные факелы с гербами. Впереди процессии шествовали все городские учащиеся, а также богословы и духовные особы, под приглушенную дробь обтянутых черным сукном барабанов мерно шагали члены цехов и гильдий со своими знаменами, немецкие бюргеры и богатые горожане венгры, в парадной одежде и при оружии. Позади шла скорбная вдова с бледным лицом и заплаканными глазами в окружении одетых в траур знатных дам, а за ними следовали ученые мужи Венгрии, венские знаменитости и высшие военные чины.

Даже его величество прислал на похороны своего представителя, дабы воздать должное заслугам покойного. Траурное шествие замыкали толпы простых людей. Под колокольный звон всех церквей оно проследовало через весь город. Звон множества колоколов возвещал, что хоронят великого человека. Из уст в уста переходило имя этого благодетеля народа, славы и гордости нации, верного супружескому долгу мужа, зачинателя бесчисленных добрых дел и основателя множества благотворительных учреждений.