— Пригласите супругу господина Имре Качуки.
«Госпожа Качука! Значит, она все-таки стала его женой!»
Какое злорадство изобразилось на ее лице, когда в зал суда вошла Тимея и она увидела на беломраморном лице соперницы красную полосу, тянувшуюся вдоль лба до самого виска, — рубец от нанесенной ею раны! Хоть этот шрам она оставила Тимее на память!
И еще раз испытала Аталия истинное наслаждение — когда председатель суда призвал Тимею к присяге и она, сняв перчатку, подняла к небу изуродованную шрамом руку. Этот рубец тоже ее, Аталии, свадебный подарок! А Тимея, подняв израненную, дрожавшую руку, клялась, что все позабыла, даже не помнит, с кем она боролась, с мужчиной или с женщиной.
— Презренная! — прошипела сквозь зубы Аталия. — У тебя не хватает даже духу обвинить меня…
— Мы не об этом спрашиваем вас теперь, сударыня, — прервал Тимею председатель суда. — Нам нужно установить, действительно ли письмо, написанное детским почерком, с насекомым на печати получено вами по почте в день покушения? Не было ли оно распечатано раньше? Не знал ли кто-нибудь о его содержании?
Тимея отвечала, что нет, письмо так и оставалось нераспечатанным.
Тогда председатель обратился к Аталии:
— А теперь, мадемуазель Аталия Бразович, вам придется выслушать то, что написано в этом письме:
«Сударыня, на стене Вашей комнаты, есть картина, изображающая святого Георгия. Эта картина скрывает тайную нишу, куда можно проникнуть через шкаф с посудой. Велите заделать эту нишу и берегите Вашу драгоценную жизнь. Живите долго и счастливо.
Огласив письмо, председатель приподнял коврик, лежавший на столе. Под ним находились вещественные доказательства, изобличающие Аталию: окровавленный пеньюар, шкатулка с ядами и дневник.
При виде неопровержимых улик Аталия вскрикнула, как смертельно раненный коршун, и закрыла лицо руками. Когда она отняла руки, лицо ее было уже не бледным, а пунцово-красным. В ярости она сорвала с шеи черный бант и швырнула его на пол. Казалось, она обнажила для палача свою восхитительную белую шею.
— Верно! — вскричала она. — Это я хотела убить тебя! И раскаиваюсь только в том, что промахнулась. Ты была проклятием моей жизни, ненавистный бледнолицый призрак! Из-за тебя я стала навеки несчастной! Я давно жаждала прикончить тебя! И не нашла бы себе покоя в этом мире, если бы не попыталась это сделать! Смотри, в моей шкатулке достаточно яда, чтобы отравить целую свору твоих свадебных гостей. Но я жаждала именно твоей крови!.. Ты не погибла, но я насытилась местью и теперь могу спокойно умереть. Но это еще не все. Прежде чем секира палача отсечет мне голову, я нанесу твоему сердцу еще одну кинжальную рану! Эта рана никогда не заживет, она станет терзать тебя, даже когда ты будешь блаженствовать в объятиях мужа! Теперь мой черед присягать и клясться. Клянусь богом, всеми святыми, ангелами на небесах и дьяволами в аду! Да будут они ко мне столь же милосердны, как истинно то, что я сейчас скажу!
Фурия опустилась на колени и, воздев руки над головой, призвала в свидетели всех обитателей неба и преисподней.
— Клянусь! Клянусь, что, кроме меня, секрет потайной двери знал только один человек. И это был Михай Тимар. Он исчез в тот день, когда узнал от меня этот секрет. И сообщить тебе об этом секрете мог только он. Михай Тимар Леветинци жив, и ты каждую минуту можешь ожидать появления твоего первого супруга! Да будет столь же милостив ко мне бог, как верно то, что Тимар жив! Ты же похоронила вместо него человека, укравшего его одежду. А теперь, если можешь, живи дальше с этой раной в сердце!..
Узница тюрьмы «Мариа-Ностра»
За отравление и покушение на убийство суд приговорил Аталию к смертной казни. Король помиловал ее, заменив казнь пожизненным тюремным заключением. Аталия жива еще и поныне.
С тех пор прошло лет сорок, и теперь ей, должно быть, лет шестьдесят семь. Она не смирилась, не раскаялась. По-прежнему хранит злобу в сердце и нисколько не сожалеет о своих проступках.
По воскресеньям всех узниц водят в церковь, только Аталию запирают в одиночной камере, опасаясь какого-нибудь кощунства с ее стороны. Когда, еще в начале заключения, ее принудили однажды посетить церковь, она во время проповеди крикнула священнику: «Ты лжешь!» — и плюнула на алтарь.
За время ее заключения не раз бывали амнистии. В знаменательные для государства дни сотни преступников выпускали на свободу. Лишь эту узницу тюремное начальство никогда не представляло к помилованию. Тем, кто увещевал ее образумиться, раскаяться и снискать себе прощение, она неизменно отвечала:
— Так знайте же, как только меня выпустят на волю, я убью эту женщину!
Она и до сих пор твердит то же самое.
А между тем женщина, которую она жаждала сжить со света, долгие годы промучившись после «кинжального удара», нанесенного ее больному сердцу, уже превратилась в прах. С тех пор как Тимея услыхала слова: «Тимар жив», — она уже не могла быть счастлива. Слова эти, как холодный призрак, омрачали все ее радости. Супружеская любовь, поцелуи мужа были навсегда отравлены. Почувствовав близость смерти, Тимея попросила отвезти ее в Леветинце. Ей хотелось, чтобы ее похоронили не в усыпальнице, где под надгробием Тимара покоился неизвестный прах, а именно в Леветинце. Там, на берегу Дуная, она облюбовала для себя укромное местечко под плакучей ивой, недалеко от того места, где когда-то утонул ее отец Али Чорбаджи. Это было совсем близко от «Ничейного» острова. Казалось, ее влекло туда какое-то таинственное прозрение. Надгробный камень на ее могиле и одинокий утес на «Ничейном» острове стоят почти напротив друг друга.
А на сокровищах, оставленных ей Тимаром, лежала печать проклятия. Единственный сын Тимеи от второго брака оказался мотом. Попав в его руки, баснословное богатство исчезло с той же сказочной быстротой, с какой было нажито. Внуку Тимеи пришлось существовать на пенсию, которую Тимар назначил для ее обедневших родичей. И это все, что осталось от его громадного состояния.
Ныне на месте комаромского дворца стоит уже другое здание, а фамильный склеп Леветинци был скрыт, когда воздвигались укрепления. От былой роскоши и блеска не осталось и следа.
Но что же происходило на «Ничейном» острове?..
Никто
Прошло сорок лет после исчезновения Тимара из Комарома. Я еще только одолевал букварь, когда нас, школьников, заставили шагать в погребальной процессии на похоронах богатого и знатного барина, о котором позднее рассказывали, что он вовсе не умер, а попросту куда-то скрылся. Народ твердо верил, что Тимар жив и когда-нибудь вновь появится. Вероятно, это убеждение породили зловещие слова Аталии.
Навсегда запомнились мне благородные черты красавицы, на которую я с восхищением смотрел во время воскресного богослужения. Она всегда сидела на скамье в первом ряду у амвона, кроткая и величаво прекрасная.
Помню, какой поднялся переполох, когда однажды утром по городу разнесся слух, что знатную красавицу пыталась ночью убить ее компаньонка.
Мне привелось видеть, как убийцу везли на позорной колеснице к лобному месту, где должна была свершиться казнь. Говорили, что палач должен отрубить ей голову. Осужденная была одета в серую рубаху с черными лентами и сидела спиной к вознице. Против нее сидел священник с распятием в руках.
Базарные торговки осыпали преступницу бранью, плевали ей вслед. Но она не обращала на них внимания, равнодушно глядя в пространство.
Простой люд окружал колесницу, толпой бежали мальчишки, жаждавшие посмотреть на кровавое зрелище, увидеть собственными глазами, как снесут топором эту прекрасную голову и она скатится к подножью эшафота.
Охваченный страхом, я глядел в окно вслед убийце. А что, если она вдруг поднимет на меня глаза!..
Час спустя толпы людей с глухим ропотом стали возвращаться назад. Все были недовольны, что осужденную помиловали. Возвели на эшафот и там объявили о смягчении приговора. Очевидцы рассказывали, что когда священник протянул ей распятие, мегера вместо того, чтобы благоговейно приложиться к святыне, яростно вцепилась в крест зубами, так что на лике распятого спасителя остались отчетливые следы ее острых зубов.