Разыскала я и скалу, в которой самой природой были сотворены гроты, пригодные для жилья. В самом большом из них лежала примятая охапка сена. Когда-то еено служило ложем для моего покойного супруга. Оно перешло ко мне по праву, по вдовьему праву. Устроившись на нем, я накормила дочку грудью; она заснула. Тогда я уложила ее на сене и, прикрыв шалью, сказала Альмире: «Останься здесь и сторожи Ноэми, пока я вернусь». И снова переправилась на лодке на большой остров, чтобы заглянуть в свой старый сад. Веранда нашего летнего домика была покрыта большим холщовым навесом. Я сняла навес — он будет служить нам крышей, а зимой, быть может, пойдет на одежду — и увязала в него то, что оказалось под рукой — посуду, кухонную утварь, садовый инвентарь. Узел получился такой большой, что я с трудом взвалила его себе на спину. Когда-то я подъезжала к дому мужа в коляске на четверке лошадей, теперь же покидала его с тюком на плечах. А ведь расточительной я никогда не была и хозяйство вела очень экономно. Хотя все в узле принадлежало мне, я чувствовала себя почти воровкой. В самом деле, что стоит людям и это расценить как воровство? Все смешалось тогда в моей голове — правда и ложь, понятия о том, что можно и чего нельзя. Я бежала из собственного дома без оглядки. Пробираясь через сад, я срезала с каждого фруктового дерева по ветке, и с фигового дерева, и с ягодников тоже, собрала все ветки в платок и поцеловала на прощание развесистую плакучую иву, под которой столько раз мне снились счастливые сны. Все кончено. Никогда больше я не вернусь сюда.

Больше всего в тот момент беспокоило меня, что на острове в расщелинах водились ядовитые змеи. Я испытывала перед ними безотчетный страх и очень боялась за Ноэми. Кроме того, я понятия не имела, чем буду кормить Альмиру. Сама-то я как-нибудь пропитаюсь — зиму диким медом, каштанами, черепашьими яйцами и ягодами, а Ноэми смогу прокормить грудью, но как быть с Альмирой? Ведь верный пес просто подохнет с голоду. А без собаки мне не прожить. Я просто умру от страха.

Добралась я с узлом до своего нового жилища и первое, что увидела перед входом, — судорожно извивающийся змеиный хвост и чуть поодаль — откушенную голову. Змеиное туловище съела Альмира. Умный пес лежал в ногах у спящего ребенка, махал хвостом и облизывался, словно говоря: «А я уже пообедал». С тех пор Альмира постоянно охотилась на змей. Они стали ее повседневной пищей. Зимой она раскапывала их норы. Мой друг — так звала я собаку — сам нашел для себя пищу на этом заброшенном острове и освободил меня от постоянного страха перед змеями.

О сударь, трудно передать чувство, которое я испытала в первую ночь на этом острове. У меня не было ничего и никого на свете, кроме бога, ребенка и пса. Я не смею назвать это чувство болью, скорее оно было похоже на блаженство. Мы все трое забрались под тяжелую холстину и проснулись с первым щебетанием птиц.

А потом начался труд. Труд первобытных людей. Да, нужда научила меня всему.

Перед рассветом я шла собирать луговую манну, ее колосками я питалась. Жены бедняков хорошо знают растущие на болотах метелки манника, которые они собирают в подол. Ах, эта манна! Поистине манна небесная, божий дар беднякам!

Сударь, два года питалась я этой пищей и каждый день, преклонив колена, благодарила всевышнего, позаботившегося о пропитании своих пичуг.

Плоды диких яблонь и груш, мед лесных пчел, земляные орехи, яйца черепах и диких уток, улитки, сушенные на зиму грибы — вот что было нашей обычной пищей. Слава тебе, господи, за щедрость, с какой накрываешь ты свой стол беднякам!

Жизнь давалась мне не просто. Дни и ночи не покладала я рук. К дикой яблоневой поросли привила ветки, срезанные в нашем прекрасном саду, на перекопанной целине посадила ягодники, виноград, сделала ульи и собрала в них пчелиные семьи. На южном, скалистом, склоне я развела хлопок и сама сучила из него нить, чтобы сшить хотя бы грубую одежду. Уже на следующий год был у нас свой мед и воск, который я тут же пустила в обмен. На остров стали наезжать мельники из окрестных сел, контрабандисты, промышлявшие на Дунае. Они помогали в трудных работах и никогда не обижали нас. Все знали, что у меня нет денег, и платили за провиант трудом, инструментом, — знали, что денег я не беру. И вот когда мой сад заплодоносил, — о! — тогда я действительно стала счастливой. На благодатной девственной земле деревья росли вдвое быстрее. У меня есть грушевые сорта, которые дают два урожая в год. Молодые деревца гонят новые ветки вплоть до Иванова дня. Деревья на острове плодоносят ежегодно и очень щедро. Я изучила тайны природы и убедилась, что от уменья садовода во многом зависит, какой будет урожай.

Животные понимают язык людей, если с ними обращаться, как со своими друзьями. И мне думается, что у деревьев тоже есть глаза и уши для тех, кто за ними любовно ухаживает, кто понимает их тайные помыслы. Деревья горды, если они доставляют радость и счастье людям, разумеется тем, которые лелеют их. О, деревья — умные существа! В них тоже живет душа. Тот, кто рубит плодоносящее дерево, — настоящий убийца. Деревья — мои друзья! Я люблю их. Я живу ими и благодаря им. Все, что они приносят мне из года в год, я отдаю жителям соседних сел, которые в обмен снабжают меня всем необходимым. Я не признаю денег, они противны мне! Деньги изгнали меня из общества людей, они свели в могилу моего мужа. Мне ненавистен один их вид, я не желаю их больше видеть!

У меня хватило сообразительности сделать запасы на черный день. Ведь заморозки, град или засуха могут свести на нет все усилия и весь труд человека. В пещере под скалой и в расщелинах у меня хранится вино, мед, шерсть и многое другое, что не портится. В случае неурожая запасов этих мне хватит года на два. Видите, хоть и нет у меня денег, я могу смело сказать, что богата. Богатства мои припасены на черный день. А ведь ни единый грош не проходил через мои руки за эти двенадцать лет.

Да, вот уже целых двенадцать лет живу я на этом острове. Мы живем здесь втроем: Альмира — полноправный член нашей семьи. Ноэми иногда уверяет, будто нас четверо — она и Нарциссу причисляет к нашему семейству. Глупый ребенок!

Многие, очень многие знают о нашем существовании, но в этом крае не водится предателей. Никто не вмешивается здесь в дела ближнего, здешние люди крепко хранят доверенную им тайну. А границы тут наглухо закрыты, так что никакой секрет не дойдет ни до Вены, ни до Буды, ни до Стамбула.

Да и к чему людям доносить на меня? Я никому не причиняю зла, никому не становлюсь поперек дороги! Я собираю плоды на этом забытом клочке земли. Ведь она — ничья. Бог и Дунай предоставили мне этот остров, и я каждый день не устаю благодарить их за это. Слава тебе, боже! Слава и тебе, властитель мой — Дунай!

Я и сама не знаю, верю я в бога или нет. Вот уже двенадцать лет, как я не видела ни попа, ни церкви. А Ноэми не имеет обо всем этом ни малейшего понятия. Я сама научила ее читать и писать; я рассказала ей о боге, об Иисусе, о Моисее так, как сама представляю их: бог — добрый, справедливый, всепрощающий, всемогущий, вездесущий; Иисус — великий в своих страданиях, божественный в своей человечности; Моисей — глашатай братской любви и благородства, спаситель народа своего, который предпочел бродить в пустыне, страдать от голода и жажды, чем быть рабом. Но моя дочь ничего не знает о кровожадном, злобном, мстительном боге, боге избранных, требующем жертвоприношений и «выкупа за душу свою господу», пребывающем в роскошных храмах; не знает она и об Иисусе, который преследует своих братьев и требует слепой веры в него одного, не знает о Моисее — корыстолюбце и человеконенавистнике, о себялюбце, как о нем пишут в книгах, вещают в проповедях и поют в псалмах.

Вот вы и узнали, кто мы такие и что здесь делаем. А теперь послушайте, чем угрожает нам этот человек.

Я уже говорила, что он — сын того негодяя, из-за которого погиб мой муж, а мы покинули людей и живем отшельниками.

Мальчику было всего тринадцать лет, когда мы разорились. Судьба тоже наказала его, оставив без отца. Не удивительно, что из мальчика вырос негодяй.

Одинокий, заброшенный, покинутый всеми, он был вынужден пробавляться милостью чужих людей. Обманутый с малолетства, обкраденный тем, кого по сыновьему долгу он, казалось, должен был бы боготворить, мальчик с раннего детства был заклеймен каиновой печатью. Разве удивительно, что он стал тем, кем он стал?