– Мой подарок тебе.
Кит отрицательно замотала головой.
– Пожалуйста, – настаивал Джон. – Красивые драгоценности создаются для того, чтобы украшать красивых женщин. Таких, как ты, Кит.
Кит улыбнулась и дотронулась рукой до его щеки.
– Мне все равно, даже если ты говоришь это каждой женщине, которую знал. Мне нравится, что ты сказал это мне, и нравится твой подарок.
Она поцеловала его. Джон обнял Кит, не дав ей возможности тут же отстраниться, и крепко прижал к себе, забыв о том, что может нанести урон шикарному платью и косметике. Чувства переполняли его. Она влекла его, будила нетерпеливое желание узнать, что есть в ней такое, что неудержимо притягивает и волнует его.
Но голоса в коридоре вернули их к действительности. Джон отстранился, однако не отпустил ее и смотрел, как Кит медленно открывает глаза.
– Знала бы ты, с каким удовольствием я послал бы к черту этот бал, – прошептал он, хотя прекрасно понимал, что Лесситер не простил бы ему этого.
– Да, соблазнительная мысль, – повторила она, не отрывая взгляда от его губ и следов бледно-розовой помады на них. Она вспомнила его поцелуй. Что ж, она могла бы забыть об осторожности и пойти навстречу, не задумываясь, как сама того хотела... без всякой опаски, но... – Ты прав, – вздохнула она с искренним сожалением. – Нам надо идти, нас ждут.
Она высвободилась из его объятий. Он больше не удерживал ее.
– Пожалуй, тебе следует подправить косметику и прежде всего губы, – вполне спокойно заметил он.
Она отошла к трюмо и вынула из пакета бумажную салфетку.
– Кстати, тебе тоже не мешает стереть помаду с губ, – засмеялась она и повернулась к нему с салфеткой в руках.
Проведя пальцем по губам и убедившись, что на нем следы помады, Джон взял из ее рук салфетку. Лицо его было вполне серьезно, но глаза смеялись.
Пока Кит снова пудрилась и подкрашивала губы, он, поглядывая на нее, старательно тер лицо салфеткой.
В этой комичной сцене было что-то такое, что еще больше сближало их, и ему было приятно. Он как бы отдыхал душой, глядя на Кит, сидящую перед зеркалом, хотя еле удерживался от того, чтобы не коснуться ее обнаженных плеч, прильнуть губами к нежной шее. Пожалуй, он начинает терять голову. Это заходит чересчур далеко, трезво останавливал он себя.
– Ну, вот и все! – воскликнула Кит, удовлетворенно разглядывая себя в зеркале. Поднявшись, она сунула тюбик с помадой в вечернюю сумочку из золотистой ткани и, подойдя к кровати, взяла накидку. – Надеюсь, они подадут гостям шампанское. У меня такое настроение, что хочется пить только шампанское... – почти пропела она.
– Пожалуй, лунный свет – это мечта подростков, Кит. А мы с тобой взрослые живые люди, не так ли?
Кит круто повернулась к нему, медленно сделала выдох и тряхнула головой, словно приходя в себя.
– Ты сердцеед, Джон Ти.
– Сколько раз ты мне это уже говорила? Почему? – Губы его сжались в жестокую линию.
– Чтобы предостеречь себя, должно быть, – ответила Кит и по его глазам поняла, каких усилий ему стоит держать себя в рамках.
В последнее время она все сильнее чувствовала какую-то напряженность в нем. Видимо, судьба фильма беспокоила его. Ему следовало бы отдохнуть, расслабиться, посмеяться вдоволь, почувствовать чью-то заботу и нежность. Она с радостью помогла бы ему, однако знала, что он к этому еще не готов. И, возможно, никогда не будет. Она боялась, что ее чувство снова может быть отвергнуто.
– Предостерегаешь себя от меня? – В глазах его был вопрос и вызов.
Кит взяла накидку и перебросила ее через руку.
– Не надо, Джон Ти. Не станешь же ты утверждать, что я первая женщина, теряющая из-за тебя голову.
Кит видела, как трудно было ему признаться в этом.
– Жизнь полна риска, Джон, – тихо сказала она и взяла его под руку. – Поэтому вознаграждение, если оно последует, всегда кажется счастьем. Пойдем?
Увидев искорки смеха в ее глазах, он не знал, чего ему больше хотелось – нагрубить ей или сжать ее в своих объятиях. Вздохнув, он подчинился.
У себя в спальне Беннон рассеянно застегивал перед зеркалом парадную сорочку. В большом зеркале над комодом была видна почти вся спальня с широкой кроватью, покрытой стеганым лоскутным покрывалом. Некогда яркое, оно со временем выцвело, как и плетеный коврик на полу. У закопченного старинного камина, бывшего когда-то единственным источником тепла, стояло повернутое к нему кресло с высокой спинкой. Это была простая, давно обжитая комната со своей историей, уютом и привлекательностью.
– Привет! – воскликнула Лора, входя в спальню отца. Остановившись у комода, она поставила локти на него и критически оглядела отца, ожидая ответа на свое приветствие. Ее черные волосы падали вдоль щек ровными блестящими влажными прядями.
– Привет, – дружески улыбнулся Беннон, уловив запах лимонного шампуня. – Ты уже готова? Все уложила?
– Да, даже зубную щетку. – Девочка со вниманием следила, как он вдевал запонки в манжеты. Теперь, будучи непоседой, она стояла на одной ноге, а другой болтала в воздухе. – А ты готов?
– Почти, – ответил отец, вдев одну запонку и принимаясь за другую.
– Дед уже одет. Я проходила мимо его комнаты и видела его перед зеркалом, – ответила Лора с таким видом, будто хотела сказать: я же говорила, что дед любит глядеться в зеркало. Она отошла от комода.
– Ты приготовила себе бутерброд? – спросил Беннон, с улыбкой наблюдая в зеркало за дочерью. Он понимал, что ей скучно и она не дождется, когда они наконец поедут.
– Нет, – ответила Лора и, подойдя к кровати, неожиданно плюхнулась в нее. – Мы с Баффи приготовим пиццу, как только я приеду.
Беннон, заправляя рубаху в брюки, прислушивался к протестующему скрипу пружин – Лора слегка подпрыгивала на матраце. Внезапно скрип прекратился, и Беннон, взглянув на Лору, увидел, что она сидит на краю кровати и внимательно смотрит на свадебную фотографию в ореховой рамке, стоящую на ночном столике. Его рука, потянувшаяся за галстуком, замерла в воздухе, когда он услышал голос дочери.
– Я похожа на нее, па? – спросила Лора, взяв фотографию в руки.
– Когда тебе будет девятнадцать, ты будешь копией мамы.
Беннон, передумав, отложил галстук-бабочку и стал повязывать черный шелковый. Отец называл его галстуком для особо важных конференций.
– Когда был сделан этот снимок, твоей маме было девятнадцать.
– Хорошо, когда есть мама, – тихо и печально вздохнула Лора.
Беннон вздрогнул, как от удара. Он понял, как трудно девочке без матери и как она одинока. Он вспомнил, как впервые увидел Диану в тот далекий вечер в баре и как она улыбнулась ему через стол. В ее искрящемся радостью жизни взгляде было все ее естество. Ему было двадцать четыре, а она была темноглазой своенравной красавицей, о которой мечтают все мужчины.
В тот момент Беннону стало нипочем даже то, что Диана была со своим парнем.
Когда он вошел, бар, как всегда, был переполнен шумной толпой лыжников, приезжим людом, ищущим развлечений, и местными завсегдатаями. Все это было чуждо и непривычно для него. Он решил выпить что-нибудь из вежливости и тут же уйти.
Приблизившись вслед за Сондрой к столику с веселой компанией, он увидел черноволосую девушку с живыми глазами и чувственным ртом. Кокетливый и озорной взгляд ее подействовал на него так, будто он коснулся оголенного конца провода. С той минуты он уже не сводил с нее глаз.
Он не помнил, как отодвинул стул и сел, не слышал, что говорили ему спутники, а это было что-то обидное, что должно было заставить его уйти. Он сразу понял, что перед ним типичные сынки деревенской знати, в пуховых свитерах, давно решившие, чего они хотят от жизни, и ведущие себя соответственно.
Беннон сидел, слегка отодвинув стул от стола, не замечая шуток и колкостей в свой адрес и не сводя глаз с Дианы.
Рядом сидевшая Сондра тщетно пыталась разговорить его.
– Как давно вы живете в Аспене, Беннон?
– Я родился здесь.
– Вы местный? – удивилась Диана и улыбнулась. Две очаровательные ямочки появились на ее щеках. – Как странно. – Она движением головы откинула назад волосы и посмотрела ему прямо в глаза. – Сестра сказала, что у вашей семьи ранчо в этих местах.
– «Каменный ручей», к востоку отсюда.
Ему столько хотелось рассказать ей о ранчо и о многом другом, но только не здесь, в этом переполненном чужими ему людьми зале, где многие порядком выпили, а кто-то был совсем пьян и где от всеобщего шума не слышно даже собственного голоса.