Направляясь к себе в спальню, Гетруд остановилась у комнаты Франчески. Оттуда не доносилось ни звука. Некоторые девушки, покинувшие отчий дом, рыдали ночи напролет. Нет, Гетруд не ошиблась. Несомненно, они поладят с Франческой. Сладко зевнув, Гетруд отправилась спать.
Франческа не слышала шагов за дверью. Она думала, что не сможет заснуть на новом месте, но, едва прикоснувшись головой к подушке и почувствовав лавандовый запах постельного белья, поняла, как устала за прошедший день. Девушке показалось, что проспала она лишь одно мгновение, когда в комнату вошла Вайнтье и поставила на облицованный плиткой столик кувшин с горячей водой.
— Шесть часов, барышня. Завтрак подается в полседьмого, — сказала Вайнтье, выходя из комнаты.
Франческа вскочила с кровати и сбросила с себя ночную рубашку. Наконец-то настал этот день! После сладкого сна все ее страхи и сомнения исчезли. Девушка умылась горячей водой, одела свежее белье и причесалась, а затем облачилась в новое платье фиолетового цвета, специально сшитое для учебы в Делфте.
Она спустилась в столовую. Как и во время ужина, Гетруд была любезной и обходительной. Клара снова не произнесла за завтраком ни слова.
Когда Франческа вышла с гобеленовой сумкой, в которую положила чистый рабочий халат, палитру и кисти, то увидела, что Клара уже поджидает ее у выхода.
По дороге в мастерскую Вермера Франческа с интересом рассматривала незнакомый город. Вскоре они вышли на улицу, которая вела к мосту через канал, и оказались на большой рыночной площади. С восточной стороны площади находилась огромная Новая Церковь с поднимавшимися под самое небо куполами, а с западной стороны площади было великолепное здание городской ратуши, сверкавшее позолотой на солнце, ярко-красные ставни на многочисленных окнах которой были открыты. С двух других сторон площади стояли дома с остроконечными крышами, в первых этажах некоторых находились магазины и лавочки. Рыночная площадь была такой же оживленной, как и в Амстердаме.
— Вот дом мастера Вермера! — Клара показала на угловой дом с северной стороны площади, стоявший рядом с церковью. — Эта узкая аллея ведет на маленькую улочку Волдерсграхт, где родился Вермер. Он может смотреть на нее из окон своего дома.
— Какой большой дом, — заметила Франческа, когда они проходили через площадь. — Его фасад в два раза больше, чем у соседних домов.
— Потому что половину здания занимает таверна, известная под названием «Мехелин», а жилую часть дома называют «Мехелинхейс». Покойный отец мастера Вермера, Рейнер, занимался работами по шелку, а искусству отдавал все свое свободное время. Его семье приходилось туго, но наконец Рейнеру повезло, он разбогател и купил «Мехелин», а потом сделал из него процветающую таверну. Может быть, тот, кто строил дом, жил в городе Мехелине, иначе почему это название красуется на фронтоне?
Было видно, что маленькая женщина с удовольствием сообщает Франческе все эти сведения. Ее лицо оживилось, а на щеках заиграл румянец. Кларе было очень приятно выступать в роли гида.
— А вы помните Рейнера Вермера? — спросила Франческа.
— Ну конечно же! — При воспоминании о Рей-нере Клара всплеснула руками. — Он был таким забиякой! Всегда пускал в ход кулаки, когда нужно было выпроводить подвыпивших посетителей из пивной. Брал их за шиворот и вышвыривал на площадь. Иногда ему в этом помогал сын.
Таверна и жилая часть дома имели отдельные входы. По асимметричному расположению дверей было понятно, что вход в таверну сделан позже. Зеленая дверь таверны была открыта, и оттуда доносился гул голосов, свидетельствуя о том, что дела у Вермера по-прежнему процветают. В жилую часть дома вела красивая старинная дубовая дверь с блестящей бронзовой ручкой. Белое крыльцо было влажным, так как его только что тщательно вымыли.
— Мне сказали, что мастер Вермер сдает таверну, — сказала Франческа после того, как Клара постучала в дверь.
— Да. Он перестал ею заниматься после смерти отца и незадолго до своей женитьбы.
Дверь открыла молодая приветливая служанка в белом платочке, завязанном сзади на узел. На ней был голубой передник. Видимо, она занималась утренним мытьем полов в доме.
— Хозяина сейчас нет дома, юффрау Хейс, — обратилась она к Кларе, с любопытством разглядывая Франческу. — Он пошел отправлять картину в Лейден. Сейчас туда по каналу пойдет лодка. Но хозяйка хочет вас видеть и приглашает юффрау Виссер к себе.
— Очень хорошо, Элизабет, — Клара повернулась к Франческе. — Я вас покидаю и приду в шесть часов, когда закончится ваш рабочий день.
За Франческой захлопнулась дверь, и Элизабет предложила ей пройти в дом. После мрачного дома вдовы Вольф здесь было удивительно светло, Франческа даже зажмурилась. Вся мебель выполнена в голландском стиле, на стенах пастельного тона висели карты и картины. С белого лепного потолка с черными балками свисали бронзовые канделябры. Как принято в голландских домах, комнаты первого этажа были расположены на разных уровнях и соединялись между собой лабиринтом коридоров, по которым Элизабет подвела Франческу к одной из дверей и постучала. Из-за дверей ответил женский голос:
— Войдите!
Элизабет открыла перед Франческой дверь, и та вошла в комнату. Катарина Вермер сидела в кресле и с безмятежным видом кормила грудью младенца. Лиф ее голубого платья был расшнурован, и из-под него была видна белоснежная рубашка и мягкая округлость груди. С нее вполне можно было написать портрет Мадонны с младенцем. Свет, падавший из окна, сиял ореолом вокруг ее аккуратно причесанной головки. Светло-каштановые волосы Катарины блестели на солнце, лучи которого падали и на головку младенца.
Катарина медленно подняла взгляд на Франческу. Ее лицо было умиротворенным и ясным, как у всех кормящих матерей, для которых центром Вселенной стало их дитя. Как бы пробуждаясь от сладкого сна, Катарина улыбнулась гостье. Через мгновение она вновь стала энергичной хозяйкой дома и матерью многочисленного семейства.
— Вы уже здесь! А я и не слышала, как вы пришли. Давайте не будем церемониться, зовите меня просто Катариной. Присаживайтесь. Вы завтракали? Заниматься живописью на пустой желудок — дело неблагодарное. Я слышала, у фрау Вольф всегда прекрасный стол. Ян скоро придет. Да, я зову мужа Яном, хотя на самом деле он — Йоханнес, старые друзья зовут его именно так. Хотя мы с Яном знакомы тоже очень давно и уже семнадцать лет женаты. Нашего старшего сына тоже зовут Йоханессом.
Франческа с первой же минуты прониклась симпатией к этой женщине, излучавшую искреннюю доброжелательность. У Катарины было круглое лицо с матовой кожей и лучистыми карими глазами под изогнутыми дугой темными бровями. Хорошенький носик был чуть вздернут, а рот красиво очерчен. Когда Катарина широко улыбалась, ее рот напоминал по форме полумесяц. Словом, это было красивое и выразительное лицо, которое с удовольствием изобразил бы любой художник. Ничего удивительного, что Катарина была любимой моделью своего мужа.
— Как зовут вашего малыша? — Франческа посмотрела на младенца, безмятежно сосавшего грудь.
— Игнациус. Довольно длинное имя для такой крохи. Но у меня уже не хватает подходящих имен для детей. Я хотела придумать их сама, но люди меня отговорили. Ведь ребенку придется с этим именем жить, ходить в школу… Вы же знаете, как дети не любят отличаться чем-нибудь от своих товарищей.
Франческа удивилась мудрости этих сказанных в шутку слов. Эта прелестная женщина, несмотря на следующие одна за другой беременности и многочисленные обязанности, сумела сохранить чувство юмора и юный вид.
— Можно было бы давать детям имена тюльпанов, Семпер Аугуст звучало бы просто великолепно. Или, скажем, Лапрок. Такое имя подошло бы даже сказочному принцу.
Катарина рассмеялась, отняла младенца от груди и заглянула в его крошечное сонное личико.
— Тебя могли бы назвать Католейном красным или желтым. Как тебе нравится это имя, моя радость?
В ответ младенец громко срыгнул, как бы выражая неодобрение предложенному ему имени. Обе женщины весело рассмеялись, и Катарина прижала ребенка к груди, а затем положила его головку на плечо и стала поглаживать его по спинке. Она весело посмотрела на Франческу.
— Должно быть, вы увлекаетесь садоводством и любите цветы, если знаете названия таких редких тюльпанов.
— То же самое можно сказать и о вас.