Наталья Алферова - Зов Аспидной горы. Сказание об Орской яшме (СИ)

Выходили люди из церкви просветлённые. С утра тучки набегали, а тут солнышко выглянуло, на листьях заиграло, словно вместе со всеми радовалось. Заметил Егор, пока к дому шли, что парни и мужики молодые на Матрёну заглядываются. Казаки встречные приосаниваются. Сам пригляделся: хороша. Только разглядел наряд новый. Матрёна приотстала, подружек встретила. Егор спросил у приёмных родителей:

— А чего это наша Матрёна наряды меняет, прихорашивается?

Мать аж руками всплеснула:

— Егорша, да как иначе? Она же на выданье. Заневестилась.

Отец добавил:

— Матрёнка у нас девка видная, справная, думается, к зиме сваты пожалуют. А там, глядишь, на Красную горку и свадебку сыграем, — и, посчитав объясненье достаточным, обратился к жене: — Глашенька, дозволь сегодня винца испить.

— Да я и сама пригублю. Уж больно ладно батюшка-то говорил. А уж ты-то как пел, соколик мой! — отозвалась жена.

Егору не особо по нраву новость о сватовстве пришлась, а почему, сам не понял. Но вскоре он всё забыл за новым делом. Для церкви икону Николая Чудотворца взялся из яшмы мозаикой выкладывать. Поначалу разрывался между мастерской и хозяйством, да отец заявил:

— Урожай собран, сена вдоволь заготовлено, а со скотинкой сами управимся. Уж ежели напасть какая, работника наймём. Ты, сынок, от дела не отвлекайся, покуда готово не будет, яшма хуже бабы ревнивой. Сам ведь говорил.

Егор согласно кивнул, говорил. Давно мастер заметил: стоит чем другим заняться, отвлечься, как работа стопорится, при резке камень раскалывается и прочие неприятности. Зарок себе дал: не успокаиваться пока вещицу яшмовую до ума не доведёт. Слово мастера тоже крепко держал. К какому сроку пообещает, к такому и сделает. К зиме управился. В дар церкви преподнёс. Священник расчувствовался, благодарил, да благословлял мастера за такой подарок. Чуть не вся крепость перебывала в церкви за неделю, к иконушке новой свечи поставить. Иноверцы и те эту новость обсуждали. Их мулла Егору заказал шкатулку из яшмы для хранения Корана. Согласился мастер, платы предлагаемой не взял. Предупредил лишь:

— Весны дождусь, камень по размеру подходящий ещё найти нужно. А к осени будет шкатулка.

Зима выдалась снежная, с буранами. Как и обещал старик Белов, после Рождества появились сваты. Чуть не каждый день с начала недели приезжали на телегах, а кто и верхом. Всех старики встречали-привечали, да согласие давать не торопились. Матрёна от подобного внимания ещё больше расцвела. Егор старался при сватовстве не присутствовать. Сердился, скрывался в мастерской. К субботе не выдержал. Как очередные сваты уехали, вернулся в избу и, не раздеваясь, только шапку скинул, спросил:

— И кто на этот раз сватал?

— Тимоха Рябой, — ответила мать.

— Он же из казаков, — Егор удивлённо вскинул брови.

Матрёна осерчала:

— Пусть из казаков, а и я не мужичка! Как никак, папенька унтер офицер в отставке, герой, французского генерала в плен взял.

Ни слова не говоря, Егор развернулся и выскочил в сенцы, оставив домашних в недоумении. Вернулся вскоре, да не с пустыми руками. На стол выложил голову сахара, фунт чаю, два отреза ситца. Протянул по полушалку Матрёне и матушке, отцу же вручил новенький картуз, после чего заявил:

— И ещё свата принимайте. Зачем тебе, Матрёна, из дома отчего уходить? Захочешь — бери в мужья. Хоть я и не казак, да тоже кой-чего умею!

Матушка охнула, отец крякнул, а Матрёна зарделась вся и ответила:

— Согласна я. Давно тебя, Егорушка, прилюбила.

— Ну, что ж, раз ты, дочь, согласна, так тому и быть. А уж нам лучшего зятя и не надобно, — сказал, как припечатал отец.

Обвенчались на Красную горку. Не поскупился Яков Белов на свадьбу родной дочери и приёмного сына. Вся крепость гуляла.

Молодым постелили на сеновале.

— Не замёрзнете, тепло, да я там и тулупчик оставила, — шепнула мать счастливой невесте.

Утром старики поднялись чуть свет. Гости вернуться обещались. А тут и Матрёна в избу зашла.

— Дитятко, да что ж ты соскочила, и без тебя бы управились! — воскликнула мать.

— Да ладно, маменька. Вон и Егорша рано встал, в мастерскую отправился.

Мать с отцом на мгновение замерли. Затем старик негромко выругался, перекрестился со словами: «Прости, Господи, за сквернословие».

— Что это вы, папенька? — спросила Матрёна, зевая.

— Да руку ушиб, — соврал старик, скрывая досаду. Однако когда через час появились ряженые во главе с кумой, встретил их словами: — Долго спите. А наши-то молодые — птички ранние, давно на ногах. Все в работе, все в заботе. Не чета некоторым.

Его поддержала жена:

— Да ты, кумушка, не расстраивайся, сеновал до тебя не убирали, поёдём простыни смотреть.

Матрёна залилась стыдливым румянцем, вызвав одобрительное шушуканье гостей. Матушка повела всех к сеновалу. Смело повела. Не зря, как Матрёна появилась, сама туда сбегала. Мало ли, а вдруг молодые не сдержались до свадьбы, в одном ведь доме жили, бок о бок. На этот случай уж и курицу приглядела, чтоб рубить не жалко, — простыни кровью мазать. Не пригодилось. Да вот только не знала старуха, радоваться ли тому. «Не любит Егорша Матрёнку, — подумала, да себя же осадила: — Ничего, стерпится-слюбится».

Слава мастера росла. Уже не только местные купцы, но и из Оренбурга и Самары приезжали, заказать чудесные картины, шкатулки, подсвечники, украшения из яшмы. А из Екатеринбурга промышленник сманивал Егора к себе на завод, златые горы обещал. Денежки в семье завелись, по меркам обитателей крепости не малые. Егор дом поставил кирпичный, двор в двор с родительским, старики переселяться не захотели, остались в старом, мастерскую новую, подручных нанял. Однако сам по-прежнему дневал и ночевал в мастерской.

Не забывал мастера и граф, каждый раз проезжая через Орскую крепость, заходил: чаще заказ сделать, а то и просто. С удовольствием общался со стариками, шутил с Матрёной. А в последний раз и вовсе в краску её вогнал. Сказал Егору:

— Ох, голубчик, и хороша у тебя жёнка. Будь я помоложе, ей Богу, увёл бы!

Матрёна, родившая к тому времени двоих сыновей, вошла в женскую пору. Красивая, статная, да вот куда-то подевались её смешливость и задор, всё чаще грустила и печалилась. Изо всех сил старалась скрыть, что не очень-то счастлива в супружестве, да шила в мешке не утаишь. Как-то вышла она из лабаза, а мимо отряд казаков ехал. Один казак приотстал, спешился, подошёл, ведя коня в поводу.

— Доброго здоровьица, Матрёна Яковлевна, — сказал.

— И тебе не хворать, Тимоша, — поприветствовала Матрёна одного из своих незадачливых женихов.

— Слыхала, нашу крепость хотят сделать станицей Оренбургского казачьего войска?

— Папенька сказывал, — кивнула женщина.

— А меня переводят. Не сегодня-завтра приказ придёт.

— Что ж, счастливого пути, — улыбнулась Матрёна и неожиданно спросила: — Почему бобылём ходишь, не женишься?

Казак усмехнулся:

— Да кому я рябой нужен?

Женщина вгляделась в тронутое оспой, но не потерявшее привлекательности лицо.

— Всё шутишь, всё такой же.

— Я-то такой же, а вот тебя, Матрёнка, как подменили. Ведь какой певуньей была, как на посиделках отплясывала. Помнишь, как в Купалову ночь с тобой вдвоём через костёр прыгали? А сейчас… Не больно весело тебе живётся.

— Нет, Тимоша, всё хорошо. Егорушка заказ большой получил, денежный.

— Да не о том ты… — Казак бросил повод, подошёл к Матрёне вплотную, взял её руки в свои и горячо заговорил: — Поехали со мной! Любить буду, жалеть! Ребятишек твоих, как родных приму! — Женщина собралась отнять руки, да на мгновенье замешкалась, казак, почувствовав нерешительность, усилил напор: — Поехали! Матрёнушка, любушка! На руках носить буду, пылинки сдувать!

С видимым сожалением Матрёна руки всё-таки отняла, ответила:

— Поздно. Не судьба. Прощай, Тимоша, — развернулась и ушла, не оглядываясь.

Направилась Матрёна к родительскому дому, сыновья постоянно у деда с бабкой крутились, да и сама она частенько гостевала у стариков. У крыльца замедлила шаг, заслышав за углом стук молотка и голоса своих отца и первенца. Подумала: «Сарай чинят». Прислушалась.