В ту ночь Кики так и не пошла домой. Когда на следующий день она проснулась в гостиничном номере рядом с миловидным мальчиком, она даже не подумала узнать, кто это. Только после того, как, натянув на себя свой костюм — черное платье в стиле 20-х годов, расшитое белыми бусинами, — она спустилась в вестибюль, ей стало понятно, кто это «Уолдорф». Она вспомнила, что должна сегодня лететь в Калифорнию, но сначала ей нужно сделать что-то другое — ей надо повидаться с Ником Домингезом! Она знала, что его нью-йоркская студия расположена на пересечении Пятидесятой и Мэдисон, и кто-то ей сказал, что его квартира находится прямо над студией и галереей. Так она всю ночь практически была над ним! Или, может быть, это делала ее сестра? Эта глупенькая и наивная Анджела! Она должна спасти ее; ей надо удержать Анджелу и не дать ей совершить еще одну ошибку.
Было рано, и галерея была пустынна. Кики сказала администратору, что ей нужен мистер Домингез. Та вытаращилась на нее, словно перед ней была какая-то эксцентричная особа, только из-за того, что она была так одета. Неужели она никогда не видела людей в вечерних платьях? Она что, не знает, с кем разговаривает?
«С Кики Девлин, дружочек, надо уметь себя вести».
Кики одной рукой пригладила свою прическу «паж» — перед выходом из номера она забыла причесаться.
— Извините, мадам, мистера Домингеза в настоящее время нет на месте. Вы можете позвонить попозже. Или оставьте свою карточку.
— Я что, выгляжу так, как будто у меня портфель с визитками?
— Я не знаю, не уверена. Вот. — Девушка подтолкнула в ее сторону блокнот. — Почему бы вам не оставить свой номер, а я позабочусь о том, что мистер Домингез получит его, как только появится, — встав, она извинилась и ушла в другую комнату.
Сразу же у входа в одном конце галереи Кики заметила черную железную винтовую лестницу. Порадовавшись собственной хитрости, она произнесла в направлении другой комнаты;
— Спасибо. Я попозже зайду. — И, сняв туфли, побежала вверх по лестнице.
Наверху было темно. Привыкнув к темноте, Кики различила две комнаты. Она подумала, что комната, в которой она стояла, была гостиной или кабинетом. А следующая комната, вероятно, спальня. Может быть, он там сейчас и спит — все окна были плотно занавешены и не пропускали света. Может быть, и Анджела с ним? Следует ли ей ворваться в спальню, сдернуть все покрывала, обозвать Анджелу дурой, а его — презренным грязным животным, недостойным жить рядом с людьми? Мужчины! Все они были недостойными, вся эта братия, начиная с Рори Девлина… а потом Эдвард Уиттир… Пауэр и Мизрахи… Вик Роса и Брэд Крэнфорд… особенно Брэд Крэнфорд и Ник Домингез!
На ощупь поискав выключатель, она нашла его. Вспыхнувший свет на секунду ослепил ее, и у нее закружилась голова. В комнате было мало мебели: белый диван, белые стулья, черные подушки, и везде — фотографии Анджелы всех размеров. Огромные черно-белые фотографии на белых, покрытых лаком стенах, — самые прекрасные фотографии из всех, когда-либо ею виденных. Контрасты сияния и мрака; лучи света, подобные кинжалам; свечение белоснежной щеки, как бы бритвой вырезанное в черноте; переливы света; черное облако волос; гибкое, облаченное в белый атлас тело, как бы вырезанное из черного дерева. Это было более чем искусство — это была поэзия… Где, когда он сделал эти фотографии? Неужели такую красоту можно было создать из кусочков и обрезков фотографий, сделанных скрытой камерой в тайне от той, которая была изображена на них? Может быть, он их создал, не фотографируя своего объекта как такового? Каким волшебством обладал он в своей лаборатории? Какие чудеса он мог еще творить? К каким вершинам могло привести его наваждение? Ведь у него наверняка есть наваждение — эта комната была алтарем богини.
Сначала ее охватил ужас. Могла ли Анджела чувствовать себя в безопасности, где бродит маньяк, сумасшедший, навязчивой идеей которого был ее облик?
Потом она почувствовала гнев и презрение. Как он смеет? Этот выскочка из Восточного Бронкса, выбившийся из грязных бульварных изданий, — как смеет он домогаться ее сестры, представительницы семей дю Бомон, Манар, Девлин?
Затем ужас, гнев и презрение уступили место вопросу, почему это произошло. Почему объектом своей страсти Ник Домингез выбрал ее сестру? И по мере того как она осознавала силу этой страсти, где-то глубоко в ней начало зарождаться возбуждение.
Она вбежала в спальню, но там никого не было. Ее охватило разочарование. Здесь, в этой по-монашески простой комнате, также висели фотографии. Потом она услыхала, как открылась и закрылась наружная дверь, и, повернувшись кругом, столкнулась с Ником. На его лице не было и следа удивления, не было даже тревоги из-за того, что она пробралась к его алтарю. Не было и гнева. Он не сказал ни слова, просто молча кивнул в сторону двери, показав ей, чтобы она убиралась.
Ее снова охватил гнев, вызванный его поведением. Он оскорбил ее тем, что не проронил ни слова, как будто она была низшим существом, не заслуживающим даже гнева. Ее взбесило отсутствие у него интереса к ней. Что бы сделал этот человек, творивший божественное из бумаги, фотопленки и черно-белых контрастов, если бы обнаружил здесь ее сестру? Может быть, он встал на колени, чтобы поцеловать подол ее платья?
Ее захлестнула ярость, а вместе с яростью пришло желание — примитивное и ничем не прикрытое страстное желание; а она не умела гасить желание, она этого никогда не делала.
Она сбросила с себя свое платье, которое осталось лежать на полу вместе с лифчиком из черного кружева и шелковыми трусиками. Однако Ник Домингез смотрел не на ее тело, а ей в лицо, сверля своими темными глазами. Что они говорили, эти глаза? Постичь этого она не могла.
Упав на колени, она подползла к нему — он стоял в дверном проеме между гостиной и спальней. Она прижалась лицом к низу его живота, но опустившаяся на ее голову рука оттолкнула ее. Хотя толчок не был сильным, она тем не менее потеряла равновесие и упала навзничь. До того как он повернулся и вышел, она почувствовала на себе его взгляд. Было ли это презрение? Сочувствие? Черт его побери на веки вечные!
Минуту или две она продолжала стоять на коленях, глядя на закрытую дверь. Затем, надев на себя одежду почти так же быстро, как до этого сняла ее, она бросилась вниз по винтовой лестнице и выбежала через парадную дверь галереи.
Она спешила домой. Ей нужно сегодня же улететь из Нью-Йорка, и она должна предупредить Анджелу о Домингезе. Трудно даже вообразить, что может сделать этот человек. Человек, одержимый такой навязчивой идеей, может в любое время впасть в исступление. Она бежала по первому этажу своего дома, выкрикивая имя сестры, и Анджела показалась на лестничной площадке второго этажа.
— Кики, я здесь, наверху. В чем дело?
Кики побежала по лестнице, но пошатнулась, как бы потеряв способность двигаться дальше. Анджела сбежала по ступенькам и помогла ей подняться наверх.
— Кики, что случилось? Куда ты делась вчера после бала? Ты не больна?
— Я ходила повидаться с ним — с твоим Ником Домингезом!
— Но зачем? Мы с ним все вчера вечером уладили.
— Я хотела сказать ему, чтобы он держался подальше от тебя.
— Зачем тебе понадобилось вмешиваться? Какое право ты имела вмешиваться? Как ты смела?
— Потому что он тебе не подходит. А я вчера видела вас двоих вместе. Ты смотрела на него, как будто это было второе пришествие Христа.
— Какое тебе дело? Кто ты такая, чтобы выступать в роли судьи?
— Я тебе скажу, какое мне дело. Я видела, как ты всю жизнь себе испортила из-за двух мужчин, сделав два раза неверный выбор. Ты так одурманена им, что не соображаешь, что делаешь!
Анджела попыталась что-то сказать, но Кики перебила ее, кипя от бешенства.
— Мне нужно было выручить тебя из беды, ведь так? А ты теперь хочешь этого… этого ненормального… с его манией! Он не для тебя! Ты Анджела дю Бомон, Анджела Девлин, а он — никто! Он меньше, чем никто. Он человек третьего сорта, точно так же, как твой…
— Ах, Кики, он любит меня так, как меня никто никогда не любил. Ни Дик, ни Зев, никто. Он обожает меня, разве ты не понимаешь? Кики, разве не мечтает любая женщина о том, чтобы ее вознесли на пьедестал? Он любит меня сильнее, чем я когда-либо мечтала. И, Кики, я хочу этой любви! Я жажду ее, ох, как я жажду ее! И она у меня будет!